После спектакля мы пошли в ресторан Сарди. Наутро с волнением принялись читать газеты – слава Богу, все они были единодушны в восторженных оценках Эйвы, Дика, композиторов, хореографов. На сюжет никто вообще не обратил внимания – впрочем, это было вполне объяснимо. В театре каждый раз был аншлаг – «Бродвейская девушка» принесла целое состояние. Шестьдесят процентов дохода пошло Зеву, двадцать – Джеки. Впервые в жизни Джеки разбогател. Он безудержно транжирил деньги, приглашая первых встречных на обеды в лучших ресторанах. Он торжественно вручил Азали большое обручальное кольцо с бриллиантами – вместо тонюсенького серебряного колечка, которое подарил ей полтора месяца назад в Голливуде. Из скромной квартирки на Бродвее он переехал в роскошные апартаменты прямо напротив отеля «Шерри Недерланд».
За все это время между Азали и Джеки не было интимных отношений. Мы думали, что жених просто-напросто настоящий джентльмен пуританских нравов. Азали с нетерпением ожидала октября – свадебный банкет должен был состояться в особняке Зева на Лексингтон-Роуд, были уже разосланы приглашения друзьям и коллегам по шоу-бизнесу. Но администрация театра стала со слезами умолять Азали немного подождать с устройством личной жизни – «Бродвейская девушка» оставалась единственным источником дохода, а найти другую артистку за столь короткий срок оказалось невозможно. Скрепя сердце Азали согласилась перенести свадьбу на апрель следующего года.
Я часто ездила к ней в Нью-Йорк. Самолеты я всегда не любила, так что приходилось добираться поездом. Останавливалась у нее в квартире возле «Шерри Недерланд», но на общение с Азали времени практически не было. Она возвращалась домой под утро – ведь после каждого спектакля обязательно устраивался банкет, – а потом спала до самого вечера. Я оставалась предоставлена сама себе. За здоровье девочки я могла не опасаться– Джеки был к ней очень внимателен, он даже следил за тем, как питается Азали. Мне казалось, что Азали нравится такое обращение: Джеки отчасти заменял ей отца, хотя разница в возрасте у них была совсем незначительная.
Азали стали узнавать на улицах. Теперь она уже не могла позволить себе роскошь гулять пешком, приходилось ездить на лимузине. Отсутствие свободы раздражало ее, и по воскресеньям она старалась вырваться к кому-нибудь из друзей на Лонг-Айленд: Азали отдыхала на природе, плавала, играла в теннис, загорала. Я диву давалась, откуда у девочки столько энергии.
В том году в Нью-Йорке проходила Международная ярмарка. Город был наводнен зарубежными гостями. Почти каждый день Азали принимала за кулисами представителей иностранных делегаций. Эйва Адэр была, по сути дела, одним из главных экспонатов на ярмарке – молодая, обворожительная, веселая – одним словом, настоящая американская звезда. Их дружба с Джеки длилась уже около двух лет, и ни разу за это время у нее не было приступов депрессии. Казалось, она совсем забыла о врачах, санаториях, однообразных процедурах, режиме дня.
Однажды в октябре я зашла за кулисы. Ко мне подошел администратор театра и сказал, что какие-то незнакомые ему высокопоставленные русские добиваются встречи с мисс Адэр. Я побледнела и дрожащим голосом попросила выяснить, кто это такие и какую организацию представляют. Администратор ответил, что это члены какой-то правительственной делегации, прибывшей в Нью-Йорк на конференцию, а возглавляет группу некий Григорий Соловский.
В тот же миг я вспомнила тесный, набитый до отказа вагон, лица попутчиков-крестьян и суровый взгляд красного командира, устремленный на маленькую Ксению. Он спросил, как ее зовут, и девочка ответила «Азали О'Брайен». А потом я вспомнила ту страшную ночь в лесу под Барышней, когда Григорий Соловский увез от нас Алексея… увез навсегда. Двадцать лет я с ужасом ждала этого момента, и вот он наступил: русские вышли на наш след.
За моей спиной раздался голос Азали:
– Конечно, я встречусь с ними. Как интересно, Мисси, наконец-то я поговорю с настоящим русским.
– Может быть, не стоит, – пыталась было возразить я, но в этот миг на пороге артистической появился сам Соловский. Он почти не изменился за эти двадцать лет, только в лице появилось больше уверенности. Конечно, тогда, в семнадцатом году, он был еще молодым человеком, и мне удалось заставить его поверить в мою легенду; теперь передо мной стоял высокопоставленный советский военный в щегольской форме, с ромбами в петлицах, с шевронами на рукавах. С волнением я стала заглядывать ему за плечо, надеясь, что вместе с ним пришел Алексей.
Я стояла в дальнем углу уборной, и пришедшим было трудно разглядеть мое лицо. Впрочем, я их вовсе не интересовала – им нужна была Эйва Адэр. Соловский галантно поцеловал ей руку и произнес:
– Спектакль произвел на нас такое впечатление, что мы сочли своим долгом лично засвидетельствовать вам свое восхищение. Спасибо вам большое, мисс Адэр, – ваш талант просто потряс нас.
Еще минут пять Соловский непринужденно болтал с Азали на светские темы, а потом, глядя ей прямо в глаза, произнес:
– У меня такое ощущение, что мы с вами уже встречались, мисс Адэр. Ваше лицо мне знакомо.
– Неужели? – заинтересовалась Азали. – Где же мы могли встречаться?
Я поняла, что она может наговорить лишнего и, встав между Азали и Соловским, быстро проговорила:
– Извините за бестактность, господа, но Джеки очень просил тебя как можно скорее приехать в клуб «Сторк»: там уже все собрались: Кол, Дик…
Соловский окинул меня взглядом, и я поняла, что он узнал меня.
– Это моя мать, миссис Эбрамс, – представила меня Азали. – Извините, господин Соловский, но мне действительно пора убегать. Может быть, встретимся в другой раз?
Григорий поклонился и сказал:
– Что ж, буду очень рад… – При этом он не сводил с меня глаз. Потом подошел ко мне, поздоровался за руку и тихо – так, чтобы не услышали его спутники – прошептал: – Мы ведь с вами знакомы, не так ли, миссис О'Брайен?
Я не знала, что ответить. Мне казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди от страха.
– Нам надо поговорить, – прошептал Соловский.
Я совсем растерялась: что, если это ловушка? Вдруг где-нибудь за углом стоят агенты НКВД, готовые по первому слову комкора схватить нас? Соловский прочитал мои мысли и с улыбкой сказал:
– Не бойтесь. Мы будем беседовать с глазу на глаз. Без свидетелей.
Я кивнула. Мы договорились встретиться через полчаса в моем номере.
Нью-Йорк
Григорий Соловский узнал бы лицо Мисси из тысячи– он не мог простить себе ту слабость, которую допустил тогда, двадцать лет назад, в поезде. Что же произошло с бдительным краскомом в тот морозный зимний день? Как мог он позволить обмануть себя? Григорий прекрасно помнил, что крестьянское чутье подсказывало: эта девушка лжет, но он почему-то испугался оказаться в неловком положении. Спохватился лишь в Петрограде, когда Дзержинский рассказал ему все подробности, связанные с исчезновением обоих детей князя Михаила и его матери. Вот тогда-то Григорий и понял, что совершил роковую ошибку, но что он мог сделать? Признаться «железному Феликсу», что проворонил наследницу? За такие просчеты могли расстрелять без суда и следствия. Выдать им тайну Алексея? Но он слишком привязался к мальчику и ради любви к нему готов был пойти на маленькую сделку с партийной совестью. Да, Россия задыхалась без миллиардов Ивановых, но Григорий все равно не мог пожертвовать ради этого своим приемным сыном. Конечно, узнай об этом Ленин, он обозвал бы Григория мягкотелым ренегатом и политической проституткой, но мнение вождя в данном вопросе мало интересовало Соловского.
Лицо Эйвы Адэр показалось Григорию знакомым, но только когда он увидел Мисси, все окончательно встало на свои места: Соловский понял, что перед ним стоит сестра Алексея Ксения Иванова собственной персоной. Живая и здоровая и такая же прекрасная, как ее покойная мать.
Поднимаясь на лифте в номер Мисси, Григорий думал, что эта женщина – единственный человек, знающий о том, что той ночью он подобрал Алексея. Если он поведет себя достаточно умно, у России появится еще один шанс вернуть несметные богатства князей Ивановых.
Мисси ждала его, сидя в кресле; на столике стоял чайный сервиз. Внешне женщина была совершенно спокойна, но опытный взгляд Григория сразу же заметил, что зрачки ее темных глаз расширены – выходит, она боялась этой встречи.
– Вот мы и снова встретились, – обратился он к Мисси по-русски.
Она покачала головой.
– Я уже много лет не говорила на вашем языке, краском… простите, комкор Соловский…
Григорий сел напротив Мисси в мягкое, обитое розовым бархатом кресло и, положив ногу на ногу, продолжил по-английски:
– За эти годы, как вы, наверное, уже могли заметить, я овладел английским, так что обмануть меня во второй раз вам не удастся.
– Полагаю, что и вам не удастся обмануть меня, – спокойно парировала Мисси.
Их взгляды встретились.
– Получается, что мы с вами квиты, – сказал Соловский. – У вас один ребенок князя Михаила, у меня – другой.
Мисси молча налила чай. Григорий улыбнулся: эта женщина была настоящим борцом, а он всегда уважал борцов.
Мисси поставила чашку перед ним, предложила лимон и сахар.
– Пожалуйста, расскажите об Алексее, – попросила она.
– У меня было два пути: я мог пристрелить мальчика и оставить его на съедение волкам в зимнем лесу, а мог захватить его как ценную добычу – еще бы, сын князя Иванова—пленник краскома Соловского. Но был еще третий путь: воспитать княжеского сына, как простого крестьянского мальчика.
Григорий подробно рассказал ей о себе: как он рос в маленькой сибирской деревушке, как впервые увидел направлявшегося в ссылку Ленина, как скромная учительница в Новониколаевске научила его грамоте, как учился он в Петербурге, как служил в армии, как боролся против царизма…
– К тому времени у меня уже был один сын, – проговорил Григорий своим густым басом, – но я решил усыновить этого мальчика.