Александр Ильич уселся в кресло и набрал номер. Мобильный Сурковой оказался отключен. Ученому это не понравилось. Катерина отличалась ответственным отношением к делу, и хоть ценностей в арендованных апартаментах больше не хранилось, сами подопытные продолжали там жить. Александр Ильич отложил трубку и невидящим взглядом посмотрел на жену:
– Странно.
– Не отвечает?
– Отключила телефон.
– Действительно, странно.
Бородин, казалось, ее не слышал. Он размышлял вслух:
– Допускаю, что задремала, но зачем выключила телефон?
– Некого послать справиться? – тревога мужа усилила ее собственную.
– Отец, что ты там застрял? – крикнул Арсений из кабинета. Родитель не отозвался, и сын пришел в столовую выяснять.
– Сынок, мне надо пробежаться до аппаратной. Катя не отвечает.
– Брось, отец. Идем работать. Я сейчас пошлю туда кого-нибудь из охраны. Или, еще проще, давай позвоним твоим мужикам. Они же рядом?
– Как ты себе это представляешь? Люди поймут, что за ними ведется наблюдение.
– Они и так давно все понимают.
– А у них есть телефоны?
– Трофим им выдал. Они у нас теперь сыщики.
– Ладно, набери, я поговорю.
Арсений набрал номер и передал трубку отцу.
– Лыкарин слушает, – заспанным голосом отозвался Федор.
– Доброй ночи. Вас тревожит профессор Бородин.
– Доброй ночи, Александр Ильич.
– Простите, если разбудил.
– Ничего, мне на развод не вставать.
– Федор Иннокентьевич, в квартире номер семь, дверь которой рядом с вашей, дежурит моя помощница. Позвоните ей, пожалуйста, в дверной звонок, и попросите со мной связаться. Я подозреваю, что она заснула и отключила телефон.
– Сейчас сделаем. Не отрубайтесь. – В трубке стало слышно, как хлопнула дверь, затем наступила тишина, потом громкий стук, и снова зазвучал голос Лыкарина: – Звонил, стучал – никто не отзывается.
– Ничего не понимаю! Она должна быть там…
– Хотите, войду.
– Федор Иннокентьевич, голубчик, каким образом? У вас же нет карты.
В трубке хмыкнули.
– Обижаете, Александр Ильич. Соседняя хата тоже на первом этаже, и у нее есть окна. С моим профессиональным навыком это займет не больше трех минут.
– Тогда сделайте одолжение.
– Хорошо, я войду и перезвоню.
Александр Ильич медленно опустился в кресло. Мария Николаевна тронула его за плечо:
– Саша, что там происходит?
– Надо ждать. Лыкарин сейчас войдет в квартиру.
– Как я понимаю, папа, электронный замок ему не помеха…
– Сказал, что за три минуты управится.
– Я, пожалуй, переманю твоих уголовников к себе в банк. Ребята честные и с хорошим профессиональным опытом.
– Сынок, мне сейчас не до шуток.
– Прости, папа.
Звонок раздался через семь минут. Голос Лыкова звучал напряженно.
– Женщина без сознания. Наглоталась колес. Пытаюсь привести в чувство. Вызовите лекарей.
Мария Ивановна первой бросилась к городскому телефону и вызвала скорую. Положив трубку, взяла мужа и сына «под локотки» и подтолкнула к парадному. На пороге перекрестила. Захлопнув за ними дверь, отыскала сердечные капли, выпила и упала в кресло. Сидела неподвижно. В голове билась одна короткая мысль – «лишь бы успели».
Александр Ильич с сыном оказались на месте одновременно с каретой скорой помощи. Несмотря на открытое окно, видимо, послужившие Лыкарину дверью, в помещении стоял тошнотворный запах. Девушка лежала на раскладушке и тихо стонала. На ее бледном лице начинал проступать румянец. Лыкарин отчитался по-военному четко:
– Влил пару литров воды, подержал за ноги над унитазом. Вроде оклемалась.
– Имеете медицинский опыт? – спросил Арсений.
– Приходилось вытягивать торчков после марафета…
Врач покрутил в руках пустую упаковку от таблеток, спрятал в карман и дал команду санитарам. Суркову унесли в реанимобиль. Александр Ильич задержал врача в прихожей:
– Она выживет?
– Она уже выжила. Скажите спасибо этому господину, – доктор указал на Лыкарина и улыбнулся. При голубой пижаме в мелкий цветочек спаситель выглядел весьма колоритно.
Арсений заметил на панели, возле мониторов, конверт с надписью шариковой ручкой «ПРОФЕССОРУ БОРОДИНУ ЛИЧНО», и протянул отцу:
– Папа, это тебе.
– Мне? А что это?
– Погляди.
Александр Ильич достал из конверта листок, но текст оказался слишком неразборчивым.
– Арс, я впопыхах не взял очки. Можешь прочитать?
Федор Иннокентьевич позволил себе вмешаться в диалог отца и сына:
– Мужики, если я больше не нужен, пойду спать. Для одного дня слишком много возни с женским полом.
Бородины пожелали ему спокойной ночи, и Лыкарин аккуратно прикрыл окно и удалился.
– Ну читай же, – поторопил Александр Ильич.
Арсений пробежал глазами записку:
– Отец, мне как-то неловко… Тут нечто вроде посмертного послания от Сурковой. Сам дома посмотришь.
– Сынок, ты меня удивляешь. Она моя сотрудница. Какие могут быть секреты?
– Хорошо, слушай. «Милый Саша, когда ты это прочитаешь, меня уже не будет в живых. Я поняла, что не могу надеяться на твою любовь, а без надежды жить больше не хочу. Завершай свои гениальные открытия и будь счастлив со своей замечательной женой. Навеки твоя Катерина».
– Она с ума сошла, – прошептал профессор. – Как здорово, что ты надоумил меня позвонить Лыкарину. Не будь его, Катерину бы упустили, а мне нести этот крест до могилы.
– Отец, ты впервые узнал про любовь сотрудницы?!
– Катя что-то говорила, но я не придавал значения. Ты же знаешь, как я отношусь к амурам?
Они возвращались домой по ночной Москве и оба молчали. Александр Ильич шел и думал, что едва не потерял верного сподвижника, в то самое время, когда его открытие становилось достоянием человечества и особенно нуждалось в грамотных проводниках. А Арсений размышлял о странностях в психике отца, сумевшего так досконально разобраться в тайнах человеческого мозга, но ничего не понявшего в душе любящей женщины, с которой не один год трудился бок о бок.
Дача показалась аспирантам странной. Гостиная и терраса завалены баулами и тюками с китайским тряпьем, картонными коробками с турецкой обувью. Свободными оставались две спаленки на втором этаже и маленькая кухня на первом. Запущенный сад, поросший крапивой и сорняками, оставлял для прогулок только две дорожки. Одна вела к калитке, другая – за дом, к бане и беседке. Неподалеку от них ржавела железная шашлычница и валялись накрытые полиэтиленовой пленкой дрова. Баня явно предназначалась для утех, поскольку в доме имелся вполне пристойный туалет с поддоном для душа. Газовая колонка подавала горячую воду и на кухню. Все это позволяло вдали от города ощущать себя вполне комфортно.
Как называлось место, куда их привезли, молодые люди не запомнили. Им попался какой-то указатель, то ли «Кратово», то ли «Катково», но после него автомобиль несколько раз сворачивал с главной дороги и менял направление. По окрестному пейзажу определить, где находится дача, не стоило и пытаться. Кроме заросшего старыми деревьями и сорняком сада, из окон террасы и кухни ничего не разглядеть. Вид на улицу дачного поселка открывался из окошек второго этажа. Но и там ничего приметного – дома, участки, высокие заборы. Единственный вывод, что сделали молодые затворники – людей вокруг немного, но они есть.
Первые сутки беглецы отсыпались. Ни Николай Тарутян, ни Вадим Дружников опыта загулов, подобных «Веселому дворику», не имели, и сексуальный марафон на фоне алкоголя потребовал от них не только физического, но и нервного напряжения. На вторые сутки они ощутили зверский голод и смолотили все припасы, что нашли в доме. На дачу их доставила подружка Сурена, а вовсе не его друг. Красивая девушка лет двадцати трех, весьма серьезная и малоразговорчивая, держалась строго. Предупредив друзей, чтобы они не особенно шлялись по окрестностям, и разрешив поедать все что найдут, тут же укатила. Задавать ей вопросы аспиранты постеснялись и не имели ни малейшего представления ни о месте пребывания, ни об истинных владельцах данной недвижимости. На третий день их все же посетили. Даже не их, а дачу. Пятеро армян прибыли на двух микроавтобусах, тут же возле беседки наладили производство шашлыков. Заманчивый запах жареной баранины щекотал ноздри, и когда на дорожке возник один из участников пира, аспиранты были готовы принять приглашение.
– Пацаны, покушайте с нами, – сверкнув золотом коронок, улыбнулся коренастый кавказец. Его плотное тело, сплошь поросшее шерстью, напоминало зверя. И оранжевые плавки на фоне темной растительности смотрелись особенно ярко. Друзья одновременно подумали, что гостеприимный армянин чем-то напоминает Фоню из их лаборатории. А напяль на примата подобные плавки, пародия оказалась бы устрашающей.
Приезжие пировали в беседке. Помимо пригласившего их волосатика по имени Хачик в трапезе участвовали еще четверо армян. Но те столь обильным шерстяным покровом не отличались. Зато двое из них могли похвастаться брюхом, способным вместить немерено продуктов и напитков, один поражал худобой и еще один был по-настоящему красив. Фигура атлета, тонкие черты лица и печальные темные глаза просились на полотно. Армяне назвали свои имена, но аспиранты, кроме Хачика, никого не запомнили. Говорили о баранине, которую ели. Оказалось, что ею торгует красавец с печальными глазами и берет семьсот рублей за килограмм.
– Недешево… – заметил Дружников.
– А ты знаешь, брат, сколько мне с этого остается?
– Откуда? Я же мясом не торгую.
– А ты считай. Полтинник с килограмма ментам по трассе, стольник санитарному врачу, четвертак бандитам на рынке, червонец дирекции. А мне же его еще купить надо. Фермер тоже не хочет бесплатно барана дарить. И это только по мясу. А знаешь, каково в Москве с нашей внешностью?
Тарутян знал. Дружников нет. Армянин принялся рассказывать о бесчинствах продажной московской милиции, а закончил обидой на весь русский народ: