продолжала ждать. Слышать не хотела, когда ей говорили, что муж не вернется. В один прекрасный день он и вправду вернулся. Чтобы вскоре удрать вместе со всеми нами. Лена сшила себе синее платье к его приезду. Роберт Лозе глаз не сводил с ее рук, с ее лица — даже сейчас, в воспоминаниях Бехтлера, он не отрывал взгляда от Лены Ноуль.
— А что сталось с Робертом Лозе?
— Я его не знаю, — отвечал Ридль.
— Да, всех знать невозможно. Томаса вы, вероятно, тоже не знаете.
В воображении Бехтлера мигом возник этот юноша. Он был совсем близко и равнодушно смотрел на него холодными светлыми глазами, потом отодвинулся куда-то в необозримую даль, отвернулся и увел Роберта от стола. Что-то они задумали, эти двое, верно, чему-то учиться хотят, там это принято.
— Кто этот Томас? — спросил Ридль.
— Томас? Кажется, Хельгер его фамилия. Он, наверно, уже закончил учебу.
— Какого-то Томаса я знаю, но, может, это не тот. Мой уже кончил и работает в ремонтной мастерской.
— Скорей всего, он, — обрадовался Бехтлер.
Разговор дошел до мертвой точки. Пора было расходиться. Бехтлеру, конечно, хотелось еще многое узнать о жене Ридля, о ее жизни и смерти, но он чувствовал: ему не хватает слов для этого трудного вопроса.
Тут Ридль вдруг нагнулся над столом и тихо, словно его принуждали именно Бехтлеру сказать всю правду, проговорил:
— Моя жена никак не могла решиться вместе со мной уйти на Восток. А когда вдруг двинулась в путь одна, даже не написав мне, было уже поздно. Перед самыми родами.
— Она родила в дороге? — Бехтлер говорил так же тихо, казалось, они делятся какою-то тайной.
— Нет, уже у нас, и умерла.
— Ребенок тоже?
— Нет, ребенок жив и здоров.
— Значит, вам скоро понадобится новая жена, — грубо сказал Бехтлер, стремясь скрыть свою взволнованность. Ибо так же, как Ридль, усматривал взаимосвязь между его, Ридля жизнью с Катариной и оставаньем, отъездом и смертью этой женщины. Ридль не предполагал таких мыслей в Бехтлере. Оскорбленный его словами, он встал. Если бы Бехтлер торопливо не протянул ему руку, он бы ушел, не простившись. В мгновение ока Бехтлер превратился в чужого, враждебного ему человека. То, что он сбежал лукаво, втихомолку, словно это было какое-то незатейливое приключение, представилось Ридлю насмешкой над его собственной жизнью. Прочь отсюда, подумал он, прочь, прочь!..
Под дождем перед дверью он дождался Витта.
Едва Бехтлер оказался в одиночестве, как люди, сидевшие по соседству, стали пододвигать к его столику свои стулья, точно проклятие было снято с него после ухода Ридля. Бехтлера здесь любили. За шутку, которую он сыграл с русскими — так они воспринимали его побег, — и еще за его выступления во время забастовки в прошлом году да и вообще при всех конфликтах на заводе. Он не обманул Ридля.
Они выспрашивали Бехтлера, кто это сидел за его столиком, и он отвечал:
— Инженер из восточной зоны, из Коссина.
И в легком тоне стал рассказывать о том, что камнем лежало у него на сердце. О жене Ридля, о ее упорном нежелании уехать на Восток, о ее смерти, о которой он только что узнал.
— Чего ж ему здесь надо? — поинтересовался кто-то.
— Какие-то дела, связанные с его заводом, — отвечал Бехтлер, — откуда мне знать? Прихожу я сюда на несколько минут раньше, чем обычно. И думаю, знакомое лицо у этого парня, что сидит один-одинешенек. Это всегда так, когда вдруг встретишься в чужом городе. Покуда я жил на Востоке, мне редко приходилось говорить с ним.
— А я думал, что там все друг другу душу выкладывают. Даже директор рабочему.
Бехтлер не понял, говорит этот человек в шутку или всерьез. И сказал:
— На Востоке моим директором был профессор Берндт, он ведь тоже давно сюда перебрался. И говорил я с ним не чаще, чем вы здесь говорите с Бентгеймом.
— Погоди-ка, — сказал один. На руке у него вместо кисти был железный крюк. — Это со старым Бентгеймом так. А с его сыном все пойдет по-другому. Сдается мне, что Эуген хочет поближе с нами сойтись.
— Поживем — увидим. Ты при старшем сынке здесь не работал: сволочь был первостатейная, вот его и пристрелили на масленичном гулянье.
— Убийца, верно, пьяный был.
— Нет, сумасшедший.
— Может, то и другое вместе.
— А может, случайность?
— И случайность иной раз в самую точку приходится.
— А я считаю, из мести.
— Почему из мести? — спросил Бехтлер; он любил слушать эту историю.
— У вдовы Отто Бентгейма, красивая такая бабенка с большим ртом…
— Ну, сейчас она уже не такая красивая, хотя рот у нее все еще большой…
— Так вот, у этой вдовы есть шофер, он приятель с другим шофером, а тот узнал от кого-то из восточной зоны, что Отто Бентгейм, эсэсовец, еще в войну во время отпуска приказал здесь арестовать одну девчонку. У девчонки был ухажер, вернулся он с войны, а девчонка — тю-тю. За это он и прикончил Отто.
— Вполне понятно, — сказал Бехтлер.
— Ты бы тоже кого-нибудь укокошил за свою чернявую-кучерявую овечку Лору?
— За Лору? Э-э, нет, — ответил Бехтлер и подумал: за Лору, конечно же, нет. Внезапно он понял, что его любовь может кончиться так или эдак, но сердце это ему не разобьет. Преходящее чувство. Правда, приятели считали, что ему везет в любви, его Лора всем нравилась; раньше она только и знала, что менять ухажеров, а теперь ни на кого, кроме Бехтлера, смотреть не хотела. Да и он в настоящее время не знал женщины, которая бы нравилась ему больше, чем Лора. Но все это только случайность, думал он.
Чувствуя недолговечность своей связи и зная, что если она продлится, то лишь в силу случайных обстоятельств, он в то же время ощутил, что Лора нужна ему, сейчас, сию минуту. Он хотел тотчас же пойти к ней. Но вспомнил, что она уехала за город на именины сестры, и расстроился. Почему нет под рукою Лоры, связь с которой недолговечна? Почему он один сегодня?
И опять он подумал об инженере Ридле. Ощутил привкус презрения в том, как тот прощался с ним. А ведь каких-нибудь полчаса назад он, Бехтлер, думал: бог ты мой, до чего же у него унылый вид. Из-за женщины! Просто надо было бы поскорее обзавестись другой. Теперь его сверлила мысль: может быть Ридль хотел только эту женщину, которая умерла, только ее одну. Интересно, как она выглядела? Для него это было навечно. И тем не менее кончилось. Как бы я хотел сказать себе: это навек, навек. Может, я был бы недоволен, но хоть раз хотел бы испытать такое чувство.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вокруг на равнине тишина и безлюдье. Как в полночь. Но до полночи еще далеко. Одна смена кончила, другая еще не заступила, когда они ехали мимо Брейтенской плотины, мимо эльбского завода и затем через Нейштадтский мост к Коссину.
В безлунной ночи на мгновение мелькали освещенные лица — за стеклами проносящихся автобусов, под фонарями на остановках и пешеходных переходах.
Приезжавшие торопились, у отъезжавших вид был усталый. Разве все здесь не так, как в Хадерсфельде? — думал Ридль. В чем, собственно, разница? Время от времени по нему скользил чей-то взгляд, случайный, невнимательный. У завода он не остановил машину, решил сразу ехать домой и завтра встать пораньше.
На автобусной остановке была суматоха. Одни позадержались на работе и спешили уехать, другие только что прибыли и торопливо выскакивали из автобуса. Но скоро настала тишина, нарушаемая лишь гулом завода. Длительный стук и пыхтение, словно отходит поезд и приближается другой, и через равномерные промежутки грохот, как будто они столкнулись, а потом опять пустились в своей нескончаемый путь. Так днем и ночью.
Какой-то парень бросил взгляд на их машину. Он узнал Ридля. Ридль тоже узнал его, но был слишком утомлен, чтобы отдать себе отчет, кто это. И вдруг — бог весть почему — почувствовал облегчение. Ему послышался голос Бехтлера: «Томас. Хельгер, кажется, его фамилия». И надо же, чтобы Бехтлер спросил именно о нем.
Томас зашагал к набережной. Итак, думал он, Ридль вернулся. Выходит, он пропустил всего одно занятие. Завтра вечером, слава богу, можно будет продолжать. С досадой вспомнил он о своем приятеле Хейнце Кёлере, сказавшем: «Черт его знает, вернется ли Ридль». — «Почему бы ему не вернуться?» — «А почему он, собственно, должен возвращаться?»
Настоящий ли мне друг Хейнц? Лина его терпеть не может. Но это еще ничего не значит. Друг — пожалуй, слишком сильно сказано. Знакомый — маловато. Товарищ — нет. Товарищ по работе — не совсем так, хоть мы и работаем вместе. Оба мы в этом году получили разряд. Но в конце концов все здесь мои товарищи по работе. А Хейнц как-никак из них выделяется. Чем, не знаю. Тем не менее Лина права. Ему лишь бы сострить, лишь бы все поставить под сомнение. Однако в учебе, взять хотя бы наши вечерние занятия с Ридлем или когда мы о них говорим и готовим домашние задания, лучше Хейнца мне никого не найти.
А инженер Ридль! Какое счастье, что он здесь!
После войны, когда Томас жил в детском доме в Грейльсгейме, не было для него никого ближе и дороже Вальдштейна, директора детского дома. Еще и теперь, в случае каких-нибудь неурядиц он мыслью обращался к нему: вот кто мне поможет. И когда он садился писать Вальдштейну, ему казалось, что он думает вслух.
Приехав на учебу в Коссин, Томас испытал немало разочарований. Работа не та, на которую он надеялся. Паршивая комнатенка у препротивных хозяев. Одиночество. Многое приходилось проглатывать молча. Быть полезным в Коссине! Отстраивать завод! В школе это представлялось ему по-другому. Если бы он не писал Вальдштейну обо всем, что его разочаровало, если бы незамедлительно не получал ответов от старшего друга, он бы здесь не выдержал.
Наконец он нашел общий язык со здешними людьми и временный кров в молодежном общежитии — в бараке. Встретил Роберта Лозе, и тот на время стал всем для него: братом, товарищем по работе, другом. Думая о Роберте, он был уверен — это друг. Товарищ.