Глава пятаяЖАК КАТТО
Жак Катто (1935–2013) явился плотью от плоти французского университета, традиционно предоставляющего равные шансы на научную карьеру как отпрыскам самых благочинных парижских семейств, так и чадам самых глухих уголков провинциальной Франции. Путь, который он проделал от школьной скамьи в небольшом городке Эрме, что находится на скрещенье Луарских земель, Бретани и Нормандии, до кафедры славянских языков и литератур в Сорбонне, которую он возглавлял более пятнадцати лет, остается замечательным свидетельством жизнетворной силы республиканских идеалов свободы, равенства, братства, восходящих к революционным началам Французской Республики[91]. Даже выбор в пользу русского языка и литературы также был обусловлен известной свободой, характерной для университетской системы Франции: в середине 1950‐х годов, когда молодой Катто уже видел себя специалистом по новейшей французской филологии, некий Франсуа Пиду, отвечавший в министерстве образования за преподавание и продвижение русского языка, уговорил блестящего слушателя подготовительного отделения в парижском лицее имени Генриха IV перейти на русское отделение, пообещав ему если не манну небесную, то стажировку в Москве. Что и сыграло судьбоносную роль, хотя будущий мэтр французской славистики не знал тогда даже русского алфавита. Наверное, то обстоятельство, что Катто уже успел связать себя во Франции узами брака, уберегло его от самых тяжких злоключений молодых французских стажеров в оттепельной Москве, которые пришлось пережить его товарищу Ж. Нива и о которых А. Смирнов рассказал в фильме «Француз» (2019); тем не менее любовь к русскому искусству, живописи, литературе, личные связи с О. Рабиным, «Лианозовской группой», другими московскими художниками-нонконформистами рубежа 1950–1960‐х годов, действительно превратили Катто в одного из самых авторитетных знатоков России во Франции 1960–1980‐х годов, вхожего в некоторые дома русских эмигрантов в Париже. Хотя научным руководителем диссертации Катто, посвященной литературному творчеству Достоевского, был не Пьер Паскаль, а профессор Анри Гранжар, известный специалист по Тургеневу, Герцену и литературно-общественной жизни России середины XIX столетия, два выдающихся слависта в скором времени сблизились, несмотря на разницу в возрасте стали очень дружны. В 1983 году профессор Сорбонны Катто возглавил славистическое отделение в старейшем университете Парижа, оставаясь на этом посту вплоть до 2000 года, когда вышел на пенсию. Ряд административных должностей, которые он занимал в издательских, научно-исследовательских и университетских учреждениях Франции, превратил Катто в своего рода «папу» французской славистики, связей с которым искали все и вся, кто был как-то связан с изучением России в V Республике, в 1993–1996 годах он был соруководителем Центра им. Марка Блока в РГГУ, который с российской стороны возглавлял Ю. Н. Афанасьев.
Книга Катто «Литературное творчество Достоевского» (1978), представляющая собой его докторскую диссертацию, имела оглушительный успех во Франции и вскоре стала известна среди специалистов по творчеству Достоевского во всем мире[92]. В 1989 году она была переведена на английский язык. На родине работа о Достоевском принесла автору бронзовую медаль Национального центра научных исследований, специальную премию французского Психиатрического общества за главу об эпилепсии писателя, большую премию по литературной критике, премию Французской академии, наконец, автор был удостоен большой премии французского радио за цикл передач на «France-Culture» «Человек, город: Достоевский в Санкт-Петербурге», основанный на той же самой монографии.
Этой книгой не исчерпывается вклад Катто в изучение Достоевского. В 1974 году под его редакцией вышел в свет альманах «Достоевский» в авторитетной книжной серии «Cahier de l’ Herne», где помимо переводов целого ряда неизвестных во Франции текстов Достоевского, в том числе фрагментов «Социализм и христианство», «Маша лежит на столе» и др., были собраны материалы и исследования, освещающие различные аспекты жизни и творчества русского писателя, включая работы Д. Арбан, Ж.‐Л. Бакеса, П. Бутана, Ж. Нива и др.[93] Позднее под научной редакцией, с предисловием и комментариями Катто появляется новый перевод переписки Достоевского, вытеснивший слишком субъективное переложение Д. Арбан и Н. Гарфункель[94], а также новое издание воспоминаний Анны Григорьевны[95]. В 1981 году под совместной редакцией Катто и Жака Роллана вышел второй номер издания «Cahiers de la nuit surveillée» по материалам конференции «Достоевский в современном сознании» («Dostoïevski dans la conscience d’ aujourd’ hui»), прошедшей в том же году[96]. Конференция была посвящена тому, как видится творчество писателя современному человеку на расстоянии века, и как его тексты прочитываются с точки зрения юриспруденции, психоанализа, психиатрии и теологии.
Книга «Литературное творчество Достоевского» стала своего рода суммой французского достоевсковедения XX века и остается подлинным памятником науки о литературе, к сожалению, недостаточно известным в русской интеллектуальной культуре. В советской критике книга получила сочувственный отзыв Тамары Мотылевой в журнале «Вопросы литературы» за 1981 год[97]. Глава «Пространство и время в романах Достоевского» была опубликована в 1978 году в авторитетном издании Пушкинского Дома «Достоевский: Материалы и исследования»[98]. Наконец, можно напомнить, что В. А. Подорога активно использовал эту работу в своих размышлениях о литературе Достоевского[99].
Катто одним из первых среди французских исследователей систематически изучал строение текста произведений Достоевского. В своей работе он намечает три основных направления в исследовании творчества писателя. Первое — идеологический подход, в котором Достоевский ценится прежде всего как мыслитель, предметом изучения становятся его идеи, а его творчество служит для иллюстрации различных моральных, философских или религиозных вопросов. Второе направление — биографические изыскания, зачастую с уклоном в психоанализ. Третье же подразумевает изучение литературных текстов, творческой лаборатории писателя. Несмотря на то, что автор «Литературного творчества Достоевского» не пренебрегает ни идеологией русского писателя, рассмотрев в нескольких главах первой части работы исторические, литературные и философские источники формирования мышления создателя «Бедных людей», ни биографией автора, посвятив две пространные главы столь важным для его жизни проблемам, как болезнь и деньги, основный акцент в исследовании сделан именно на анализе творческого процесса у Достоевского, включающем, с одной стороны, изучение условий писательского труда и собственно поэтики литературных текстов, с другой — анализ времени и пространства романов Достоевского как основополагающих элементов романного мышления писателя.
Развивая лучшие традиции французской науки о литературе, включая в свои размышления методологические новации генетической критики, психоанализа литературного текста, психокритики, философской герменевтики, структурализма, Катто вместе с тем опирается на материалы российских историков литературы как дореволюционной, так и советской эпохи. Как исследователя и переводчика Катто интересовало устройство русского романа, его внутренняя организация в сравнении с романом французским. Катто считал необходимым предоставить читателю исторический контекст и культурологический комментарий, объяснить Достоевского для французов. Его исследовательский интерес всегда был сосредоточен на трех основных темах: фантастика у русских писателей, утопия и антиутопия, время и пространство в романе. Катто называет себя «биологом», «генетиком» от литературоведения. Его интересуют записные книжки, подготовительные материалы как источник. Он определяет свою задачу так:
найти константы в замысле, рождении и юности каждого текста и ухватить структуру законченного романа […] шаг за шагом следовать за писателем, чтобы […] понять идею и анализировать ее выражение[100].
Первая часть, «Творческая среда» («Le milieu créateur»), представляет своего рода гибрид биографического подхода и исследования поэтики. Катто исследует культурный багаж Достоевского, интеллектуальную и художественную среду, которая сформировала его вкус и повлияла на его становление как писателя. Известно, что с юности писатель «страшно читал» и что в разговорах и переписке с современниками он часто вспоминал прочитанное, давал советы по чтению, возвращался к впечатлениям, которое на него производили книги. Катто тщательно исследует круг чтения Достоевского, его вкусы в искусстве, образование, философские взгляды и отмечает удивительную способность писателя ухватить идею и сразу трансформировать ее в образы, так что отследить источник бывает довольно трудно. Во-первых, Достоевский часто черпал идеи из журналов, не заботясь об их достоверности. Во-вторых, на протяжении жизни Достоевский вел социально-политические и философские дебаты сначала как последователь утопического социализма, затем как славянофил — под маской почвенничества, и наконец как панславист и реакционер, никогда не будучи полностью предан ни одной из этих доктрин и никогда не расставаясь со своими сомнениями.
Вопрос о религиозности Достоевского и раньше интересовал исследователей, в том числе и во Франции, но если П. Паскаля интересовала проблема веры Достоевского, то Катто предпринимает попытку реконструкции его религиозной культуры. В разделе, посвященном философским взглядам Достоевского, Катто заостряет внимание на причудливом сочетании социалистического утопизма и религиозности. Французский исследователь приводит слова Достоевского о том, что уже в свой первый приезд в Петербург в 1837 году он беспрерывно сочинял в уме роман о венецианской жизни. Эти слова — «беспрерывно» и «в уме» — становятся своеобразными маркерами для концепции Катто, основанной на представлении о творческом процессе Достоевского как непрерывной внутренней работе, состоящей в постоянном диалоге с великими мастерами литературы. Катто считает, что Достоевский, с его способностью находить основную идею автора, стремился развить идею синтеза, объединяющего гениев всех времен и всех школ.