Таким образом, в основе понятия свободы лежит векторный принцип: свобода является результирующей двух сил, а конкретнее, способности и воли. Две схоластические составляющие понятия свободы – спонтанность (действие свободно, если происходит по воле человека, его совершающего) и индифферентность (действие свободно, если его можно совершить иным способом) – комплементарны в его рамках, так как обе требуют наличия способности и воли. У каждой из них своя доминанта: если первая ставит во главу угла волю, то вторая – способность.
Несмотря на то что раскаяние как понятие напрямую связано со способностью человека радикальным образом менять свою жизнь, главный акцент в нем делается все же на воле, то есть на готовности человека жить по-другому вследствие осознания им ошибочности своего прошлого жизненного пути. Понятие же самоконтроля вкупе с параллельным ему (и сопряженным с унижением) понятием потери контроля над собой, напротив, больше связано с пониманием свободы как способности. Путы, тюрьма, дурман – вот наиболее типичные образы, ассоциирующиеся с потерей контроля над собой в смысле лишенности свободы действий. В рамках данного контекста потеря контроля в основном сопряжена с ограничением свободы в его понимании Исайей Берлином, а именно с радикальным внешним воздействием на способность человека к свободному перемещению. Заметим, речь здесь идет вовсе не об ущемлении человеческой воли к самоконтролю в смысле насыщенного позитивного понимания свободы как способности человека выстраивать свою жизнь в целях самореализации30. Три вышеперечисленных понятия унижения, в соответствии с которыми оно определяется как нечеловеческое обращение с людьми, как отвержение и как действия, нацеленные на то, чтобы лишить человека контроля (или же продемонстрировать его неспособность к контролю), по сути, являются тремя разными смыслами слова «унижение». Важно подчеркнуть, что это именно три разных смысла, а не значения этого слова. Когда про слово говорят, что оно может употребляться в разных «смыслах» (в фигуральном плане), это означает, что все варианты его употребления означают нечто общее. К примеру, эти разные смыслы будут непременно приведены в одной и той же статье словаря, тогда как различные значения слова (если они исключают друг друга) будут предметами отдельных словарных статей.
Таким образом, три понимания унижения, о которых идет речь, – это не три разных значения этого слова, а всего лишь три его разных, но в значительной степени взаимосвязанных смысла. Особенно тесно связаны между собой унижение в смысле отвержения и унижение в смысле обращения с людьми как с нечеловеками. Различаясь по фокусу, эти смыслы имеют множество общих составляющих. Еще раз подчеркну: когда я веду речь о разных пониманиях унижения, я подразумеваю скорее разные смыслы, нежели значения этого понятия.
Особенно тесно унижение во всех его смыслах связано с обоснованием уважения к людям от противного, предполагающим запрет унижения как особого вида жестокости, от которого страдают исключительно люди. Вне всяких сомнений, лишить живое существо возможности свободно двигаться, привязав или заперев его, – это тоже проявление жестокости к животным Конечно, когда живое существо запирают или держат на привязи, тем самым лишая его возможности свободно двигаться, что же это, если не проявление жестокости по отношению к животному? Однако в случае, когда жертвой подобного жестокого обращения становится человек, его страдания не ограничиваются унижением и чисто физическими муками заточения: в них также присутствует символическая составляющая, выражающаяся в подчиненности жертвы своим мучителям.
Понятие жестокости выступает в качестве объединяющего звена между обоснованием уважения к людям от противного и различными составляющими унижения. Однако взаимосвязь между насилием и унижением не настолько проста, как это может показаться на первый взгляд. Будучи обществом, в котором нет места унижению, достойное общество – это не просто особый случай реализации принципа недопущения жестокости31. В качестве иллюстрации сложности и неоднозначности взаимосвязи жестокости и унижения как нельзя лучше подходит следующая история из жизни коренных народов Северной Америки. По преданию, презренных врагов индейцы пытали гораздо менее жестоко, чем врагов, которых уважали. Тем самым они давали последним возможность продемонстрировать свою стойкость и выдержку перед лицом страшных мучений, а затем умереть героически. Тем же врагам, кого они презирали, такая возможность не предоставлялась отчасти еще и потому, что столь презренные существа не считались достойными геройской смерти. Я не могу поручиться за историческую достоверность этого предания, однако сам факт того, что нам ясна его суть, свидетельствует о сложности взаимосвязи между жестокостью и унижением. Здесь физическая жестокость, то есть жестокость в первичном ее понимании, является проявлением уважения, тогда как более гуманное обращение с пленным врагом полагается за акт унижения в его адрес.
В этой связи я считаю необходимым обозначить различие между обществом сдержанным и обществом достойным. В сдержанном обществе принято избегать физической жестокости. В нем не применяются физические наказания наподобие изнурительного каторжного труда, однако это вовсе не означает, что члены такого общества не подвергаются институциональному унижению. Следовательно, такое общество еще не есть достойное.
Возникает вопрос: следует ли выстраивать типы общества в словарном порядке, в соответствии с которым сдержанное общество предшествовало бы достойному, а за достойным обществом следовало бы общество справедливое? Другими словами, следует ли сначала создать сдержанное общество в соответствии с провозглашенным Джудит Шкляр принципом «сначала жестокость», а уже затем приступать к поискам способов искоренения унижения, или же нужно, наоборот, стараться избегать выстраивания порядка приоритетов применительно к типам общества?
Взаимосвязь между сдержанным и достойным обществом – здесь необходимо помнить, что речь идет об идеальных типах обществ, – имеет непосредственное отношение к нашему восприятию колониальных режимов, ведь они подчас были более сдержанными в плане физической жестокости по сравнению с предшествовавшими им режимами доколониальной эпохи. Несмотря на это, при колониальном правлении коренное население колоний, как правило, подвергалось большему унижению и острее чувствовало собственную неполноценность, нежели под властью местных тиранов, которые все же воспринимали своих подданных как соотечественников или соплеменников, то есть как равных себе в плане человеческого достоинства. Если принцип «сначала жестокость» означает «Прежде всего долой жестокость физическую, а уже затем – психологическую», то он ставит нас перед непростым выбором между унизительным, но по возможности избегающим физической жестокости колониальным режимом и жестокой, но не столь унизительной для населения местной тиранией. Данное затруднение может свидетельствовать о том, что нам приходится выбирать из двух зол, поэтому неудивительно, что выбор меньшего из них представляется непростым.
При прочих равных – хотя применительно к приведенным выше примерам ни о каком равенстве условий не может быть и речи – искоренение физической жестокости все же является первоочередной задачей. Поэтому в данном случае я выступаю за словарный порядок приоритетов, в соответствии с которым первым делом идет сдержанное общество, затем достойное общество и только потом общество справедливое. Данный порядок сообразуется с принципом матрешки, то есть, иными словами, достойное общество должно быть одновременно и сдержанным, а справедливое общество – достойным. Взаимосвязь между достойным и справедливым обществом рассматривается в заключительном разделе данной книги.
Выше я уже упоминал о противоречии между унижением, с одной стороны, и скептическим обоснованием уважения, строящимся на уважительном отношении людей друг к другу, с другой. В основе этого противоречия лежат две трактовки смысла понятия унижения: как нечеловеческого обращения с людьми и как отказа им в причастности к «человеческому семейству». Но если люди действительно подвержены унижению любым из этих способов, разве это не ставит под сомнение наличие у них уважительного отношения друг к другу как данности? Как уже пояснялось выше, скептическое обоснование базируется скорее не на исходной посылке о том, что люди в действительности питают уважение друг к другу как к собратьям по человеческому роду, а на представлении об уважительном отношении, которого заслуживает каждый без исключения человек. Действительно, именно эти два смысла понятия унижения свидетельствуют о существовании базовой установки на уважительное отношение к людям, поскольку иначе не существовало бы и унижения, по крайней мере в форме намеренного действия. Для возникновения самой возможности воспринимать отказ в причастности к «человеческому семейству» как акт унижения необходимо наличие исходного постулата касательно изначально присущего людям уважения к себе подобным, результатом отклонения от которого, собственно, и являлось бы унижение. Унижение – это понятие, которое строится на контрасте, и понятие уважения к людям являет собой его противоположность. Если бы понятия человеческого достоинства не существовало, не было бы и понятия унижения.
Глава 9Гражданство
Поскольку достойное общество подразумевает уважение к людям, а унижать человека – это неправильно, такое общество не должно делать различий между непосредственно принадлежащими к нему людьми и теми, кто попадает в его орбиту, не являясь при этом его членами. Именно поэтому я не просто определяю его как общество, в рамках которого люди не подвергаются унижению, но также распространяю данное понятие на всех, кто так или иначе относится к его юрисдикции.
Понятие юрисдикции требует разъяснения и уточнения. Во времена колониальных империй голландское общество было достойным или близким к таковому, но только в рамках собственно Нидерландов. При этом, однако, оно не являлось достойным в отношении коренного населения голландских колоний в Индонезии, поэтому в целом его никак нельзя отнести к категории достойных. При оценке колониальных обществ необходимо учитывать отношение их институтов к населению не только метрополий, но и колоний.