Вдруг, ко всеобщему удивлению, раздался женский голос, заговоривший от чистого сердца, звонкий и нежный. Трудно было поверить, что Лидия Эндерс, слывшая беспомощной и робкой, так серьезно, так верно заговорила от имени девушек и женщин.
Элла вселила в нее мужество. Она, Лидия, после гибели мужа жила точно в полусне. А Элла взяла ее с собой на электроламповый завод, терпеливо показывала ей, что надо делать. Поначалу Лидия попала в упаковочный цех и сразу подумала: мне здесь не справиться, я все лампы перебью. А Элла ее подбодрила, ласково улыбнулась ей — «слово даю, ни одной не разобьешь». И потом она часто ее поддерживала. Все, что случалось в жизни, в расколотой Германии, во всем мире, все, все объясняла ей Элла.
— Теперь я твердо стою на собственных ногах, — закончила Лидия, — что верно, то верно, но без Эллы мне все равно будет трудно жить. Прощай, дорогая Элла!
Кто-то подтолкнул вперед Хейнера, дал ему в руки лопату с землей. Хейнер не понимал, чего от него хотят, кто-то тряхнул его руку — пусть он бросит первую лопату земли.
За ним к могиле стали тесниться другие; они кивали, словно провожая поезд, который уходил в глубь, под землю.
Лидия с Тони рука об руку ушли первыми. Старики Эндерсы, вернувшись много позднее, рассказали о странном происшествии на кладбище. Никто не заметил, что среди множества чужих людей, там собравшихся, был Бехтлер. Да-да, Бехтлер. Который тогда удрал со всеми, а теперь будто бы приехал на монтажные работы в Прамек. Из Западной Германии прислали группу рабочих монтировать оборудование, купленное в Хадерсфельде, но не у Бентгейма. Народная полиция арестовала Бехтлера. Он приехал по подложным документам, и кто-то на него донес. Бехтлер, когда его везли в город, орал: «Что вам от меня надо? Да, я приехал сюда, хотел видеть Эллу, у вас и это за грех считается? И я только мельком видел ее живую, из-за этого и ехать не стоило, а потом уже в гробу. Чем я виноват, что тут затесалось семнадцатое число? В Хадерсфельде я правдами и неправдами примкнул к монтажникам, чтобы приехать в Прамек. Поближе к Коссину. Эллу, Эллу я хотел увидеть. А до семнадцатого мне и дела нет. Мне Элла была нужна. Вот я и приехал сюда на монтаж. Отпустите меня, черти проклятые!»
Так кричал Бехтлер. А люди говорили: «Кто ему поверит!»
Тони слушала, потрясенная. Потом сказала:
— От Бехтлера всего можно ожидать. И все-таки я ему верю.
Рихард с удивлением и болью заметил, что под конец Хейнер Шанц остался на кладбище один и один же поплелся в город. От брата и его невесты Хейнер сразу же отошел — видно, поругался с ними.
Чувствуя нечто вроде привязанности к этому хмурому, скрытному человеку и от души желая ему помочь, Рихард пошел за ним. Тот, видно, не знал, куда себя девать. Колебался. Идти в город? Или дальше за город, куда глаза глядят? Рихард шел за ним по пятам. И Хейнер был скорее удивлен, чем рассержен, заметив, что кто-то идет следом. Он даже не сразу сообразил, что его молчаливый спутник — Рихард Хаген.
— Последние дни ты не ходил на завод, — начал Рихард, не желая докучать соболезнованиями убитому горем человеку, — понятно. Но и дома тебя не было. Где же ты пропадал?
— Не ваше дело, — буркнул Хейнер. Он внезапно очнулся. — А откуда вы, собственно, знаете, Рихард Хаген, что я не ночевал дома?
— Я услышал о несчастье с твоей женой и зашел к тебе, — отвечал Рихард. — В горе человеку трудно одному.
Хейнер промолчал. Задумчиво поглядел сверху вниз на Рихарда. Тем временем они подошли к дому Хейнера.
— Скажи, — начал Рихард, — есть у тебя что выпить? А то я сбегаю. И зайду к тебе минут на десять. Если ты не против.
— Что-нибудь найдется, — ответил Хейнер.
Он прошел вперед. Отпер дверь. Знакомый запах пронизал все его существо, запах кофе, водки и табака и запах женщины, у него закружилась голова. Он не осмелился зайти в спальню с пестрыми занавесками. В прихожей на вешалке висела куртка Эллы. Рихард ни слова не говорил. Понимал — в душе Хейнера Шанца творится что-то, чему не подберешь названия. Он долго ждал, пока Хейнер откроет дверь в кухню. И вдруг заметил на его лице удивление, причины которого не понял.
Заходя в кухню, Хейнер готовился увидеть беспорядок, грязную посуду. Но обнаружил, что его последние гости, прежде чем уйти с Эллой, по-солдатски все за собой убрали. Он поискал и нашел полбутылки коньяку. Поставил рюмки. Теперь он понял, что Рихард Хаген не случайно его провожал, легче было войти в квартиру с кем-то, все равно с кем, легче было, сидя за этим столом, пить не в одиночестве.
— Ты ведь завтра выйдешь на работу? — сказал Рихард. — Для тебя же лучше.
Хейнер равнодушно ответил:
— Ладно, приду.
Он быстро, одну за другой выпил четыре рюмки. И спросил:
— Чего ты от меня хочешь, Рихард Хаген? Ты ведь Рихард Хаген, верно? — Он настороженно глянул на него, точно еще сомневался, кто его провожал. — Почему ты спрашиваешь, выйду ли я на работу? Хочешь, чтобы меня арестовали?
— Ты что, спятил? — сказал Рихард. — Разве бы я сидел с тобой и пил? Зачем мне это?
— Зачем? — переспросил Хейнер, злобно усмехнувшись.
Рихард подумал: Бернгард, которого нам пришлось арестовать, его друг. Но Хейнер в тот злосчастный день не попадался на глаза Рихарду. Рихард с ним нигде не столкнулся. А сегодня они, как-никак, похоронили его жену Эллу.
— По делу Бернгарда, твоего друга, — сказал он, — ведется следствие, но к тебе оно отношения не имеет. Если ты на это намекаешь.
Хейнер ничего не ответил. Он еще раз налил Рихарду. Остаток допил сам.
— Я бы, Хейнер, — помолчав, сказал Рихард, — не исключил тебя за то, за что тебя в свое время исключил Фогт.
При неожиданном обороте, который принял их разговор, Хейнер поднял голову. Рихард продолжал:
— Я сам лишь недавно узнал обстоятельства твоего дела. Хотя теперь и не время об этом говорить.
— Да, — сказал Хейнер, — теперь не время об этом говорить. — И добавил уже другим тоном, с чуть просветлевшим лицом: — Во всяком случае, ты молодец, Рихард, что пришел ко мне. А спать уж мне придется одному.
Рихард хотел было предложить ему пойти к ним или к Герберу. Но вспомнил, что у Хейнера есть брат и другие родственники.
Хейнер поднялся проводить Рихарда.
Рихард притворил было за собой дверь, но Хейнер вдруг крикнул:
— Эй, Рихард Хаген, вернись, присядь еще на секунду.
Рихард снова сел за письменный стол. Бутылка была пуста, Хейнер крутил рюмку между ладонями. Уже наступил вечер. Но Хейнер не торопился включать электричество. Из чужого окна в кухню падал слабый свет.
— Бернгарда вы арестовали, — сказал Хейнер, — это так. И Хейнца Кёлера, молодого парнишку, он у Гербера в мастерской работал.
Он помолчал. Рихард дожидался.
— Штрукс утверждает, — продолжал Хейнер, — что его сбил с ног Хейнц Кёлер.
Рихард сидел в темноте, свет из чужой кухни падал только на лицо Хейнера, не мрачное, не злобное, скорее доверчивое и печальное.
— Он будто бы сам видел и не мог ошибиться. Но это не так. Хейнца Кёлера взяли ни за что ни про что. Он и парнишка-то тощий, хлипкий. Штрукс, видно, совсем ума решился, если такое говорит. Я сбил его с ног. Мне достаточно раз кулаком ударить, чтобы свалить такого, как Штрукс. Теперь тебе, Хаген, ничего не остается — уж такая твоя должность на заводе, — как живо заявить о том, что я тебе сказал.
— Верно, Хейнер.
— Я понимаю, иначе ведь и Хейнца Кёлера не выпустят.
Оба замолчали. Первым опять поднялся Хейнер. Рихард уже одной ногой был на лестнице, но еще не затворил за собой дверь. И снова вернулся, прошел мимо Хейнера к столу. Хейнер невольно последовал за ним.
— Ты сам, Хейнер, пойдешь завтра в полицию, пойми, так будет лучше для меня и для тебя. Не только потому, что мне не придется заявлять о тебе. Явиться с повинной, легче отделаешься.
Хейнер задумался. Наконец он сказал:
— Что ж. Лучше, чтобы ты не заявлял обо мне, именно ты, я, может, верно, легче отделаюсь… и Хейнц тоже, — добавил он. — Парень-то еще молодой. Жизнь ему это исковеркает.
— Да, конечно.
Когда Рихард уходил, Хейнер сказал ему вслед:
— Значит, на работу я завтра все-таки не выйду. Полиция меня, конечно же, задержит.
Рихард остановился на пороге:
— Я тебя из виду не выпущу, будь спокоен.
— Знаю, — ответил Хейнер, — ты никого не выпускаешь из виду.
Роберт Лозе не очень удивился, когда воскресным утром у его дома остановилась машина Томса. Томс не впервые приезжал к нему в гости.
Роберт с Леной и Эльзой жил в маленьком желтом домике в поселке Вильдхаген. Жители поселка работали на заводе имени Фите Шульце. Завод наподобие крепости высился среди равнины, в получасе езды от Вильдхагена. Между заводом и поселком постепенно пролегла луговая дорога.
Но деревня Вильдхаген издавна стояла между лесом и степью. Ее древняя маленькая церквушка была сложена из бута, на кладбище лежали жертвы Тридцатилетней войны.
Крестьяне отнеслись подозрительно, даже с неприязнью к нежданно возникшему по соседству поселку с пестрыми домиками, с ворчливым, крикливым рабочим людом, собравшимся сюда из шумных городов со всех концов страны, не привыкшему к тишине и просторам туманного, безмолвного края. Резкий голосок Эльзы, истинной дочери Коссина, поначалу выделялся даже среди неуемного шума и гама. Она горланила и свистела, немало гордясь этим.
Однажды ее класс отправился на экскурсию к морю. Но Эльзу едва не оставили дома. Незадолго до того она как-то по-особенному гикнула, чем и рассмешила весь класс. В наказание ее не хотели брать с собою.
Учительница у них была молодая и веселая, с красивым голосом. При каждом удобном случае она пела песни с детьми, и не только песни о великих людях, не только те, что печатались в хрестоматиях, но и песни о разных событиях в жизни, о лесе и реках, о труде, о горе и радости.
У Эльзы не было певческого голоса. Она завидовала детям, что хорошо пели, на радость учительнице. Ибо в глубине души Эльза любила свою учительницу. Ей очень хотелось чем-нибудь отличиться перед нею. Она гикнула что было сил. И вот, пожалуйста, наказание!