— Мальцан, запиши-ка все, а там посмотрим, чушь это или не чушь. Потом передашь мне.
У Рихарда в памяти засела одна встреча, настолько мимолетная, что он даже не решался говорить о ней. Иначе еще подумают, вроде учительницы Мальцан, что и он чушь городит. Встреча эта произошла уже после того, как смерть Сталина начала сказываться на плакатах и мыслях людей. Янауш своим насмешливым каркающим голосом говорил как бы от имени всех озлобленных шептунов. Может, именно потому, что Рихард всегда помнил о Янауше, упорно не приемлющем ничего нового, тот все время попадался ему на глаза на заводе и в городе. Он и на той неделе столкнулся с ним. У Янауша был очень довольный вид. С ним шел его приятель, в отличие от него розовый и добродушный, и еще какой-то парень, по виду ученик на заводе. Янауш говорил последнему:
— Скоро тебе такое доведется увидеть, чего ты и во сне не видывал…
Он умолк, заметив Рихарда. Но лицо его выражало удовольствие, смешанное со злорадством.
Что тут рассказывать? Нечего! Идет по улице пожилой человек с двумя приятелями. На такие пустяки внимание обращать, жизни не рад будешь…
Возвращаясь в Коссин, Рихард сел в машину Ульшпергера. Его шофер Бернгард Витт вел за ними пустую машину, вспоминая недавнее прошлое. Его ведь дважды посылали с инженером Ридлем. Один раз в Тюрингию, когда жена Ридля умерла от родов в какой-то деревне и они увезли оттуда ребенка. В другой раз он возил Ридля в Западную Германию на переговоры. Ридль использовал свободные минуты на какие-то странные визиты. Витту было досадно, что никто потом не спросил его об этом, даже Рихард Хаген, хотя ему-то уж надлежало знать, чем дышат люди вроде Ридля.
Витт любил свой завод и достаточно много знал, чтобы представить себе, о чем толкуют эти двое, Ульшпергер, директор завода, и Рихард, секретарь парторганизации. Он бы им посоветовал в такие дни не спускать глаз с Ридля. И злился, что ему приходится молча ехать сзади.
Рихард Хаген договорился с Ульшпергером выбрать, предварительно заручившись согласием Штрукса, который всегда рано приходил на службу, в каждом цехе доверенное лицо. Пусть эти доверенные из самых надежных товарищей будут в курсе жизни и образа мыслей людей подозрительных и ненадежных. Пусть через короткие промежутки времени докладывают обо всем Штруксу. А Ульшпергер решил, не отлучаясь из кабинета, держать связь с комендатурой и окружным комитетом партии. В случае чего он подаст сигнал тревоги. Всем доверенным тогда мигом надо будет собраться у него.
Рихард ответил, что сам обойдет как можно скорее все цехи и все участки, чтобы яснее представить себе положение на заводе. Ульшпергер же предложил передать в случае опасности по заводскому радио, ну, к примеру, песню «Небо Испании», ее знают все, кто и в Испании никогда не бывал.
— Вот удивился я, — добавил Рихард, — когда услышал здесь впервые нашу песню. Неужели они все были в Испании, подумал я, такие молодые ребята? Быть не может! Очень меня порадовало, что они ее знают!
— Да, ты был там, — ответил Ульшпергер. — А меня, сколько я ни просил, не отпустили.
Они приехали в Коссин очень рано, под моросящим дождем. Ульшпергер отпер дверь своего кабинета.
Хоть Штрукс и одобрил меры директора и секретаря, но попытался охладить их пыл. Он считал, что беспартийные или члены других партий охотнее всего получают разъяснения у своих единомышленников. Кое-кто, Янауш к примеру, заходит к мастеру Цибулке домой или на садовый участок, так же как Вебер, бригадир ремонтников из трубопрокатного. Штрукс предложил даже выбрать доверенными мастера Цибулку и бригадира Вебера.
Когда после этого разговора (уже успело пройти несколько минут, потом четверть часа, полчаса, и день был уже в разгаре) они собрали доверенных, те только удивились. Ничего подозрительного или тревожного никто не сообщил. Мастер Цибулка сказал, что у печей все и так в полном порядке. Были у них раздоры, о чем всем известно, скандалил кое-кто из упрямых литейщиков, но и те за последнее время утихомирились.
Другие доверенные доложили примерно то же. Рихард ждал даже, не скажет ли Штрукс, как и Мальцан: ну и чушь все это.
Бригадир Вебер, которого тоже позвали, не пришел, он был в городе, подыскивал замену Шульцу, получившему травму. Вместо него пришел Бреганц, человек чудаковатый, оторвавшийся от коллектива и тем не менее, а может именно потому, бывавший на всех партийных и профсоюзных собраниях. Внешне он держался так же спокойно, как Вебер, но спокойствие Вебера было успокоительным, оно сдерживало неспокойных и чересчур уж бойко мыслящих, а Бреганц своим тупым спокойствием только злил их.
Меллендорф, которого прислал к Штруксу Гербер, сообщил: у них парней с норовом хоть пруд пруди. А где их нет? Но он и представить себе не может, чтобы они вдруг подняли шум. Гербер-то ведь зубастый.
Совещание проводили, как было условлено, в кабинете Штрукса. Рихард прислушивался, оценивал ответы, но не вмешивался. А потом еще раз зашел к Ульшпергеру поделиться впечатлениями.
Оба с минуту помолчали.
— Так что же? — спросил Ульшпергер.
— Все остается, как мы договорились, — ответил Рихард. — Я сейчас же иду в цехи.
И подумал: Ульшпергер только с виду спокоен. Волнуется не меньше меня.
И хотя долгое время Рихард остро воспринимал все, что отличало его от Ульшпергера, сейчас он внезапно ощутил тесную близость с ним. Точно сквозь многие трудные годы шли они навстречу друг другу, чтобы сойтись именно здесь, именно в этот час.
В обычное время Вебер был спокойным, рассудительным, надежным человеком, без лишних слов добросовестно выполнявшим свою работу. Как бригадир, он умел держать людей в руках; каждый член бригады знал: не перечь Веберу — в накладе не останешься. Поэтому Томас и счел его самым подходящим жильцом для рассудительных, спокойных Эндерсов.
Томасу, правда, не по душе было, что Вебер спит в его комнате, в кровати Роберта, как он все еще продолжал думать, не по душе ему была и манера Вебера разговаривать с ним. Но голова его была так забита своими неприятностями, что ему было не до того, с кем водит дружбу Вебер. Он даже не замечал, что тот частенько останавливается с Янаушем, с Улихом, с Хейнером и Бернгардом.
Вебер знал себе цену и гордился, что слывет надежным, даже незаменимым и у тех, кто давал ему указания, и у тех, кому он сам обязан был их давать. Однако требования последнего времени подрывали его репутацию, он злился на решения дирекции, поколебавшие уверенность его людей: у Вебера в накладе не останешься. Он вдруг очутился в положении, при котором — так ему по крайней мере казалось — перестал быть одинаково надежным для низов и для верхов. Он держал сторону своей бригады, издевался над теми, кто навязывал ему непосильные, по мнению его бригады, задания, которые и сам он считал непосильными.
Как-то само собой вышло, что Вебер, спокойный и рассудительный в обычное время, в тревожные дни сумел подчинить себе целую группу людей. Они следовали его советам. Но он и теперь ничего из себя не строил. Только давал понять, что нередко наведывается к отцу. Отец Вебера, крепкий и хитрый старик, то и дело встречался с товарищами по партии.
Отцу Вебера, социал-демократу, с помощью разных уловок — справки о болезни, переезд с квартиры на квартиру — удалось уберечь сына от гитлерюгенда. От войны ему уберечь сына не удалось.
По воскресеньям кто-нибудь с цементного завода — там работала жена Вебера — подвозил Вебера на машине в Западный Берлин. Обратно он приезжал с разными советами и указаниями, а в последнее время и прямыми распоряжениями. Он понимал, чего ждут от них товарищи по партии в Западном Берлине, в Западной Германии, на Западе вообще. А Запад ведь ширь нескончаемая, и раз земля кругла, что каждому известно еще со школьной скамьи, то, значит, когда-нибудь где-нибудь он должен слиться с Востоком — потому, к примеру, японцы и попали в Пирл-Харбор.
От таких расплывчатых и общих рассуждений спокойный, суховатый Вебер перешел к рассуждениям более ясным и общепонятным. В западных странах рабочий класс-де в тяжкой борьбе отвоевал себе известные права. К примеру: забастовка стала с трудом добытым, порой в кровопролитных боях против предпринимателей, завоеванным и утвержденным правом рабочего класса. Подобные речи молодежь, новички слушали затаив дыхание, да и старики тоже — давно с ними так не разговаривали. Если же кто-нибудь вставлял, что у нас, мол, нет верхов и низов, Вебер отделывался ехидной улыбкой.
Порой Вебер с друзьями заходил к Хейнеру, но очень редко, почему-то их стесняло присутствие Эллы, хотя она рано ложилась и не обращала внимания, кто сидит с ее мужем на кухне. Она стала вялой, сонной и думала только о ребенке, который вот-вот родится.
Она не вскакивала, как бывало, если уж легла в постель. Лежала, как мешок с соломой. И тотчас засыпала крепким сном.
Все-таки для их сборищ домишко на садовом участке Бернгарда казался Веберу куда надежнее, чем кухня Хейнера. Приглашали они только тех, кого Вебер считал человеком верным. Томаса Хельгера он таким отнюдь не считал. Даром что своими глупыми выходками парень изрядно подпортил себе репутацию. Томас оставался предан всей этой бестолковщине — так называл Вебер положение на их заводе и во всей стране. Вебер зорче наблюдал за Томасом, своим соседом, чем Томас за Вебером… Он прежде всего задавал себе вопрос: на кого в бригаде можно положиться? На Шульца? На Пауля Клемке? На Фрица? На Боднера? Уж конечно, не на Эрнста Крюгера. Тот раз и навсегда предался новой партии. И на Ирму Хехт нельзя. Она с редкостным проворством выполняет все мельчайшие, мудренейшие задания. Ей скоро на пенсию. Боится потерять свои жалкие гроши.
Шульц поранил руку, и Вернер помчался в город к слесарю Вальнеру договориться с ним на следующую смену. Потом еще раз забежал к Эндерсам. Рядом с его кроватью лежала тщательно отглаженная спецовка.
— Хорошо, Вебер, что вы зашли. Вас Янауш спрашивал, — сказала фрау