Сказки сказывают, а истории рассказывают. Вслушайтесь: сказывают, рас-сказывают.
Один рассказал другому, тот следующему, и история исказилась до невероятного, но интересного и яркого. В историю вплетаются чувства разных рассказчиков и магия мира.
Сказки — более женское, мамино, бабушкино. Хотя на Востоке и невесты, и молодые жены мужьям сказки сказывали. Их начало звучит или подразумевает: «Слышала я, в одной стране жили-были…» Хотя тут, как в приготовлении пищи или одежды, профессионалов много и мужчин.
Истории предполагают достоверность, их рассказывают, как бы очищая правду от сказок. Обычно это истории семьи или рода. Истории о тех временах, когда кто-то был молод или мал. Эти истории имеют очень большой психологический заряд и смысл.
Все мы знаем, как важны и потому зачастую опасны родительские установки, закладываемые на подсознание. Семейные истории имеют не меньшую силу, но могут быть куда более полезными. Очень важно, чтобы и они не были занудно поучительными, чтобы в них не звучало фамусовское «учились бы, на старших глядя!».
Помните, кстати, эту историю из «Горе от ума»? «Покойник дядя» споткнулся и упал на царском приеме, чем неожиданно рассмешил всех, и высочайших особ в том числе. Положение его было ужасным, конфузным, но он ловко вывернулся, упав еще и еще, знатно всех повеселил и был за то отмечен лентами и чинами. Представим теперь, что эта же история была рассказана не в пылу яростного воспитательного «наезда», а в вечерней беседе за чашкой чая. Тогда дядя вполне может вызвать не презрение и протест, а умиление вплоть до гордости. Это уже может быть история не об унижении и подхалимстве, а о находчивости и самобытности. И молодой человек, вспомнив ее в трудную минуту, сможет найти свой оригинальный выход в тупиковой ситуации.
Хочется снова напомнить про «Медею» Людмилы Улицкой, про ее важную роль хранителя семейных историй. Уверена, что и в эпоху электронных хранилищ и соцсетей старуха, помнящая, кто как родился и женился, может быть полезной роду.
Дети любят истории о том, как папа или бабушка были маленькими. Для них в этом психологическая поддержка, то, что трудности их возраста, какими бы они ни были, — переживаемы. Важна не столько историческая достоверность, сколько яркость. Есть и другое. Ребенок (хотя почему только ребенок?) слышит истории о том, как люди одной с ним крови жили в некие далекие времена (например, когда не было компьютеров или даже электричества), и подспудно возникает ощущение рода, его продолжительности в обе стороны.
И все же — сказки. Написав несколько книг и кучу статей, я взялась за сказки и обнаружила, как это невероятно трудно. Однако освоить можно.
Интересно важное отличие восточных сказок от наших. В славянских сказках сюжет небогат, строится по нескольким определенным схемам, и повествование построено на долгих троекратных повторах и схожих ситуациях. И счастливый конец.
Китайские, например, сказки отличаются неожиданным сюжетом и развязкой. Индийские замысловато вплетают одну историю в другую непредсказуемо и так, что следить за сюжетами требует определенных усилий.
Думаю, тут дело в том, что у нас сказки традиционно рассказывали бабушки за вязанием или прядением, и они служили цели угомонить, успокоить детей после дневной беготни и усыпить. Это определяет их монотонность. Это фактически колыбельные.
Восточные сказки — это истории, служащие для развлечения. Думаете, Шахерезада смогла бы продержаться больше трех дней на наших «жили-были старик со старухой»? Уснул бы повелитель, выспался и казнил бы. Бабушкины сказки — для убаюкивания.
Типичный пример дедушкиных сказок — «Сказки дядюшки Римуса» Джоэля Харриса или сказки Корнея Чуковского. Они динамичны, лаконичны и с юмором. Дедушкины сказки зацепляют любопытство ребенка, чтобы сел и не мельтешил перед глазами, дослушал, не шелохнувшись, и убежал, как закончится, до следующего вечера. Истории про Братца Кролика и Братца Лиса — чудесные сказки. Хорошо выручают, если нет фантазии. И плюс чудесные инструкции-обрамления о том, как может вести себя старый рассказчик. То есть он может вести себя как хочет, очень свободно, естественно (он там все коржики поедает у пацана), только не суетливо. И чудесное: «Кто такая Тетушка Медоуз и девочки? — Ну, не важно, просто так говорится, Тетушка Медоуз и девочки». Итак, каждой сказке свое место, время и аудитория. Однако у каждого старика/старухи должен быть или навык быстрого сказко-сложения, либо запас сюжетов и готовность рассказывать. Могу лишь сказать, что сказка начинается неожиданно с названия, идеи, мысли, оброненной фразы, ситуации, часто с имени героя. И с определенного момента она начинает расти и двигаться сама. Но надо внимательно следить, чтобы она удержалась от расплывания или занудства.
Дети любят повторение. Они способны удивить готовностью слушать одну и ту же сказку десятки раз. Это загадка детской психики. И ее не обязательно разгадывать. Просто должны быть старики. Им это не трудно. Они же как раз жалуются, что глаза барахлят, память изменяет… Вот и пожалуйста! Выучить 12 подвигов Геракла или царя Салтана и рассказывать, рассказывать…
Были, былины, былички
Здесь надо хорошенько разобраться, почувствовать. Это ведь главное, может быть, в старости. Тот старик, который хоть изредка слышит: «расскажите, дедушка!», живет не зря.
Были, былины, былички — истории о том, что было, о прошлом, претендующие на соответствие реальности.
Быль из них — с самой большой претензией на реальность. Это рассказ о прошлом. Но о прошлом важном, значимом или красивом в своей трагичности или радости. «Расскажу тебе, дружок, одну быль. Жил когда-то в нашей деревне…» У Бажова — припоминаете?
Былина — это про героические подвиги или что-то другое значительное, это то, что претендует на место в истории. Соответственно, реальность там подается в рамке метафор и гипербол.
А вот былички — часть малого фольклора и бытовой магии. Это такие истории с претензией на правдивость, но без претензии на великость, героичность. «Вот хотите — верьте, хотите — нет, жила у нас вдова на краю села…» — и потом про домового, змея-любовника, детях, утонувших в болоте и приходящих по ночам, сбывающиеся гадания и т. п. Они больше женские (хотя и веселый старичок не прочь потешиться). Их, конечно, и дети у костра или в спальнях лагерей рассказывают (страшилки), но основные авторы — старики.
Обычно, берясь рассказать быль, повествователь обозначает свою ответственность за то, что его рассказ — «чистая правда». Но это для отвода глаз. Основная забота другая. Повествование должно быть гладким, плавным, и при этом захватывающим. Совсем не обязательна какая-то логика или последовательность.
Быль, быличка расширяют реальность. Приглашают к ее проживанию в разных масштабах и плоскостях. После нее страшно, но хочется пойти на болото или вызвать домового из-за печки. Они как бы о том, что прожил один человек, может, и другой, а может, еще интереснее… Они не подменяют приключения, а зовут к ним, хотя бы к допущению их. Грань тонкая, но важная.
Пятилетний внук Даниил гостит редко и подолгу. Первое время, выслушивая меня, констатирует: «А… у вас так…» Через месяц, уже осмотревшись, заявляет: «Знаешь, бабушка, я уже поверил, что у вас тут все живое (и печка, и деревья), смотри, не говори теперь, что пошутила!»
Притчи
Из разных вариаций общения стариков именно притчи нравятся мне больше всего, по-моему, это высший пилотаж.
«Их было двое. Русский и узбек. Русский был юн. Узбек стар. Они сидели на одной из десяти граней каменной оправы Кош-хауза. У юноши горизонтальная морщина удивления от виска к виску; на коленях газета. У старика короткая вертикальная складка меж бровей; в длинных пальцах левой руки гроздь винограда.
…
— Молодые твои глаза, а молодость — стара-стара. Ой, как стара. Так стара, что не слышит.
Морщина удивления на лбу юноши стала четче. Собеседник его оторвал виноградину:
— Всякий доживает до своей молодости, но до старости — не всякий. Значит, у молодости больше жизни, чем у старости, она старше старости. И люди научились быть молодыми, но вот как быть стариком, этого еще никто хорошо не знает. И после скажу тебе такое: один человек не заметил, как прошла мимо молодость; только спину ее и увидал; тогда он стал кричать: „Эй, молодость, вернись, эй-эй“, — а та даже не оглянулась: скажешь, не глухая, а?» (С. Кржижановский. Коронованный зуб).
Притча — не умствование, не мораль. Она то, что юнгианцы называют амплификацией, интерпретация с расширением смысла. Способность увидеть что-то еще, что-то другое в ситуации, отойти в сторону, прищуриться, почесать в затылке, улыбнуться…
Если вы еще не натренировались сочинять притчи, вполне можно стараться запоминать существующие или рассказывать случаи из своей жизни, жизни других людей, даже мифических героев. Только не забывайте остановиться за шаг до морали…
В притчах как действующие лица часто присутствуют неодушевленные объекты, энергии, чувства и т. п.
«Дельфийский оракул не скрывает и не утверждает, он подает знаки» (Гераклит по: Д. Фаулз. Аристос).
Однако притча — случай редкий и частный. Мы отдали ей должное, и хватит. Думаю, стоит быть попроще.
Слушать
Что я все про рассказывание! Слушать — вот дело!
Слушать значительно труднее, чем говорить, думать и все остальное. Это трудное дело старики могут взять на себя. Только подлечиться от занудства, не забывать про открытое любопытство, милосердное принятие…
Помните про разницу: смотреть и видеть? Нас все учат видеть, что и полезно для достижений, но потом… кто-то ведь должен и смотреть, присматривать. Так и тут. В какой-то момент и кто-то должен уметь не столько слышать, сколько слушать. Безоценочно, может, даже не понимая частично. Немногие мои знакомые умеют, и даже сильным психологам удается не всегда.