А его действия четки и ясны.
Я сажусь в салон на автопилоте, быстро захлопываю дверцу. Мои внутренности затягиваются в тугой узел, потому что даже мысль об отъезде невообразима. Такого не может быть.
Это не происходит на самом деле.
– Калеб! – рявкает Ной.
Мираи огибает автомобиль, запрыгивает на водительское сиденье и включает заднюю передачу.
– Тирнан! – кричит Джейк. Боковым зрением замечаю, как он сбегает с крыльца.
– Нет! – выкрикивает его младший сын.
Дядя ударяет ладонью по капоту, глядя на нас через лобовое стекло.
– Стой!
– Поехали, – прошу Мираи, отвернувшись, от окна, чтобы не показать Калебу свои слезы. – Пожалуйста… пожалуйста, просто уезжай.
Она блокирует двери и ударяет по педали газа. Накрыв лицо ладонями, лишь бы не видеть его, я не поднимаю головы до тех пор, пока мы не оказываемся посреди темного шоссе вдали от дома Ван дер Бергов.
Глава 35
Я размешиваю ложкой суп, слушая тишину. Боже, этот дом похож на гробницу. Всегда это знала, но… черт.
Прямо сейчас мальчики смотрели бы телевизор. Ной громко смеялся бы, а Джейк орал бы на него из кухни из-за немытой посуды.
Играла бы музыка.
Кругом шутки и веселье.
Кипела бы жизнь.
И Калеб был бы рядом.
Мой подбородок дрожит. Прошло уже двадцать два часа с момента нашего расставания.
Все кажется чужим. Я осматриваю белую кухню с безупречными мраморными столешницами и хромированной техникой. Это не мой дом.
Мираи подталкивает ко мне кожаную папку с противоположной стороны островка, и я опускаю на нее взгляд.
– Они все завещали тебе, разумеется, – говорит женщина. – Это для отчетности.
В папке лежит завещание родителей. Мое внимание сразу же возвращается к супу.
Боже, какая разница? Мне вырвали сердце, и оно до сих пор валяется на их подъездной дорожке в Чапел-Пик.
Я моргаю, отгоняя слезы. Нужно оставить попытки понять, как он мог отпустить меня. Мне к такому не привыкать.
По крайней мере, родители обеспечили меня. По крайней мере, я удостоилась упоминания в завещании. Это доказывает, что они хотя бы немного заботились о моем благополучии.
Комфортная жизнь – единственное, в чем я не знала недостатка благодаря им. Я баснословно богата. Если захочу, мне до конца своих дней даже пальцем пошевелить не придется или вообще выходить из дома.
Шесть месяцев назад я, возможно, была бы благодарна за это.
– Не оставайся здесь, – умоляет Мираи. – Поживи у меня. Или сними квартиру? Тебе необходимо общество других людей.
Выпрямившись, отодвигаю от себя тарелку.
– Ты меня уже знаешь. Несмотря на мою бесхарактерность… мне никто не нужен.
Я шучу. Мне нужны те, кто делает сладости и… Netflix.
– Нуждаться в ком-то – это не признак слабости, – говорит женщина, наблюдая за мной. – Кроме тех придурков. Если бы я знала, что они сделают, не позволила бы тебе сесть в самолет. Дважды.
– Перестань. – Качаю головой, внезапно ощутив ужасную усталость. – Все было совсем не так. Я не ребенок. Уже давно не ребенок.
Она отводит взгляд, плотно сжав губы, но ничего не говорит.
По пути в аэропорт я рассказала ей обо всем. Мираи пришла в бешенство, чуть в кювет не угодила и была готова развернуть машину, чтобы разобраться с моим дядей. Я упросила ее не делать этого и плакала на протяжении всего полета до Лос-Анджелеса.
Не собиралась делиться подробностями, однако мне нужен был взгляд со стороны. Полагаю, я нуждалась в новом друге.
– Они – моя семья, – произношу мягким тоном. – Мы вынужденно оказались вместе, и случилось то, что случилось.
Не она была на моем месте.
Моя единственная ошибка в том, что я влюбилась в одного из них.
Судя по ее виду, Мираи хочет сказать что-то еще, но в итоге кивает, пока закрыв эту тему.
– Картер патрулирует территорию, – сообщает она, надевая свои туфли на каблуке. – Я захвачу вещи и приеду позже.
– Со мной все в порядке, – уверяю ее.
Охрана здесь. Ей незачем оставаться на ночевку.
Мираи спокойно смотрит на меня.
– Просто позволь мне позаботиться о тебе, ладно?
Что-то в ее голосе заставляет меня заткнуться. Словно ей надоело просить по-хорошему.
Джейк такой же. Я слабо улыбаюсь.
Она обнимает меня. Закрыв глаза, тоже крепко сжимаю ее в объятиях.
Попрощавшись, Мираи уходит. А я смотрю на завещание, опершись локтями на стойку.
Но на самом деле не замечаю ничего, кроме серебряного кейса, который вижу слева краем глаза.
Я перевожу взгляд на урну, напоминающую большую шкатулку для драгоценностей из чистого серебра с витиеватой гравировкой. Мираи хранила ее у себя и сегодня отдала мне. Одна урна для двоих.
Родители хотели, чтобы их похоронили во дворе под деревом с качелями, явно ни разу не усомнившись в том, останусь ли я здесь или продам особняк.
Накрыв лицо ладонями, испускаю стон. Тупая боль в животе не утихает, словно что-то буравит меня изнутри; глаза наверняка опухшие, хоть я и не смотрелась в зеркало со вчерашнего утра, когда представляла себя беременной ребенком Калеба.
Господи, вчерашнее утро. Как все могло так кардинально измениться всего за один день?
Я соскальзываю со стула, сую руки в карман толстовки и брожу по дому, изучая перемены в обстановке. Вещи и мебель по-прежнему на своих местах, выглядят так же, как раньше. Просто теперь я смотрю на них иначе.
Камин использовался лишь напоказ во время вечеринок или для праздничных фотографий. К тому же он газовый, дрова ему не нужны – ни потрескивания дерева, ни запаха горящей коры.
Каждые несколько лет комнаты заново декорировали. Почти нетронутую мебель меняли на новую. Ни разу в жизни я не валялась на диване, смотря телевизор, не делала попкорн для вечерних киносеансов.
Мальчики в два счета перевернули бы тут все вверх тормашками. Я качаю головой, представляя оленью голову над каминной полкой.
Поднявшись на второй этаж, останавливаюсь в коридоре, готовая свернуть налево к своей комнате, однако замираю и смотрю вправо. Дверь родительской спальни закрыта. Я подхожу к ней, сжимаю ручку.
Холод латуни пронизывает меня до костей, и я буквально слышу их голоса по ту сторону. Стеклянный стакан, из которого пьет мать, звякает о мраморную столешницу; таблетки, которые принимает отец, настраиваясь на напряженный день, стукаются о флакон.
Мне нужно было говорить.
Кричать, плакать…
Нужно было задавать вопросы.
Отпустив ручку, оставляю дверь закрытой и иду в свою комнату. Едва переступаю порог, мои легкие будто переполняются. Не знаю, в чем дело, но из груди вырывается тихий смех, а из глаз одновременно текут слезы.
Мрачные постеры с Вирджинией Вульф[30], фото со мной в задумчивых позах, смотрящей вдаль на ветру.
Боже.
Родители всегда хранили мои свежие снимки на случай, если понадобится показать их в процессе интервью, но дизайнер, повесив несколько фотографий в моей спальне, не посчитал это странным.
И серый цвет. Кругом серый цвет.
Серое меховое покрывало. Серые стены. Серый ковер. Будто декорация из «Плезантвиля»[31]. Даже страшно в зеркало смотреть.
Я стою на месте, не имея никакого желания заходить сюда. Эта комната никогда не была моей.
Не осознавая, что делаю, разворачиваюсь, спускаюсь обратно в кухню. Достав чайную свечу с зажигалкой, беру урну с прахом родителей под мышку и иду в гараж, где в одном из ящиков нахожу садовую лопатку.
Просто сделай это. На похоронах я не смогла встать и показать им, себе, да кому угодно, что моя душа не была искалечена к чертовой матери, но мне под силу исполнить их последнее желание.
Поспешив во двор, огибаю дом, направляюсь к дереву. Качелей из шины, которые Мираи срезала и оставила лежать на земле, уже и след простыл.
Я падаю на колени, зажигаю свечу, ставлю ее на траву. Столько света мне вполне хватит.
Срезав лопаткой фрагмент газона, начинаю копать землю, делаю яму все глубже и шире. Живот сводит. Урна стоит рядом, словно бомба на грани взрыва. Поверить не могу, что от них остался только пепел.
Гребаный пепел. Родители были такими значительными и важными при жизни.
А сейчас… они поместятся в обувную коробку.
Чертову обувную коробку.
Надрывно всхлипнув, подавляю рыдания, затем отбрасываю лопатку в сторону.
Боже.
Медленно открываю урну, очень осторожно вынимаю оттуда прозрачный пластиковый пакет.
Кажется, он весит больше грузовика, хотя в действительности не тяжелее младенца.
Я аккуратно высыпаю прах в яму, кладу пустой пакет обратно в кейс, после чего наваливаю землю обратно, утрамбовываю и накрываю лоскутом газона.
Давясь слезами, отряхиваю руки, падаю на задницу и сижу, прислонившись спиной к дереву.
Все так просто, не правда ли? Так просто похоронить их, просто выбросить старые вещи, однако это не означает, что они не оставят свой след. Что последствия их действий тоже исчезнут.
Не исчезнут.
Мне бы очень хотелось, чтобы родители узнали меня.
Мне жаль, что им пришлось умереть, чтобы я получила возможность узнать себя.
Полагаю, порой туч недостаточно. Нам нужна полноценная буря, черт побери.
Я еще довольно долго остаюсь под деревом, смотрю на мощную ветку, к которой отец привязал веревкой шину. Кора протерлась после стольких лет, ведь они дурачились здесь почти каждую ночь. В голове не укладывается, что за всю жизнь я так ни разу и не посидела на этих качелях.
Но, с другой стороны, кто бы меня покачал?
Задув свечу, несу все обратно в дом, убираю лопатку и урну. Выключаю свет, проверяю, заперта ли дверь черного хода, а парадную не закрываю на задвижку, зная, что Мираи вернется.
Ужасно утомленная, зеваю, поднимаясь по лестнице. Сейчас начало восьмого, значит, в Чапел-Пик – начало девятого. Что он делает в данный момент? Калеб пока не планировал бы ложиться спать. Если только я не захотела бы, ведь куда я, туда и он.