– Неправда твоя! – горячо начал он. – Никто не обпивался, а чудеса всамдель были, самые настоящие!
– Да полно!
– Ты-то почем ведаешь, служивый? – дернул его за рукав какой-то старик.
– Я сам тогдась на том дворе стоял! Своими очами видел горящие буквицы, а вдругорядь слыхал глас Богоматери…
– Эва, сказанул, – рассмеялась баба в шугае. – А Илья-пророк на огненной колеснице не спускался ли?
Теперь уже гоготали, казалось, все винные ряды.
– Я не прилыгаю[23]!
Толстуху вдруг отодвинул пожилой стрелец с седыми усами и умным взглядом.
– Слышь, паря, – обратился он к Ваське, – коль ты на том дворе стоял, должон помнить Агафью, иже мамкой дитятиной была.
– Ну, помню, вестимо.
– Так вот она надысь самолично сказывала, мол, чудеса по указке князя Пожарского учиняла. И стражник чадов ей помогал.
– Да как же? Не могла Агафья… То, небось, и не она была вовсе. Наговор это, батя.
– Нет, служивый, взаправду. Она моя давнишняя знакомица, так что сумлений тут никаких.
Ошарашенный, Василий кивнул и медленно побрел к саням.
– Вась, ты, что ль?!
– Я, Агафья.
Бывшая мамка заполошно всплеснула руками. Глаза вспыхнули радостью, и она бочком подскочила к гостю.
– Батюшки, чего ж ты на стуже-то стоишь? Ступай за мной, травяным настоем напою.
Вскоре они уже входили в просторную поварню, где шипели и шкварчали яства для готовящегося ужина. Дворня помнила бывшего Петрушиного стража и забросала его вопросами:
– Чет тебя давно не видать, а, Васьк?
– Все ли ладно?
– Ты при князе Пожарском аль прогнали уже?
– Ну, полно, полно, – махнула рукой Агафья, увлекая Василия в угол за печкой, где стоял небольшой, крепко сбитый стол.
Через пять минут перед Василием красовался дымящийся пузатый жбан, от которого шел терпкий запах трав, и большая плошка ячменных лепешек. Дела с соседским конюхом у Агафьи не сладились, и теперь она вовсю хлопотала вокруг гостя.
– Ой, батюшки! – Женщина суетливо всплеснула руками и умчалась. Но вскоре вернулась, прижимая к груди нечто, завернутое в цветастую тряпку. – Во-от, отведай-ка, Вась, настоящий сахар. Давеча подарили. В девичьей его прячу, в своем теремке[24].
Она бережно развернула ткань и положила на стол желтоватую головку сахара.
– Да нет, благодарствую, не жалую я сласти. Ешь сама. Давай-ка расколю.
– Ой, а я-то как люблю, страсть! – Она разлила по кружкам зеленоватую пахучую жидкость, подвинула к Василию лепешки и уселась напротив, подперев подбородок ладонью: – Ну, давай сказывай, где ты ноне да как?
– При царе-батюшке я, Агаш. Вдругорядь все обскажу подробно, а теперича у меня дело до тебя. Ты почто на Пожаре сказывала, будто сама чудеса с посланником творила?
Женщина вздрогнула, щеки ее залились краской.
– Я? Да об чем ты? И в думках не держала, – скороговоркой ответила она.
Ее вдруг живо заинтересовал беленый бок печки, она вперила в него взгляд, а потом со словами «А посластить-то!» потянулась за сахаром. Василий, наблюдая, как дрожит ее рука, лишний раз убедился, что стрелец на базаре не лгал.
– Агафья! – нахмурился страж.
– Ну че ты пристал? – Пряча глаза, она отправила в рот кусочек сахара и глотнула обжигающей жидкости. – Ох, сладко! Сам-то точно не хошь?
Но на Василия ее отвлекающие маневры не подействовали. Он наклонился к ней через стол и прошептал:
– Слышь, баба, коли ты мне немедля все не обскажешь, я тебя к царю сволоку. А он велит тебя в Тимофеевской башне пытать, не сумлевайся!
– Да не ведаю я нич… – начала было Агафья и вдруг замерла.
Лицо ее сморщилось, словно от боли, она схватилась за живот и тяжело задышала. Царев страж утомленно закатил глаза.
– Ну, хватит притворствовать, все одно ответствовать придется. Слушай, Агафья, ежели… Эй, Агаф… Агафья, ты чего?
Глаза женщины закрылись, она стала заваливаться набок, и Василий едва успел подхватить ее.
– Чего ты?! – ошарашенно повторял он. – Да что с тобой?
Взбудораженные криками, из-за печки выглянули челядинцы и теперь стояли, в ужасе глядя на ее зеленовато-белое лицо. Веки Агафьи дрогнули и слегка приоткрылись.
– Васьк, – прошептала она, тяжело дыша, – ведь то… потрава… в сахаре-то…
– Кто?! Кто тебе его дал?!
Враз пересохшие губы скривились, силясь произнести главное.
– Так это… это… о-ох!
Голова ее откинулась назад, глаза закатились.
– Еб… – выругался Василий, подхватил Агафью на руки и побежал к саням.
Вслед ему неслись разноголосые причитания шереметевских челядинцев.
Шестерка гнедых, запряженная цугом, легко тянула по первому снегу позолоченный царский возок. Петр сидел на мягком, обитом лазоревой камкой сиденье и мучительно размышлял. Кто мог подкупить несчастную Агафью? Шереметев? Вряд ли, зачем ему это? Сомнений нет, цель этих странных действий – настроить народ против него, Петра. Но как можно отрицать очевидное? «Чудеса» были, и десятки людей тому свидетели. Теперь, когда Агафья умерла, вражинам надо придумывать что-то новое. Н-да, плохо еще работает Охранная изба, нужно поговорить с Шеиным.
За узким оконцем возка проплыли каменные стены строящейся по приказанию Петра стекольной мануфактуры. Царь усмехнулся: мог ли он подумать во Франции, что когда-то будет возводить такое? Он вдруг поймал себя на мысли, что прежняя жизнь кажется ему далекой и тусклой, словно сон. Так, может, реальность именно здесь, в Москве, а выдумка на самом деле – Париж? Но если он родился и вырос на Руси, откуда знает французский? И как объяснить, что он, ребенок, имеет разум взрослого, помнит историю на столетия вперед? А вдруг он на самом деле особенный? Божий посланец, которому даны изначально многие знания и умения?
Покусывая зубками пальцы, Петр лихорадочно обдумывал эту новую для него мысль. Да-а, интересненько… Одно дело притворяться даром небес, и совсем другое – им быть. Так, стоп! Хватит о глупостях думать, а то и не заметишь, как мания величия разовьется.
Впрочем, что бы ни было причиной его нахождения здесь, задача явно одна – развивать страну. Бог знает, сколько лет еще может понадобиться, чтобы поднять экономику Руси. А денег какая прорва нужна, и подумать страшно! Но он не отступится. Какие бы силы ни послали его сюда, они вскоре убедятся, что Петр от своих решений не отказывается!
– Тпрууу… – послышался голос кучера, и возок мягко затормозил.
Здесь, возле Колымажного двора, стоял новенький сруб с широкой трубой, который Петр называл про себя лабораторией, а местные величали Аптекарской избой. В ней работала часть иностранных ученых, приглашенных в Москву.
Все они выстроились перед крыльцом и легкими поклонами приветствовали государя. С завистью покосившись на их европейские костюмы, он поднялся по высокой лестнице и через несколько минут уже осматривал «лабораторию». Проводил экскурсию невысокий сухонький ученый-голландец в синем колпаке и очках, прицепленных к переносице встроенной прищепкой.
Центральное место в комнате занимала огромная печь со смотровым окошком. Вокруг на многочисленных столах размещались тигли, колбы, банки с разноцветными жидкостями, медные реторты, всех размеров аппараты для прокаливания, перегонки и дистилляции, песочные часы и даже сито. Не меньше добра лежало и на полках: какие-то камни, зерна, образцы земли, порошки. На одной из них, свободной от приборов, были сложены книги, на другой – целая гора свитков с записями результатов экспериментов.
Среди ученых были и русские, но все здесь выглядело по-европейски. Петр сразу почувствовал – хотя не смог бы объяснить, почему именно, – этот родной для него дух Запада, в котором четкость и методичность смешивалась с пытливостью и смелостью мысли.
На стене он заметил небольшую картину с видом города. А подойдя поближе, разглядел собор Парижской Богоматери и толстые башни Консьержери. Глаза увлажнились, царь поспешил отойти и снова принялся разглядывать оборудование «лаборатории».
То один, то другой алхимик подходил к царю и объяснял, что именно он делает и чего пытается добиться. Но у Петра была своя цель. Он примерно представлял себе историю прогресса и был уверен: если ученых немножко подтолкнуть, навести на правильные мысли, то они смогут делать открытия гораздо быстрее и раньше. Последние месяцы он собирал воедино воспоминания, все то, чему его учили в школе, и теперь, ходя вдоль длинных столов, вникал в объяснения алхимиков и исподволь подкидывал идеи – авось хоть что-то, да сработает:
– Отчего ж не перегнать его, герр Мейер, с кислым спиртом[25]?
– Я б попробовал сюда добавить квасцы, синьор Кавалли.
– А не пытались ли прокалить сие с сернокислым железом[26]?
Ученые слушали, кивали и спешили записать идеи царя. Они все не могли взять в толк, как столь юный правитель может все это знать. А Петр в голове прикидывал, хватит ли его советов вкупе с тем, что уже сделано, для создания хоть какого-нибудь азотного удобрения. Низкая плодородность почв превращала крестьян почти в нищих, и одной из первых задач он считал повышение урожайности.
За последнее время он разработал целый план, в который входило и создание удобрений, и улучшение сельскохозяйственных орудий, и селекция, и выращивание пока малоизвестных на Руси овощей типа картофеля и томатов. Петр чувствовал, что все это было жизненно необходимо для его народа. Мало того что люди живут в нищете, так за годы Смуты население Руси ой как поубавилось, а для развития промышленности, освоения Сибири и других дел рук требовалось много. И если семьи, в которых обычно не меньше десятка детей, будут нормально питаться, если появятся хоть какая-то гигиена и медицина, то за одно поколение численность населения может раз в пять увеличиться. По части врачевания шаги он уже предпринял, теперь бы накормить всех…