Перед экскурсией учительница велела детям рисовать моря и корабли. Они недавно проходили открытие Америки. Эльза с волнением слушала тогда, как Колумб и его команда плыли дни, недели, месяцы. Матросы взбунтовались. Но их капитан Христофор Колумб настоял на том, чтобы плыть дальше. И наконец юнга с верхушки мачты крикнул: «Земля!»
За лучший рисунок — парусный корабль, плывущий по волнам, и с юнгой, если ребятам захочется, — была даже назначена премия. Что и говорить, лучше Эльзы не нарисовал никто. Тогда учительница вместо премии отменила наказание.
До самого отъезда Эльза была тише воды, ниже травы, тетрадь ее вдруг стала чистенькой, она даже ошибок не насажала, до самой поездки на море и во время поездки вела себя примерно.
Заранее Эльза не очень радовалась, скорее, чего-то опасалась, она знала по рассказам, море — это какое-то чудо. Но то же самое говорили о многом другом, и всегда она потом испытывала разочарование. На картинах море, конечно, выглядело удивительно, к тому же и открытие Америки что-нибудь да значит, оно связано с морем, и граничит море не с полями, не с холмами и лесами, а с ничем. Небо начинается там, где кончается море. Но Эльза не верила картинам, даже своей собственной не верила. Иной раз она потихоньку от всех рисовала что-нибудь не настоящее, а выдуманное. Может, все, о чем столько говорят, выдумано?..
Они вышли на маленькой, пронизанной ветром станции.
Ребята побежали к морю. Многие сразу же стали копаться в песке. Эльза опустилась на колени у самой воды. Пароходов здесь не было видно, только чайки. Лениво плескался прибой. Эльза уставилась на черту между небом и морем, никем не нарисованную, не прочерченную по линейке и тем не менее незыблемо существующую. Пухлые облака отражались в воде. Неприметно меняли форму, на небе так же, как на воде, волновались заодно с волнами.
Учительница часто взглядывала на Эльзу. В конце концов она подошла и погладила ее по голове. Эльза вздрогнула.
— Черта между небом и морем, — сказала учительница, — называется го-ри-зонт. Но море и небо вовсе не сливаются. Если бы ты плыла на корабле, черта двигалась бы вместе с тобой все дальше и дальше, пока наконец не показалась бы земля, берег.
Эльза слушала с удивлением… А если не знаешь, когда будет земля? И вообще будет ли, а если кто вбил себе в голову, что надо плыть, пока ее не увидишь? От волнения Эльза страшно устала. И заснула. Учительница разбудила ее:
— Мы играем. Иди к нам!
На обратном пути дети видели кое-где большие пятна воды. Они смахивали то ли на лужи, то ли на озерца. Им объяснили, что это бухта. Она каким-то образом соединялась с морем.
Дома, в Вильдхагене, Эльза, улучив минутку, стала бегать к ближнему озеру, Альгерзее. Его плоский берег порос камышом. То тут, то там виднелись отмели. Эльза вообразила, что озеро под землей сливается с морем.
Эльза ходила, ошеломленная чувством почтения, которое охватило ее и которого она ни к одному человеку не испытывала. Она теперь частенько где-то пропадала. Не играла больше с ребятами из поселка. А кричать и гикать самой ей стало противно.
Однажды Роберт искал Эльзу и обнаружил ее тайник, но домой вернулся один. Ее взбаламученное, испытавшее горькие разочарования сердечко, быть может, наконец-то обрело покой, и он этого покоя не потревожил. А через месяц-другой она спросила Роберта:
— Можно мне еще раз съездить к морю?
— Да, конечно, можно.
— Когда?
— Мы вместе покатаемся на катере, — ответил Роберт.
— Я хочу одна съездить, — сказала Эльза.
Роберт, который все всегда понимал, ответил:
— Ладно.
В это воскресенье Эльза первая увидела Томса. В ожидании пирога, который мать резала на кухне, она высунулась в окно и глядела вниз, на пустынную улицу.
Жильцы первого этажа еще не открыли входную дверь. Эльза кубарем скатилась вниз. Этого гостя она любила. Он уже приезжал к ним.
Томс не погладил ее по волосам, как зачастую делают взрослые. Он взял ее за подбородок и приподнял ее голову кверху. В первый раз девочка, хоть совсем не знала его, посмотрела ему в глаза холодно, почти с ненавистью, казалось, предостерегала его. От чего? От всего. Тебе меня тоже не перехитрить. Но Томс продолжал смотреть на нее спокойно, уверенно, и лицо Эльзы изменилось. Сделалось мягче. Проблеск надежды забрезжил на нем. Проблеск доверия. Томс знал предысторию этой семьи, тесно связанную с бегством Берндта и Бютнера. Девочка не то чтобы некрасивая, но, видно, недобрая. Настоящий отец оставил ей в наследство только белокурые вихры. А уж тепло и доброту придется ей наследовать от Роберта.
Женившись, Роберт пригласил инженера Томса, назначенного директором завода, к себе домой. Роберт не забыл, что Томс поддержал его в намерении привезти Лену и Эльзу из Коссина.
Сначала, увидев Лену, Томс был разочарован. Столько разговоров было об этой длинной любовной истории — даже в отделе кадров что-то о ней пронюхали, — столько было у Роберта сомнений, он так долго ждал и с таким волнением рассказывал обо всем Томсу, что тот думал увидеть невесть какую красавицу.
Лена же была худенькая и бледная. Для гостя она надела новую, туго накрахмаленную блузку, которая еще больше ее бледнила. Она потчевала его смущенно, неловко. Пока Томс говорил с Робертом, Лена со стороны наблюдала за ним, за человеком, которого так ценил Роберт. Томс поймал ее взгляд, заметил, как внимательно она слушает, как она при этом преобразилась, похорошела.
В неспокойные дни Томс дважды приезжал в поселок. Первый раз еще до беспорядков, а второй — когда все уже, можно сказать, утихло. Вместе с Робертом, с молодежью и пожилыми рабочими он много дней и ночей не покидал завода. Хотя у них все было сравнительно спокойно. Сравнительно, но не вполне. Первую же угрозу им удалось приглушить, прежде чем она переросла в разрушительные беспорядки.
Томс заехал за Робертом ночью. В машине он сказал, что его насторожили западногерманские и английские передачи, газеты, которые он читал в Западном Берлине, разговоры, которые еще вчера там слышал.
— Как бы у нас уже сегодня чего-нибудь не случилось.
В общежитии производственной школы Роберт сказал ребятам, допивавшим кофе:
— Кончайте скорей, вы нам нужны! Именно вы нужны нам, да еще как! Идите в мастерские, как обычно, я вас догоню.
В учебных мастерских Роберт наказал им:
— Будьте настороже. Это хулиганы что-то готовят. Они, конечно, и к нам заявятся. Вам их повадки известны. У вас таких двоюродных братьев и дядьев дополна.
Он сказал «двоюродных братьев и дядьев» — в большинстве случаев это были их родные братья, их отцы. Ребята потом рассказывали:
— Нас они тронуть не осмелились, эти типы! Да мы их и на порог не пустили!
Будто не знали, что среди тех, кто не осмелился, были их братья и отцы.
Если в какой-нибудь семье нелестно отзывались о заводе Фите Шульце, неизменно всплывало имя Роберта Лозе:
— Чем он там ребятам головы забивает? Обучал бы их получше слесарному делу!
Некоторые отцы добавляли:
— Мы, когда мальчишками были, понимали, что значит стачка. А этот Лозе наплел им, будто мы бастуем, чтобы отобрать завод у государства, новый завод вернуть старому хозяину. И напрасно к нам из города, с обувной фабрики на автобусах прикатили. Ничего нельзя было поделать. Прежде полиция в два счета пробивала цепь бастующих, цепь ребят никому пробить не удалось. А какие лозунги этот Лозе намалевал: «Завод наш!», «Руки прочь от нашего завода!». Флагов черно-красно-золотых и кроваво-красных понавесил — теперь правительство это разрешает, — только что вместо орла голубь на синем фоне. Какой-то мальчишка вскарабкался на заводскую трубу, углядел автобусы из города и предупредил. Потом объяснил, Роберт Лозе им, мол, рассказывал, как при Гитлере один паренек ночью на самую высокую трубу взобрался и водрузил красное знамя, а спускаясь, мазал трубу мылом, чтобы никто до знамени не долез.
Позднее в газетах много добрых слов было посвящено заводу имени Фите Шульце. И в первую очередь заводской молодежи. Ребята показывали друг другу вырезки, вывешивали их на стену, дома совали под нос своим отцам и братьям. А те, хоть и не были хулиганами, как в гневе назвал их Роберт Лозе, но упрямо закоснели в своих ошибках.
Одному ученику производственной школы, ездившему домой на воскресенье, старший брат задал взбучку за то, что тот сказал:
— Бастовали одни плуты и мошенники.
У брата арестовали лучшего друга, и он крикнул:
— А ну повтори, сопляк несчастный!
— Одни мошенники, одни мошенники, одни мошенники!
Брат изо всех сил его треснул. Через минуту оба уже катались по полу. Старший выбил младшему два зуба. У матери не хватало сил их разнять. Но меньшой сам вскочил и убежал. Сплевывая кровь и зубы, глотая слезы.
Ну и наслушался же Роберт упреков. Зачем он пошел к мальчишкам, объяснить им положение обязан был директор общежития. Томс смеялся, когда ему жаловались на Роберта. Пожимал плечами. Роберту он сказал:
— Хорошо, Роберт, что ты у нас на заводе.
— А как дела в Коссине? — спросил Роберт.
Он часто думал о Рихарде. Не так часто, как Рихард о нем, но думал.
— Еще не знаю, — ответил Томс, — твоему Рихарду Хагену, так его, кажется, зовут, пришлось без тебя справляться.
Лена быстро поставила еще один прибор для гостя. Томс, ни слова не говоря, посадил к себе на колени Эльзу.
— Я только мимоездом заглянул, — сказал он, — по пути из Берлина, завез тебе книгу.
— Какую книгу?
— Вот. Мне одна родственница дала. Она много читает. Тут о прошлом идет речь. О гражданской войне в Испании. Ты там был, и я подумал, что тебе будет интересно. Одного героя даже зовут Роберт, как тебя. Я по дороге немного полистал в ней. Ты прочти первый.
Роберт в изумлении смотрел на имя автора: Герберт Мельцер. Он глазам своим не верил, почти как шесть лет назад, когда Рихард Хаген, которого Роберт считал погибшим, вдруг вышел на трибуну в Коссине. По мере того как Роберт читал и перечитывал это имя, в нем росла уверенность, что автор жив.