— Ты еще не забыла Коссин? Помнишь, как вы там жили?
— Нет, — отрезала девочка, глаза у нее стали злыми. «Не приставай ко мне, тетка, ничего я тебе не скажу, ничего, ничего, ничего», — твердила она про себя.
А как-то вечером спросила:
— Мама, когда мы поедем обратно?
— Еще не скоро, — отвечала та. Матери впору расплакаться, подумала девочка, а она делает вид, что все в порядке. Что-то тут не так.
Нерлинги ехали к Берндтам не просто в гости. А может, все-таки? Рассказать, как хорошо идет работа. Похвалиться новым автомобилем. И тому подобное. И так далее. На следующий день молодой Бентгейм — да-да, Эуген Бентгейм, тот самый, который был предметом столь долгого обсуждения, — случайно или не случайно пришел в цех Нерлинга. Видно, не зря говорили, что он человек общительный. Нерлингу нравилось, что Эуген Бентгейм ничего из себя не строит; он попросил объяснить ему новую систему монтажа, откровенно признавшись, что не очень-то в этом разбирается. Через десять минут наступил обеденный перерыв. В вестибюле Бентгейм осведомился о жене Нерлинга, даже о близнецах, даже об автомобиле. Слово за слово, и разговор опять коснулся Берндта. Больным он сейчас уже не выглядит. Недаром же они в прошлое воскресенье для поездки к нему обновили свою машину.
В следующее воскресенье перед домом фрау Роннефельд опять остановилась машина. Дверь открыла Дора. Эуген Бентгейм представился и крепко пожал ей руку. Дора призналась себе, что он ей нравится. Он казался искренним, прямодушным, тут ничего не скажешь. Роста он был невысокого, но телосложения крепкого. Сразу видно — спортсмен.
Дора не заметила, что Эуген Бентгейм приехал не один. Медленно, осторожно, словно у него что-то болело, вылез из машины его спутник. Маленький, еще меньше, чем Эуген, с голубыми глазами. Эуген его представил.
— Нам пришлось воспользоваться этой поездкой для делового разговора.
Пока Берндт удивленно, но и обрадованно — все-таки разнообразие — приветствовал гостей, Дора уже успела позабыть, как зовут этого человека, Мюллер или Майер.
Расторопная фрау Роннефельд кое-что добавила к воскресному обеду. Три бутылки были выпиты мигом. Берндт тоже пил больше обычного. И Дора. Даже мать. А Эуген Бентгейм весело болтал со всеми сидящими за столом. Больше всего с детьми. Дора подумала: видно, он любит маленьких. А как у них будет с Хельгой? Захочет ли она рожать ему детей?
Как бы там ни было, после обеда он учил детей всевозможным играм. Шум поднялся на весь дом. Потом дети и Дора с Эугеном ушли в детскую.
Когда взрослые, Дора и Эуген Бентгейм, снова спустились вниз — дети никак не могли оторваться от бумажной мельницы, которую они им смастерили, — приезжий, Мюллер или Майер, сидел с Берндтом. Дора заметила, что муж чем-то взволнован. Мать позвала к столу — пить кофе. Эуген опять участвовал в общем разговоре. Маленький голубоглазый незнакомец то и дело нахваливал пирожное. Мать Доры была польщена.
На обратном пути, сидя за рулем, Эуген Бентгейм сказал:
— Ну? — А так как его спутник, которого звали не Мюллер, а Майер, помедлил с ответом, то присовокупил: — Боюсь, что у вас было мало времени на переговоры.
— Слишком много, — возразил Майер. С минуту он молчал, затем пояснил: — Этот Берндт на первый же мой вопрос ответил: «Ах, так вот что значит ваше посещение! Все, что можно узнать о Коссине, вы и без меня давно знаете. Из-за этого приезжать не стоило». — Майер продолжал: — Когда я очень осторожно вернулся к разговору, он сказал примерно следующее: «Работая у вас, я, конечно, буду выполнять свой долг. Буду делать все, что положено человеку моего ранга, — он приблизительно так и выразился, — но если вам от меня что-то еще нужно, то к моей профессии это не относится. Вы для этого содержите других людей. Посылайте их в Коссин. Меня же расспрашивать бесполезно».
— Странно, — сказал Эуген Бентгейм.
Майер промолчал.
Они довольно долго ехали, не говоря ни слова. Молчание нарушил Эуген Бентгейм:
— Как вы себе объясняете его поведение? Почему он ничего не сообщил? Ведь, в конце концов, он же пришел к нам?
— Я могу ответить вам точно так же, как мне ответил Берндт. Я выполнил свой долг. Разыскал Бютнера, чтобы он заманил к нам Берндта. Словом, доставил вам этого человека. Остальное к моей профессии не относится. — Потом он опять заговорил: — Я бы на вашем месте ни в коем случае не стал настаивать, чтобы ваш отец взял Берндта в Хадерсфельд. Вам нужны люди, которым вы безоговорочно доверяете. А о каком же доверии может идти речь, если человек отказывается дать сведения о заводе в восточной зоне, известном ему вдоль и поперек?
Вечером Эуген пытался объяснить отцу то, чего сам толком не понимал:
— Поставь себя на место человека, внезапно сбежавшего из восточной зоны. Его там оскорбили, обидели, вообразили, что с ним можно обойтись, как с первым встречным. Предупреждать об увольнении у них, по всей вероятности, не принято. Он хочет работать в нормальных условиях, у нас, так как мы его ценим и уважаем. Но это еще отнюдь не значит, что он сразу выложит американцам те подробности, которые они хотят от него узнать.
Старый Бентгейм пришел в ярость. Поведение этого профессора Берндта нимало бы его не трогало, не иди здесь речь о его собственном заводе, который он потерял, но еще надеялся вернуть себе.
— Где же твой разум? — воскликнул он. — Этот человек годами не щадил себя на посту директора коссинского завода. Наконец он смекнул, во что вляпался. Представил себе, что его ждет. И тут же ринулся обратно. Ты понял? Обратно! И после этого наши американские друзья не смеют его ни о чем спросить? Послушай-ка, целый год мы об этом не думали, но теперь я считаю, что господин профессор Берндт, как любой другой, обязан заполнить анкету, из которой будет явствовать, что он такое: политический эмигрант, и точка.
Эуген был сдержан, но глаза его смеялись, ибо все прошлое — к прошлому относились и заводы за Эльбой — волновало его гораздо меньше, чем отца. Он позабыл, что советовал ему в машине Майер.
— Видишь ли, отец, Берндт — очень ценный для нас человек. Ученый с мировым именем. И он в твоем распоряжении. Я бы его взял, с анкетой или без оной. Принимал же ты не долго думая этих чертовых дружков нашего Отто, если они хоть чего-то стоили.
Возможно, старый Бентгейм в конце концов и согласился бы с сыном, если бы на другой день к нему не явился инженер Уилкокс.
Уилкокс собирался уезжать. Прощальный визит, подумал Бентгейм.
— Прошу тебя, останься, — сказал он сыну, — будь нашим переводчиком. — Эуген говорил и писал на нескольких языках. Старик Бентгейм не мог допустить, чтобы посторонний присутствовал при его разговоре с Уилкоксом.
В годы строительства завода и позднее Уилкокс представлял в Хадерсфельде свою фирму «Stanton Engineering Corporation». В прошлом году в конторе этой американской фирмы Майер многое рассказал ему о деле Берндта, когда тот против всяких ожиданий вдруг заявился сюда вместе с Бютнером. Сам Майер до последней секунды не был уверен, сдержит ли Бютнер слово, вернее, сможет ли его сдержать.
Майер вообще был немногоречив, и, чтобы объясниться с Уилкоксом, ему понадобилось всего несколько слов.
«Лучше бы сбыть этого Берндта куда-нибудь подальше», — заключил он после визита в Шварцвальд.
Уилкокс сказал старому Бентгейму:
— Еще один вопрос, пока я не уехал. Я не знаю, профессор Берндт, перешедший из русской зоны, уже состоит у вас на службе или нет? Если он не слишком занят или вовсе сидит без дела, он мог бы нам пригодиться в Штатах. Кроме всего прочего, Бентгейм, мы ведь с вами всегда друг с другом откровенны, я бы на вашем месте не прилагал усилий, чтобы оставить Берндта здесь. Расстояние-то уж очень невелико. Я хочу сказать — в пределах вашей страны. А этот Берндт, насколько мне известно, уже дважды был и здесь и там. У него есть опыт. Ну как?
Эуген забыл, что он сейчас всего лишь переводчик.
— Как так дважды? — спросил он.
— Ну, — отвечал Уилкокс, — он же сначала был в нашей зоне. Когда мы освободили его и его друга Бютнера из их убежища. Якобы из убежища. И тогда он перешел к русским.
Американцы, подумал Эуген, хотят увезти Берндта.
— Не могу же я сделать ему такое предложение от имени вашей фирмы, — улыбаясь сказал он.
— Переведи, — потребовал старик Бентгейм.
Эуген повторил:
— Я не могу сделать ему такое предложение от имени американской фирмы.
— Предоставьте это мне, — сказал Уилкокс. — Вызовите его в Хадерсфельд.
Дора достала лыжи — наконец-то зима! — и вышла из дому. Раньше Берндт любил бегать на лыжах вместе с нею, теперь он чувствовал себя слишком усталым. Дора его и не уговаривала. Через несколько минут она забыла все, что ее мучило. Запорошенные снегом ели! Мчаться на лыжах — какое же это счастье! Вдруг перед ней возникла деревушка, которую она никогда не видела. Но старики в деревушке знали ее. «Фрейлейн Дора». Все там были приветливы. Стряхнули с нее снег, придвинули стол поближе к печке. Это был не деревенский трактир, а просто дом, где ее приходу нисколько не удивились. Ее угощали, потом дети принесли ей свой рождественский календарь. Они вместе потешались над самым младшим, который никак не мог решиться вынуть последние орехи из своего башмака и каждую ночь снова ставил башмак перед дверью, чтобы святой Николай наполнил его, а если не святой Николай, то хотя бы ангел.
— Ангелы орехов не приносят. — Дора удивилась, как это она за всеми своими неприятностями позабыла о 6 декабря — дне святого Николая. В Коссине не было в обычае отмечать этот праздник, но она помнила о нем с детства и передала эту память своим детям. Вдруг Дору осенило: но ведь я уже больше не в Коссине, — и эта мысль причинила ей боль, словно была неожиданной и новой.
— Почему ангелы не приносят орехов?
— Они приносят только все невидимое, например счастье, добро и еще разное, в этом же роде.
— Приходите к нам в сочельник, — сказала старуха, — вы ведь не так далеко живете. Вместе пойдем к обедне. Нигде в это время не бывает так хорошо, как у нас.