В случаях, когда общество совпадает с группой включения, мы вправе задаться вопросом о том, каково отношение его институтов к гражданам. Вопрос этот более узкого свойства, чем предыдущий, касавшийся отношения общества ко всем без исключения зависящим от него людям безотносительно их к нему принадлежности. Суть его в том, что значит принадлежать к такому обществу и как эта принадлежность отражается на отношении институтов общества к его членам. Крайне важным для отнесения или неотнесения общества к разряду достойных является вопрос о том, принимает ли оно всех принадлежащих к нему людей в качестве своих полноправных членов. Этот последний вопрос затрагивает не только проблему формального приятия, но и проблему принадлежности в более широком смысле.
Национальное государство представляется естественным контекстом для рассуждений на тему достойного общества. В общем и целом национальное государство выступает для своих граждан в роли группы включения. Важно заметить, что я ограничиваю рамки обсуждения национальными государствами вовсе не в ущерб обобщенности его характера, ведь те принципы, о которых пойдет речь далее, вполне применимы и к другим социальным контекстам.
Мой первый тезис состоит в том, что достойное общество не ущемляет гражданское достоинство принадлежащих к нему людей. Более распространенный его вариант гласит, что в достойном обществе нет и не может быть граждан второго сорта. Граждане Древнего Рима пользовались особыми гражданскими привилегиями в виде права голоса на собраниях, права служить в армии, права занимать государственные должности и законного права подавать судебные иски и защищать себя в суде. В Риме существовали и личные права, например право на вступление в брак и право на деловую активность, однако гражданские права отличались от них коренным образом. В определенный период своей истории римляне предлагали другим народам Апеннинского полуострова гражданство без гражданских прав. Хорошо известно, что некоторые из войн между Римом и его соседями-италиками вспыхивали из‐за стремления последних добиться для себя большей полноты гражданских прав. Римское понятие о гражданах второго сорта предполагало наделение их гражданством без права голоса.
Я затронул тему граждан второго сорта в Древнем Риме, чтобы подчеркнуть следующий важный факт: второсортное гражданство не только лишает его носителей некоторых жизненно важных ресурсов и возможности участвовать в управлении государством, но и помещает их в разряд людей не вполне полноценных, или, говоря иначе, в разряд тех, кто не способен стать ответственными взрослыми людьми. В этом смысле гражданам второго сорта отказано не только в полноправном участии в жизни общества, но также и в полноценной принадлежности к «взрослому сообществу». В известной мере суть борьбы за избирательные права женщин на заре эры современной демократии сводилась к тому же: она велась против восприятия женщин как неполноценных представителей человеческого сообщества.
Как правило, под гражданством принято понимать статус полноправного члена общества. Что же касается граждан второго сорта, то они бывают двух типов: полноправные граждане, которым отказывают в части их прав, и те, кто имеет право быть гражданином, но кому не позволяют им стать. Существует два вида граждан второго сорта: одни из них, будучи полноправными гражданами, поражены в своих правах по сравнению с остальными членами общества, другим же не позволяют стать гражданами, несмотря на то что они имеют полное на это право.
Второсортное гражданство первого типа далеко не всегда сопряжено с формальным поражением в правах: дискриминация может иметь место и на уровне применения прав, когда признанные права граждан не соблюдаются, причем не соблюдаются систематически. Оно также может ассоциироваться с фактическим несоблюдением прав некоторых членов общества, формально считающихся полноценными гражданами, – прав, которые соблюдаются в отношении других их сограждан.
В случае же со второсортным гражданством второго типа власти той или иной страны отказывают в полноценном гражданстве людям, имеющим полное моральное право на обладание им. Вместо этого их наделяют другим, более низким статусом постоянных жителей. Заметим, более низким этот статус считают те, кто действительно желает стать полноправным членом данного конкретного общества, но не те, кто пребывает в нем в качестве беженцев и не заинтересован в гражданстве этой страны.
Палестинские арабы утверждают, что в Кувейте они граждане второго сорта, а израильские арабы говорят о том же применительно к Израилю. Но по своей сути это два разных утверждения. В случае с Кувейтом палестинцам, которые родились и всю жизнь проработали в этой стране, отказывают в гражданстве, хотя они имеют на него полное право. Израильские же арабы, напротив, обладают формальным гражданством, но при этом некоторые их гражданские права не соблюдаются, а некоторых они попросту лишены. Пример с израильскими арабами особенно интересен. Большинство израильских арабов не воспринимают государство Израиль как сколь-нибудь важную для своего самоопределения группу включения, а некоторые из них считают весьма постыдным даже сам факт принадлежности к ней. Несмотря на это, в основе их настойчивого стремления к равноправию лежит не просто требование справедливого распределения государственных товаров и услуг (скажем, тех же льготных ипотек). Сам факт того, что общество, с которым они даже себя не отождествляют, отказывает им в этих товарах и услугах, воспринимается ими не только как несправедливость, но и как унижение.
Дискриминация в распределении товаров и услуг является формой унижения, даже если страдающие от нее люди не отождествляют себя с унижающим их обществом. Конечно, они могут формально причислять себя к членам этого общества (например, с целью получения паспорта), но такая принадлежность не является составляющей их самоопределения. Тем не менее факт лишения гражданских привилегий они воспринимают как унизительный для себя. Люди не желают, чтобы им давали определение те, кто их унижает. Они не желают быть членами этого общества, но при этом не хотят, чтобы их считали недостойными принадлежать к нему. Я полагаю, что именно таковы чувства многих израильских арабов.
Но в таком случае как быть с меньшинствами, которые пользуются правами, недоступными для большинства их сограждан? К примеру, некоторым малым народам Китая, в отличие от большинства населения, разрешается иметь более одного ребенка на семью, однако было бы по меньшей мере странно рассматривать это как форму унижения данных народов, ведь очевидно, что с учетом местных реалий это рассматривается как привилегия и предмет зависти других китайских граждан.
И все же мы вполне можем вообразить себе культуру, для которой было бы характерно представление о том, что в семье должно быть не более двух детей, а многодетность превращает людей в «животных». В обществе с такой культурой отсутствие ограничений на размер семей для национальных меньшинств означало бы отношение к ним как к животным. И действительно, разве собачье «право» мочиться в общественных местах принято рассматривать как привилегию собак перед людьми?
Отказ в причастности к группе включения может, таким образом, быть унизительным даже для тех, кто не хочет себя с ней ассоциировать, но при этом имеет право быть ее членом. Более того, даже если речь идет о распределении не прав и привилегий, а обязанностей (к примеру, таких, как военная служба в израильской армии), которые могут, наоборот, не распространяться на исключенных из группы индивидов (тех же израильских арабов, например), последние далеко не всегда воспринимают такое положение вещей (в данном случае – освобождение от военной службы) с радостью. В качестве вывода напрашивается утверждение о том, что проблема дискриминации прав граждан не ограничивается только лишь вопросом справедливого распределения благ, но также напрямую связана с унижением: любые формы «второсортного гражданства» влекут за собой чувство не только обделенности, но и унижения. Во избежание этого в достойном обществе должен соблюдаться принцип гражданского равноправия. Обладатель «второсортного гражданства» не просто чувствует себя гражданином второго сорта, он также ощущает свою «второсортность» как человека.
Аристотель мыслил человека как политическое животное и именно в этом усматривал его главную определяющую черту. По Аристотелю, чем большего количества политических прав лишается человек, тем ближе он становится к животному. Иначе говоря, это чревато его исключением из человеческого общежития. Лишить человека его политической составляющей означает, по мнению Аристотеля, лишить его права гражданства, то есть права активного участия в жизни полиса. Аристотель разделял понятия хорошего гражданина и хорошего человека. Хороший гражданин хорош именно как гражданин, но не обязательно как человек. Однако человек, не являющийся гражданином, не может, по словам Аристотеля, считаться полноценным представителем человеческого рода, так как лишен важнейшего качества, благодаря которому человек становится человеком. Я не утверждаю, что склонность к политике – это неотъемлемое качество любого взрослого человека, однако я согласен с аристотелевской идеей о том, что «второсортное гражданство» (при этом не важно, проявляется ли эта «второсортность» в форме полного его отсутствия или же в форме систематической правовой дискриминации его обладателей) может быть напрямую связано с категорией отвержения людей не только в гражданском, но и в человеческом плане.
Кто-то может возразить, что нет смысла отстаивать идею достойного общества как общества с равноправным гражданством, в котором нет граждан второго сорта. Дети тоже являются гражданами, однако даже в демократических государствах, где правам ребенка уделяется большое внимание, никому не придет в голову выступать за наделение их правом голоса или, например, правом избираться на государственные должности. В большинстве государств заключенные тоже поражены в гражданских правах (например, в праве голосовать на парламентских вы