[321]. Вот почему, чтобы как-то уравновесить категоричное утверждение Марковича, профессор Никё приводит в статье о французских переводах Достоевского весомое суждение патриарха французской русистики Ж.‐Л. Бакеса, согласно которому задача переводчика в отношении текста Достоевского заключается не в том, чтобы его осовременить (на что нацелен Маркович), а в том, чтобы, сосредоточившись на синтаксисе как своего рода кровеносной системе языка, воссоздать живую речь персонажей и рассказчиков, каковая, при всем разнообразии индивидуальных стилей, варьирующихся от текста к текста, всегда обусловлена у Достоевского понятием «живой жизни».
Еще раз подчеркнем, что заинтересованный читатель, особенно не чуждый тех незримых баталий о букве и духе текстов Достоевского, которые ведутся в настоящее время в научном сообществе России в связи с изданием нового полного собрания сочинений писателя[322], сможет найти в этом издании немало пассажей, способных заставить его посмотреть на привычные вещи сквозь семантическую ауру французского языка и французского образа мысли.
Часть третьяТематические вариации
Глава перваяАЗБУКА ЛИТЕРАТУРНОГО ПСИХОАНАЛИЗА[323]
На сегодняшний день психоанализ, подвергавшийся критике с различных интеллектуальных позиций на протяжении всего ХХ века, прочно утвердился во французской культуре и повседневной жизни, достигнув апогея в 1970‐е годы, когда приобрел научную легитимность благодаря работам Э. Бенвениста, Ж. Лакана, М. Фуко. Эта интеллектуальная ситуация обуславливает актуальность и особый интерес обращения к теме психоаналитического прочтения произведений Достоевского во французских гуманитарных науках, и в литературоведении в частности. В самом деле, в истории психоаналитических толкований творчества Достоевского французская традиция занимает особое место. В отличие от России, где психоаналитические исследования литературы, получив мощный импульс в 1920‐е годы, лишь в последнее время возвращаются в активное пространство литературоведения, во Франции «психоанализ и литература с самого начала находятся в привилегированных отношениях и до сих пор поддерживают органическую связь»[324]. Определенного рода разрыв в традиции психоанализа личности и творчества Достоевского имел место и в немецкой культуре, также подчинившейся диктату идеологии, по меньшей мере в лице тех исследователей и писателей, которые не приняли эмиграции. Таким образом, именно во Франции психоаналитический метод в приложении к литературе, в том числе в отношении Достоевского, развивался скорее органично, что нашло отражение не только в работах французских славистов, компаративистов, философов, но и в теоретической и клинической психиатрии и психоанализе.
Однако во Франции психоанализ прививался медленно, преодолевая мощное сопротивление как в медицинских кругах, так и в общекультурной сфере, что объяснялось также отсутствием переводов работ Фрейда на первом этапе рецепции. Но вместе с тем многие писатели воспринимали его с большим энтузиазмом. Интерес к психоанализу проявлялся главным образом в интеллектуальных кругах, где первую скрипку в то время играл А. Бергсон, чьи труды в некоторых отношениях были аналогичны изысканиям венского мыслителя, образуя национальный вариант исследований бессознательного[325], который к концу второго десятилетия века был значительно усилен аналитически-рефлексивным романом М. Пруста, где также был сделан упор на репрезентации бессознательного в его связке с сексуальностью. Этот начальный литературно-философский этап рецепции психоанализа, отличающийся определенной самостоятельностью интеллектуального поиска, готовил почву для последующего периода, характеризующегося ростом внимания к самому учению Фрейда, когда к активному восприятию психоанализа подключается группа сюрреалистов во главе с А. Бретоном. При этом большинство французских врачей-психиатров относились к венской интеллектуальной моде более чем сдержанно, что объяснялось также влиянием национальной научной школы невропатологии Ж. М. Шарко, у которого, как известно, учился Фрейд. Таким образом, отношения основоположника психоанализа с Францией определенное время оставались амбивалентными, развиваясь под знаком враждебности и непонимания[326].
Психиатр А. Эснар, один из пионеров в рецепции нового учения во Франции, состоявший с 1912 года в переписке с Фрейдом и опубликовавший в 1914 году совместно с Э. Режи работу «Психоанализ неврозов и психозов», объяснял это неприятие попыткой внедрить доктрину Фрейда в мир психологии. Но и он не был лишен известной доли скептицизма. Так, позже, в 1921 году он скажет, что психоанализ отмечен «германской философией» и что он ускользает от «всякого научного контроля»[327]. В 1924 году в предисловии к специальному выпуску журнала «Le Disque vert» под названием «Французское научное мнение и психоанализ» он заявит, что, несмотря на учебу у Шарко, Фрейд в своих сочинениях «достаточно далек от французского ума»[328], то есть от латинского духа меры и ясности. Напомним, что во Франции, начиная с Э.‐М. де Вогюэ, Достоевскому также отказывали в чувстве меры, обвиняя в «чрезмерности».
Однако область применения психоанализа, представленная литературой, точнее литературной критикой, приобретает во Франции особое значение, поскольку психоанализ был введен во французскую культуру именно благодаря литературе, а не так, как в других странах, через медицину и психиатрию. Это объясняет специфический французский подход, более чувствительный к вопросу о языке и его роли в лечении, который нашел свое выражение в работах Ж. Лакана и второго поколения французских психоаналитиков.
Для нашей темы необыкновенно существенным оказывается то обстоятельство, что появление первых переводов из Фрейда на французский язык, благодаря которым психоанализ вошел в моду, совпало со второй волной интереса к творчеству Достоевского, которая буквально захлестнула литературную Францию в начале 20‐х годов в связи с празднованием столетия русского писателя. Юбилею была посвящена характерная подборка в журнале «Nouvelle revue française» (№ 101, 1922), где во французском переводе вышли «Два письма» Достоевского, а также статьи А. Жида «Достоевский», Ж. Ривьера «О Достоевском и непостижимом» и перевод работы Л. Шестова «Достоевский и преодоление самоочевидностей». При этом предыдущий номер журнала (№ 100), который позиционировал себя именно как рупор новой литературной Франции, чуждой как крайностям художественного авангарда, так и обыкновенному консерватизму католической литературной традиции, открывался статьей знаменитого писателя-унанимиста Ж. Ромена (1885–1972) «Обзор психоанализа»: с нее начинается триумфальное шествие учение Фрейда во французской культуре, знамя которого вскоре будет подхвачено сюрреалистами. Ромен с известной долей иронии пишет о новой моде, пришедшей в парижские салоны после увлечения теорией относительности Эйнштейна. Так в новом зимнем сезоне «вытесненные влечения» (tendances refoulées) становятся главной темой для светской беседы, дамы рассказывают свои сновидения. Немаловажно, что инициатором перевода Фрейда в издательстве Г. Галлимара был А. Жид, один из главных, после Вогюэ, заступников Достоевского во французской литературе, которая не сразу приняла его новаторство в изображении человеческой психологии. Теория Фрейда шокировала изысканный французский ум не только отсутствием логики, но и грубой формой выражения его психоаналитического метода, заключавшейся в новой терминологии, связанной главным образом с догмой пансексуальности. Точно так же психологические открытия Достоевского не укладывались во французские представления об изящной словесности, требующие картезианской ясности изложения и логичности персонажей.
Но тот же Вогюэ в «Русском романе» (1886) заявлял:
Среди бесчисленных лиц, изобретенных Достоевским, я не знаю ни одного человека, которого не мог бы потребовать к себе Шарко на том или ином основании[329].
Отсылка к Шарко здесь имеет важное значение, как замечает Ж.‐Л. Бакес в комментарии к новейшему критическому изданию «Русского романа», поскольку Вогюэ, считая героев Достоевского безумными, вовсе не обвиняет автора в создании абсурдных персонажей, а предполагает их дальнейшее научное объяснение. Эту мысль Вогюэ развивает в предисловии к роману «Идиот» (1887), утверждая, что «не найдется более увлекательного чтения для врача, психолога или философа» и что подлинный интерес роман вызовет лет через пятьдесят, когда с развитием науки о человеке из общеупотребительных словарей придется убрать много старых слов, «слишком узкие значения которых не отвечают больше состоянию нашего знания, — и в первую очередь слова безумный, безумие»[330], каковыми, по его мнению, современный французский читатель будет характеризовать персонажей и события, наполняющие этот роман. В современном психоанализе, как известно, слово «безумие» почти не используется, его место давно занял термин «психоз».
Однако по мнению французов ни «русский мужик» Достоевский, ни «венский еврей» Фрейд не изобрели ничего нового, чего бы не было во французской культуре, они лишь поразили мистической силой и глубиной своего анализа. Так, например, Эснар говорит о мистической смелости Фрейда, Вогюэ — о мистическом реализме Достоевского. В отношении новаторства Фрейда это мнение прослеживается в ряде высказываний французских писателей в уже упомянутом журнале «Le Disque vert». В частности, его предтечами, открывшими сферу бессознательного в художественной форме, называют Стендаля, Бурже, Пруста, Барреса, а также Ницше, По и Достоевского. Таким образом, Достоевс