Юнг сказал, что редко встречался в своей врачебной практике с такими интересными случаями Он сказал, что у Азали целый комплекс заболеваний: депрессия, истерия, подавленные эмоции—девочка закрылась в себе с раннего детства Профессор сказал, что ей грозит потеря самоощущения – он называл это «путаницей в области личности»
Я рассказала Юнгу, что ни разу за последние годы она не вспомнила о своих папе и маме и за все время жизни в трущобах Ривингтон-стрит ни разу не роптала на судьбу Еще я поведала ему, как сильно привязалась Азали к собаке… Кивнув головой, Юнг сказал, что перед ним классический случай, и он постарается сделать все, чтобы помочь девочке.
Почти два года мы жили в Швейцарии, в небольшом отеле в горах, недалеко от Цюриха. Нам обеим нравились виды заснеженных вершин, альпийских лугов, аккуратненьких домиков; воздух был прозрачен и свеж – каждое утро и каждый вечер мы слушали, как звенят бубенчики – это шли по извилистым тропам стада коров. В этом месте я чувствовала себя в относительной безопасности, Азали – тоже.
Время от времени мы ездили в Калифорнию, жили по нескольку недель у Розы. Азали было хорошо в Голливуде, но я боялась подолгу там задерживаться – доктор Юнг говорил, что большие перерывы в лечении не на пользу.
Наконец Юнг сказал, что он сделал все, что было в его силах Мы решили вернуться в Голливуд. Азали как будто стало лучше: давно уже я не видела ее такой веселой и жизнерадостной. Она вернулась в свою школу и снова стала дружить с дочерьми Розы. Опять она возобновила занятия танцами – постепенно всем нам стало ясно, что именно в танцах видит она смысл своей жизни. Ей хотелось одного – танцевать, танцевать, танцевать…
Мисси подняла глаза на Кэла и проговорила:
– Надеюсь, вы поняли, что я вам рассказываю об Эйве Адэр?
– Эйва Адэр? – переспросил Кэл. – Я слышал о кинозвезде с таким именем…
– Сейчас я расскажу вам все по порядку. – Мисси отхлебнула глоток уже остывшего чая. – Все началось с одной случайной встречи, и я до сих пор не могу понять, была эта встреча во благо Азали или, напротив, окончательно погубила ее.
Мисси поведала Кэлу, что поначалу ничто не предвещало беды – все начиналось совершенно невинно. В пансион «Розмонт» приехал Дик Неверн – он весь светился от восторга. Еще бы, ведь в свои двадцать с небольшим лет он был в зените славы. За плечами у него была «Шехеразада» и еще три фильма, снятых на студии «Мэджик».
Лавры знаменитого кинорежиссера нисколько не испортили Дика – он остался все тем же веселым, бесшабашным очкариком; прекрасные актрисы сами бросались на него, но Неверн по-прежнему оставался застенчивым и скромным.
Дик не забыл, что лишь чудом избежал судьбы обычного оклахомского фермера. Он помнил, кто совершил это чудо, и буквально через каждое слово пел дифирамбы С. 3. Эбрамсу, давшему тот самый единственный шанс.
Эбрамс считался одной из самых загадочных фигур в Голливуде. Никто толком не знал этого человека; у него совсем не было друзей – только деловые знакомства, но к Дику он испытывал искренние симпатии. По нескольку раз в неделю Эбрамс приглашал Дика в свой особняк на Лексингтон-Роуд на просмотр новых фильмов. Иногда Дик оставался ужинать – С. 3. ел вместе со слугами, был со всеми одинаково ровен и вежлив, но никогда ничего не рассказывал о себе. Единственное, что Неверн знал наверняка– это что Эбрамс верующий иудей и всегда строго соблюдает субботу.
В тот день, когда Дик пришел к нам в гости, у Азали было особенно хорошее настроение – она только что вернулась домой из школы танцев. С радостью бросилась она к Дику. Неверн с удивлением посмотрел на Азали. В ту пору ей было уже четырнадцать, и она постепенно превращалась из очаровательного ребенка в прекрасную девушку. У нее была на редкость необычная внешность: огромные глаза цвета анютиных глазок, роскошные пепельные волосы, стройные длинные ноги. К тому же она обладала особой грацией, свойственной только танцовщицам.
Дик долго смотрел на нее, а потом, повернувшись ко мне, сказал:
– Знаете, Мисси, Азали создана для того, чтобы сниматься в кино. Поверьте мне на слово: ее полюбят и режиссеры, и зрители.
Я улыбнулась и покачала головой. По-моему, сказала я, в четырнадцать лет еще слишком рано думать о карьере киноактрисы, но Дик отвел меня в сторону и рассказал такое, от чего мне стало немного не по себе.
Он поведал мне, что Азали прогуливает занятия в колледже и обивает пороги киностудий – она просит дать ей любую роль, даже эпизодическую, хотя, конечно, начинает с того, что хочет исполнить роль балерины.
Нет ничего удивительного в том, что до сих пор ее никуда не брали: всем продюсерам было очевидно, что перед ними девочка-подросток, прибавляющая себе возраст. Дик считал, что нельзя пускать дело на самотек, учитывая впечатлительность и ранимость Азали.
– Если девочка действительно не может жить без кино, – сказал он, – почему бы не сделать пробы? Может быть, мне удастся дать ей маленькую роль в следующем фильме?
Он торжественно поклялся мне не спускать глаз с Азали, охранять ее от всяких соблазнов.
– Клянусь своими оклахомскими сапогами! – воскликнул он в конце своего монолога. – Не пройдет и года, как Азали станет кинозвездой!
Пришлось мне еще раз сказать Неверну, что Азали еще подросток и что до тех пор, пока ей не исполнится хотя бы шестнадцать, я строго-настрого запрещаю ей на пушечный выстрел подходить к воротам киностудий.
Все это происходило в 1928 году. Голливуд сильно изменился – кинобум превратил в большой город некогда спокойный городишко. Нам с Розой принадлежало к тому времени целых пять домов по Фаунтин-авеню. «Розмонт», который мы перестали сдавать и сделали собственной резиденцией (сколько же можно ютиться в сарайчике на задворках?), был самым маленьким и скромным из наших владений. Киностудии росли, как грибы после дождя, новые фильмы появлялись чуть не каждый день. Голливудский бульвар превратился в оживленную магистраль, забитую транспортом.
Уходили многие старые звезды: умер Валентино; разорились и опустились Мейбел Норманд и Фэтти Арбукл. Актеров захлестнула волна наркомании и распутства. Голливуд терял свою невинность – потеряли ее и наши старые знакомые. «Прекрасные купальщицы» слишком быстро поняли, что, позируя в голом виде для мужских журналов, они могут заработать гораздо больше, чем у старика Сеннетта.
Вы, наверное, и сами понимаете, Кэл, почему мне очень не хотелось, чтобы Азали окунулась в это грязное болото богемной жизни – она была слишком слаба и беззащитна, чтобы сопротивляться искушениям, и, конечно, никакой Дик Неверн, которому, кстати сказать, я вполне доверяла, не мог бы удержать ее от падения в бездну.
Мне хотелось, чтобы все шло как прежде: Азали ходила бы в школу, проводила бы свободное время в компании Розиных дочерей и совсем уже одряхлевшего Виктора, была бы все время у меня на виду. Я знала, что головокружительные взлеты и стремительные падения лишь окончательно расшатают ее и без того больную психику. К тому же, за последние годы нам удалось «залечь на дно» – оторваться от преследований алчных претендентов на наследство князя Иванова. Я очень боялась, что, если мечта Азали исполнится, и она действительно станет звездой экрана, кто-нибудь обратит внимание на разительное сходство юной актрисы с княгиней Аннушкой.
«Великий немой» переживал агонию – звуковое кино настойчиво прокладывало себе дорогу, растаптывая старых кумиров. Голливуд лихорадило, напрочь исчезла уверенность в завтрашнем дне. Списывались за штат отличные актеры – иуды-продюсеры почему-то решали, что их голоса не обладают «красивыми обертонами». Но, конечно, это не отбило у Азали желание стать актрисой. Я даже пригрозила забрать ее из колледжа и снова нанять домашних учителей, если она не прекратит таскаться по киностудиям. Увы, все было напрасно.
Но все же мне было суждено изменить свое непримиримое отношение к карьере Азали в кино. Это случилось после смерти Виктора. Он был самой старой собакой во всем Голливуде. В последние месяцы своей жизни он окончательно лишился зрения и проводил целые сутки на коврике, постеленном на его любимом крыльце. Я тяжело переживала его уход—порвалась еще одна гать, связывавшая меня с Мишей. Но для Азали гибель собаки стала настоящим несчастьем.
Я поняла, что нужно срочно найти для нее какую-то замену, и бросилась на поиски другой собаки. Вскоре мне удалось приобрести Рекса – полугодовалую борзую, внешне очень походившую на Виктора. Увы, молодой пес не смог заменить Азали старого друга. В глазах ее я снова заметила ту безысходную тоску, которая начала было исчезать после лечения доктора Юнга. Девочка снова стала замыкаться в себе, перестала реагировать на окружающий мир, и тогда я позвонила Дику и сказала, что он может приехать и поговорить с Азали о кинопробах.
Голливуд
С. 3. неспешно прогуливался по комнатам особняка на Лексингтон-Роуд, ожидая Дика. Так уж у них повелось в последнее время, что просмотр отснятого за день киноматериала Эбрамс устраивал не на студии, а у себя дома. Что заставило Эбрамса завести такой порядок? С одной стороны, ему было приятно общество Дика, а с другой – и это обстоятельство было решающим – присутствие в огромном, пустом особняке гостя – пусть даже пришедшего с деловым визитом – скрашивало одиночество хозяина.
Часы пробили десять раз – Эбрамс подошел к высокому окну в большом зале. Небо уже совсем потемнело, ярко зажглись звезды.
С. 3. стоял у окна и предавался воспоминаниям. Кем же он был на самом деле? Всего восемь лет назад он приехал в Голливуд и, обставив самого Шрёдера, стал владельцем пары сараев-развалюх на Кауэнг-Авеню. Тогда у него была всего одна кинокамера и несколько метров пленки. С. 3. сам с трудом верил, что все это было с ним – теперь он стал одним из магнатов кинобизнеса. Его имя упоминалось в одном ряду с Голдвином и Зукором, Фоксом и Уорнерами. Но в глубине души он оставался все тем же Зевом Абрамски, одиноким еврейским холостяком. Он был настолько одинок, что радовался отсутствию свободного времени. Зев работал по двадцать часов в сутки, и ему было некогда задуматься о своей судьбе. Когда наконец он добирался до постели, чтобы поспать часа четыре, у него не было сил даже на сны..