<…> Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство <…>».
Разница между Верховенским и Раскольниковым в том, что Раскольников – одиночка, окруженный двойниками, а Петруша Верховенский возглавляет ячейку единомышленников и имеет в ней интеллектуальную и духовную власть, которую в разговоре со Ставрогиным объясняет так: «Самая главная сила, цемент всё связующий, – это стыд собственного мнения. Вот это так сила! <…> Ни одной-то собственной идеи не осталось ни у кого в голове! За стыд почитают».
Соня в «Преступлении и наказании» выбрала третий путь из двух очевидных потому, что имела свое духовное самостоянье: она не разделила с Раскольниковым его теорию, она не примкнула к радетелям за государственное правосудие, она сделала выбор, исходя из собственных убеждений, продиктованных безусловной верой в Бога. В «Бесах» же в ячейке Верховенского не находится ни одного человека, способного к такой же духовной самостоятельности. Так, недурной человек Виргинский, будучи против убийства Шатова, переступает через собственную природу и соглашается с общим планом, сказав: «Я за общее дело». И потом уже, когда поволокут мертвое тело, будет растерянно бормотать: «Это не то… Это не то…»
Главный герой романа «Бесы» – Николай Всеволодович Ставрогин. Он из дворян, его фамилия происходит от греческого слова «ставрос» – «крест». Он напоминает Печорина: одаренный, красивый, способный к самоанализу, волевой и бесстрашный – но при этом нигилист, неспособный найти применения своим внутренним силам.
Печорин накануне дуэли, не зная, выживет он или нет, делает такую запись: «Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений – лучший цвет жизни». Ставрогин же в предсмертном письме Даше пишет, фактически повторяя формулировки своего предшественника 1840-х гг.: «Я пробовал везде мою силу. <…> На пробах для себя и для показу, как и прежде во всю мою жизнь, она оказывалась беспредельною. <…> Но к чему приложить эту силу – вот чего никогда не видел, не вижу и теперь, <…> из меня вылилось одно отрицание, без всякого великодушия и безо всякой силы. Даже отрицания не вылилось. Всё всегда мелко и вяло».
Достоевский в письме Любимову от 1872 г. написал о Ставрогине: «Клянусь Вам, я не мог не оставить сущности дела, это целый социальный тип (в моем убеждении), наш тип, русский, человека праздного, не по желанию быть праздным, а потерявшего связи со всем родным и, главное, веру, развратного из тоски, но совестливого и употребляющего страдальческие судорожные усилия, чтоб обновиться и вновь начать верить. Рядом с нигилистами это явление серьезное. Клянусь, что оно существует в действительности. Это человек, не верующий вере наших верующих и требующий веры полной, совершенной, иначе».
Из-за тоски Ставрогин достигает дна нравственного падения. В главе «У Тихона» он признается в совращении малолетней. Сделав героя великим грешником, чье страшное преступление не только не впечатляет своей грандиозностью, но и не может вызвать никаких романтических симпатий, Достоевский показывает, что и у такого героя есть шанс на духовное возрождение. Тихон говорит, что нет такого греха, который нельзя искупить раскаянием: «Даже в форме самого великого покаяния сего заключается уже нечто смешное. О, не верьте тому, что не победите! – воскликнул он вдруг почти в восторге, – даже сия форма победит (указал он на листки), если только искренно примете заушение и заплевание. Всегда кончалось тем, что наипозорнейший крест становился великою славой и великою силой, если искренно было смирение подвига. Даже, может, при жизни вашей уже будете утешены!..»
Тихон пытается отговорить Ставрогина от публикации своих покаянных листков и убеждается, что не раскаяние, а гордыня движет героем, так же, как двигала Раскольниковым, когда он публично разоблачил себя: «Не стыдясь признаться в преступлении, зачем стыдитесь вы покаяния? Пусть глядят на меня, говорите вы; ну, а вы сами, как будете глядеть на них? <…> вы как бы любуетесь психологией вашею и хватаетесь за каждую мелочь, только бы удивить читателя бесчувственностью, которой в вас нет. Что же это, как не горделивый вызов от виноватого к судье?»
«НАИПОЗОРНЕЙШИЙ КРЕСТ СТАНОВИЛСЯ ВЕЛИКОЮ СЛАВОЙ И ВЕЛИКОЮ СИЛОЙ, ЕСЛИ ИСКРЕННО БЫЛО СМИРЕНИЕ ПОДВИГА»
«Бесы»
В. В. Бабанов. Матреша.
Монотипия
И далее диалог развивается так:
«– А всеобщего сожаления о вас вы не могли бы с тем же смирением перенести?
– Может быть, и не мог бы. <…>
– Я потому только, что мне страшно за вас, – прибавил он, – перед вами почти непроходимая бездна.
– Что не выдержу? что не вынесу со смирением их ненависти?
– Не одной лишь ненависти.
– Чего же еще?
– Их смеху, – как бы через силу и полушепотом вырвалось у Тихона. <…>
Вас борет желание мученичества и жертвы собою; покорите и сие желание ваше, отложите листки и намерение ваше – и тогда уже всё поборете. Всю гордость свою и беса вашего посрамите! Победителем кончите, свободы достигнете…»
«ИНЫЕ И САМОУБИЙСТВА ПРОИСХОДЯТ ОТ ОДНОГО ТОЛЬКО ТЩЕСЛАВИЯ».
Ф. М. Достоевский
Г. Д. Гликман. Достоевский
Помимо смертной тоски и неумения применить собственные силы, Ставрогиным движет гордыня, жажда рисовки. Он не боится людской ненависти – но страх показаться смешным оказывается в нем сильнее страха смерти. Достоевский посылает своему герою страшное духовное испытание, заставив совершить чудовищный грех, который ни у кого не может вызвать романтическое восхищение наподобие того, которое вызывал Наполеон у романтиков. Грех Ставрогина вызывает лишь омерзение, замаскированное смехом. Но Ставрогин-то хотел иного – он о славе Люцифера мечтал, а вышел мелким бесом, ни величия, ни картинности. И испытания возможным осмеянием он снести не в силах: он бросает свой крест, отказывается от публикации листков со своей исповедью – и кончает жизнь самоубийством, как и предвидел Тихон, пытавшийся удержать его на краю бездны. И маловероятно, что самоубийство его связано с раскаянием и попыткой искупить свой грех. Как писал в подготовительных материалах к «Подростку» Достоевский: «Иные и самоубийства происходят от одного только тщеславия».
Ответ Ивану Карамазову
В итоговом романе Достоевского «Братья Карамазовы» атеист Иван Карамазов, силящийся понять природу зла и ропщущий на несправедливо устроенный Богом мир, в горячечном кошмаре увидел черта. И черт заявил о себе: «Я людей люблю искренно – о, меня во многом оклеветали! <…> Я здесь хожу и мечтаю. Я люблю мечтать. <…> Моя мечта это – воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит. Мой идеал – войти в церковь и поставить свечку от чистого сердца, ей-богу так. Тогда предел моим страданиям». Черт подтверждает, что зло вовсе не считает себя злом, что оно человеколюбиво и исходит из самых благих побуждений.
Иван Карамазов пишет легенду о Великом инквизиторе, в которой описывает вторую встречу Христа и человечества.
В основу легенды легли евангельские рассказы об искушении Христа Сатаной в пустыне в конце сорокадневного поста. Сначала Сатана искушал Христа голодом: «Если ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами». И Христос ответил: «…написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих». Второе искушение – искушение гордыней: «Если ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею». Христос ответил: «…написано также: не искушай Господа Бога Твоего». Последнее искушение – искушение властью и авторитетом: «…Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне <…>. Если Ты поклонишься мне, то все будет Твое». Христос сказал: «…отойди от Меня, сатана; написано: Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи».
В легенде Ивана Карамазова Великий инквизитор упрекает Христа за то, что Он дал людям невыносимую свободу выбора между добром и злом, возложил на них непосильную личную ответственность, бремя которой могут выдержать лишь сотни тысяч избранных, а миллионы несчастных остаются без любви и утешения.
С поразительной проницательностью профессионального политтехнолога Великий Инквизитор называет семь присущих человечеству черт:
1. Человек – бунтовщик: «Человек был устроен бунтовщиком; разве бунтовщики могут быть счастливы?»
2. Человек боится свободы: «Ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!»; «cпокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла».
3. Хлеб земной человеку важнее хлеба небесного: «Ты обещал им хлеб небесный, но <…> может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагородного людского племени с земным?»
4. Человек нуждается в коллективном идоле: «Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться. Но ищет человек преклониться пред тем, что <…> столь бесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение. Ибо забота этих жалких созданий <…> чтобы сыскать такое, чтобы и все уверовали в него <…> и непременно все вместе».
5. Человек боится собственной совести: «Но овладеет свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. <