— Шут их знает, как это у них получается, — однажды сказала своей приятельнице в мюзик-холле некая дородная леди во время представления талантливой группы, именующей себя «Бескостные чудеса вселенной».
В кратком изложении еще добавлено, что: «Урсула Барт, очаровательная и простодушная молодая американская девушка с неуловимым выражением лица, впервые знакомится с лондонским высшим обществом».
Тут перед вами неделя никому не нужной работы автора, сведенной к основному. Она молодая. Вряд ли кто-то ожидает пожилую героиню. Без «молодой» вполне можно было обойтись, в особенности если учесть, что нам сказано — это девушка. Но может быть, это придирки? Существуют молодые девушки и старые девы. Возможно, даже лучше сразу обозначить черное и белое. Она молодая. Она молодая девушка-американка. В английской беллетристике существует всего одна молодая девушка-американка. Мы наизусть знаем все чуждые условности поступки, которые ей доведется совершить, поразительно оригинальные речи, которые она будет вести, светлые поучительные мысли, которые осенят ее, когда она, облаченная в свободное платье из мягкой облегающей ткани, будет сидеть у камина в уединении своей комнаты.
В довершение образа у нее «неуловимое выражение лица». Дни, когда мы составляли список «отличительных черт» героини, давно прошли. Раньше это было возможно. Человек за все время своей карьеры писал, может быть, с полудюжины романов. Он мог описать хмурую девушку в первом, легкомысленную во втором, веселую в третьем и привлечь вас чем-нибудь величавым в четвертом. А для оставшихся двух поехать за границу. В наши дни, когда человек выпускает роман и шесть коротких рассказов в год, от описаний приходится отказаться. Писатель тут не виноват — не так уж велико разнообразие.
Раньше мы представляли ее так: «Вообрази себе, дорогой читатель, изысканное грациозное создание ростом пять футов три дюйма. У нее золотистые волосы того особенного оттенка…»
Дальше идут указания, помогающие читателю самому во всем разобраться. Ему следовало налить некое определенное вино в определенный бокал и посмотреть на него при определенном свете. Или встать в пять часов мартовского утра и отправиться в лес. Таким образом он мог, к своему удовлетворению, понять, какого именно золотистого оттенка волосы у героини. А если это был читатель беспечный и ленивый, он мог сберечь себе время и, не утруждаясь, поверить автору на слово. Многие так и поступали.
«Ее глаза!» Они неизменно были глубокими и ясными. Им приходилось быть весьма глубокими, чтобы хранить в себе всякую всячину, которая в них попадала: солнце и тени, лукавство, неожиданные возможности, различные чувства, странные необузданные томления. Все то, чему мы не могли подобрать подходящего места, следовало прятать в глаза.
«Ее носик!» Прочитав описание, вы могли бы вылепить его сами, купив на пенни замазки.
«Ее лоб!» Лоб всегда был «низким и широким». Не знаю, почему всегда низким. Может быть, потому, что умная героиня не пользовалась популярностью. Собственно, я сомневаюсь, что она стала бы популярной нынче. Боюсь, безмозглая кукла еще много лет будет мужским идеалом женщины — и женским идеалом самой себя.
«Ее подбородок!» В подбородке допускалось совсем небольшое разнообразие. Ему полагалось быть слегка пикантным и иметь хотя бы намек на ямочку.
Чтобы правильно разобраться в цвете ее лица, вам следовало обеспечить у себя дома целый набор разных фруктов и цветов. Существуют времена года, когда добросовестному читателю трудно достоверно выяснить, какой у героини цвет лица. Возможно, именно с этой целью в прежние времена повсюду на столах культурных людей стояли восковые цветы и фрукты, накрытые стеклянными колпаками, чтобы уберечь от пыли.
В наши дни мы довольствуемся (я склонен думать, что и читатели тоже) тем, что описываем ее несколькими дерзкими мазками. Говорим, что стоит ей войти в комнату, и на ум тотчас же приходят мысли о старинном парке и начинают звенеть далекие колокольчики. Или что с ее появлением возникает аромат штокрозы и чабреца. Вообще-то я не думаю, что штокроза пахнет, но это мелочь, из-за которой мы не беспокоимся. В случае если девушка проста, безыскусна и любит домашний уют, не вижу, почему бы нам не позаимствовать для нее выражение лица мистера Пиквика и не описать ее, сказав, что она всегда привносит с собой легкий аромат отбивных и томатного соуса.
Если мы хотим добиться особой точности, то упоминаем, как сделал данный автор, что у нее «неуловимое выражение лица» или всепроникающий аромат. Или говорим, что она представляет собой средоточие загадочности и неуловимых оттенков.
Но сейчас не принято слишком пристально вглядываться в детали. Один мой мудрый друг, хорошо знающий свое дело, неизменно описывает героя в самых туманных выражениях. Он даже не сообщит вам, высок мужчина или он коротышка, гладко выбрит или бородат.
«Пусть он будет славным малым, — вот его совет. — И пусть каждая читательница представляет его себе, как подходящего именно ей мужчину. Тогда все, что он скажет или сделает, будет для нее важным. Она уж позаботится, чтобы не пропустить ни словечка».
По этой же причине он следит за тем, чтобы в его героине было что-нибудь от любой девушки на свете. В общем и целом она является чем-то средним между Ромолой и Дорой Копперфилд. Его романы пользуются огромным успехом! Женщины говорят, что мужчины у него получаются, как живые, но в женщинах он разбирается мало. Мужчинам нравятся его женщины, но они считают, что изображенные им мужчины глупы.
Про еще одного знаменитого автора все мои знакомые женщины в один голос говорят, что перехвалить его невозможно. Они утверждают, что он поразительно разбирается в женской психологии. Его понимание, его проницательность кажутся почти сверхъестественными. Решив, что это пойдет мне на пользу, я обстоятельно изучил его книги и заметил, что в них все женщины без исключения — очаровательные блестящие создания, обладающие тонким умом леди Уортли Монтегю и мудростью Джордж Элиот. Не все они положительные, но все до единой умны и обворожительны. И я пришел к выводу, что леди-критики правы: он действительно понимает женщин. Но вернемся к нашему краткому содержанию.
Как выяснилось, вторая глава переносит нас в Йоркшир, где «Бэзил Лонглит, типичный молодой англичанин, недавно вернулся из колледжа домой и поселился там со своей вдовствующей матерью и двумя сестрами. У них чудесная семья».
Скольких сложностей избежали автор и читатель. «Типичный молодой англичанин»! Автор, наверное, скрупулезно написал не меньше пяти страниц, но три слова помощника редактора куда ярче представили мне героя. Я просто вижу, как он весь сияет после воды и мыла. Вижу его ясные голубые глаза, белокурые тугие завитки; природная кудрявость сильно раздражает его самого, но привлекает окружающих. Вижу открытую улыбку победителя. Он «недавно вернулся домой из колледжа». Это говорит мне, что он первоклассный игрок в крикет; первоклассный гребец; несравненный хавбек; плавает, как капитан Уэбб; он в числе лучших игроков в теннис; его удар с полулета в пинг-понге отразить не удалось никому. Но это почти ничего не говорит мне о его умственных способностях. В его описании, как «типичного молодого англичанина», недостает информации именно по этому вопросу. Остается предположить, что у американской девушки с «неуловимым выражением лица» их хватит на двоих.
«У них чудесная семья». Помощник редактора этого не сказал, но мне кажется, что обе сестры — это «типичные английские девушки». Они ездят верхом, стреляют, готовят, сами шьют себе платья, обладают здравым рассудком и любят пошутить.
Третья глава «пронизана настроениями местного состязания по крикету».
Спасибо, мистер помощник редактора. Чувствую, что я обязан вас поблагодарить.
В четвертой Урсула Барт (я уже начал за нее волноваться) появляется снова. Она поселяется у очень кстати подвернувшейся леди Мэри в Йоркшире и однажды утром случайно встречается с Бэзилом во время прогулки верхом. Вот в чем преимущество иметь героиней американскую девушку. Она как британская армия: идет куда хочет и делает что хочет.
В главе шестой кое-что происходит: «Бэзил возвращается домой в сумерках и в уединенном месте на вересковой пустоши замечает Урсулу Барт, серьезно беседующую о чем-то с грубого вида незнакомцем. Ступая по мягкой почве, он незаметно приближается к ним и, не в силах удержаться, подслушивает последние слова Урсулы, обращенные к зловещего вида незнакомцу: «Я снова должна вас увидеть! Завтра вечером. В половине десятого! У входа в разрушенное аббатство!» Кто он такой? И почему Урсула должна снова увидеться с ним в такое время в таком месте?»
И тут, прочитав какие-то двадцать строчек, я причаливаю, если можно так выразиться, к началу седьмой главы. Почему не приступаю к ее чтению? Меня испортил помощник редактора.
«Вы ее прочли, — хочется мне сказать ему. — Расскажите мне завтра утром, о чем идет речь. Кто такой этот грубиян? Почему Урсула хочет снова с ним встретиться? Зачем выбирать такое продуваемое сквозняками место? Почему в половине десятого вечера — это наверняка крайне неудобное время для обоих? Почему я должен продираться через три с половиной колонки седьмой главы? Это ваша работа! За что вам платят деньги?»
Но боюсь, подобный поступок приведет к тому, что часть публики начнет требовать сокращенных романов. Какой деловой человек будет тратить целую неделю, вечерами читая книгу, если славный добрый помощник редактора готов за пять минут рассказать ему, о чем в ней идет речь!
И тогда наступит день — я это чувствую — когда деловой редактор скажет себе:
— Черт побери, какой мне смысл платить одному человеку за то, что он напишет историю в шестьдесят тысяч слов, а другому за то, что он ее прочитает и снова перескажет, но уже в шестнадцать сотен слов!
От нас будут ждать романов, главы в которых не превышают двадцати слов. Короткие рассказы сведутся к формулировке: «Маленький мальчик. Пара коньков. Сломавшийся лед, райские врата». Раньше автор, получивший задание написать в рождественский номер трагическую историю о ребенке в этом жанре, потратил бы на это пять тысяч слов. Лично я бы начал с предыдущей весны, чтобы предоставить читателю возможность за лето и осень свыкнуться с мальчиком. Это был бы подходящий мальчик, из тех, которые несутся прямиком к самому тонкому льду. Он бы жил в коттедже. Я бы растянул описание коттеджа на две страницы: овощи, растущие в огороде, вид от парадной двери. Вы бы узнали этого мальчика до того, как я с ним покончу, — чувствовали бы, что знаете его всю жизнь. Я бы поведал вам о его затейливых высказываниях, его детских мыслях, его великих устремлениях. Из отца можно было бы выжать немного юмора, а из раннего девичества матери — немало прелестных строк. Для льда мы бы выбрали таинственное озеро в лесу, по слухам, с привидениями. Мальчик бы обожал стоять на берегу в сумерках, слышал бы взывающие к нему странные голоса: вы бы сразу почувствовали — надвигается что-то страшное.