– Вперед, – кивает Коржов.
Бар расположен в подвале, и в нем действительно тепло. Вдобавок нам сразу притаскивают обогреватель. Тут все знакомые Коржова. Я это место не помню.
Заказ не делаем, но пиво приносят сразу, как само собой разумеющееся. За несколько минут успеваю как следует рассмотреть обладателя некогда желтой куртки. Мужик высокий, крепкий, но выглядит явно херово. Обросший, круги под глазами, цвет кожи нездоровый. Бухает сто процентов. Еще он поправился довольно сильно. Судя по тем фото, что я видел.
В конце зала трое играют в бильярд. Характерные звуки ударов по шарам почему-то неприятны. Нервы. Нервы. Мне не стоит здесь сейчас находиться.
– Паш, у нас с тобой много общего, – говорит наконец Коржов.
– Разве?
Он отхлебывает пива.
– Да. Ты про меня не в курсе, наверное. Я вас в Красноярске видел с Дианой Ивановой. Вы типа встречаетесь, верно?
– Допустим. И что?
– Отлично! – Коржов хлопает в ладоши, придвигается ближе и заговорщически сообщает: – Я хочу помочь. В твоем деле.
Я напрягаюсь. Понять никак не удается, в каком это деле, касающемся девушки, он мне собрался помогать?!
– Так.
– Ты же тот самый Адомайтис, у которого давние терки с Романом Ивановым! Дина про тебя рассказывала. И про ту вашу ситуацию.
«Дина».
Коржов продолжает:
– Я сразу догадался, что через сучку ты отомстить хочешь. План твой просчитал. Не парься, я на твоей стороне. Их семейка мне давно поперек горла.
И смотрит выжидательно.
– Я могу доверять тебе? – интересуюсь вкрадчиво.
– Спрашиваешь! Я помогу. Не сомневайся.
– У тебя есть рычаги влияния на Иванова? Да ладно.
– Ну-у, не то чтобы прям рычаги. Но идейки – да. Чем, думаешь, я занимаюсь последние два года? Он многим не нравится в этом городе. Проблема в другом. Единственное слабое место Иванова – это его обожаемая дочь. И если ударить по ней, то будет больнее всего. Но ты это и сам понял.
Мы смотрим друг другу в глаза.
Я вижу алчность и чуть улыбаюсь.
Перед глазами проносятся те фотографии. Моргаю.
– Продолжай.
– Ты ведь знаешь, как эта сука со мной поступила. Сама свои фото слила в Сеть, меня обвинила, тварь. Все должно быть по-еёному! Чуть что не так – угрожала. А потом проучить решила!
– Так это она сама?
– Да. С моего компа. У нее все пароли были. Попробуй не дать, там такой скандалище! Я ж любил, доверял… поначалу и не понял, что случилось. Она уже заяву ментам катала. Ивановы не прощают обид. Ее отец посадить меня обещал.
– Расскажи подробнее, – прошу я вежливо.
Хочу услышать.
Коржов приободрется.
– Ага! Значит, я не ошибся в тебе.
– Мне крайне интересно.
Я хочу все. Услышать. От тебя.
– Она ж шлюха такая, всему городу это известно. Вот если мы отомстим… обоим намного легче станет. Мы же одинаковые с тобой, Паш. Оба пострадали от этой семейки. Мне терять нечего. Работы нет, перспектив нет и не будет. Сколько раз пытался куда-то устроиться… не берут! Бизнес свой открывал. Хохма. Не успел товар расставить, уже пожарники на пороге. Пролетел. На глазах матери это все происходит. – Он делает еще один глоток пива. – Жалко ее. Твои родители тоже пострадали в свое время. Я вот что подумал. Если бы вы не переехали, той аварии бы и не случилось. Жили бы твои и не тужили. Такое не прощают, Паш.
– И что ты предлагаешь?
– О, у меня много идей! С чего бы начать?
Коржов замолкает. Пьет и придвигается ближе. Ждет моей реакции.
– Все еще интересно? – уточняет.
– Не то слово.
До гостиницы добираюсь уже в начале двенадцатого. Пешком. Ни одно такси не примет пассажира, выглядящего как последний бомж, не стал и пытаться. Путь неблизкий был, но я дотащился.
Одно радует: на улице ни души, никто успешного хирурга из «Айрис» не увидит и не запомнит в столь плачевном состоянии.
Грязь хлюпает в туфлях. Рубашка противно липнет к коже. Тело ноет. Сука. Продрог до костей так, что трясет.
Злость сжимает ребра тисками. В груди тяжесть такая, что перевешивает весь прочий дискомфорт. Я не понимаю, как от нее избавиться. Это сильнее меня. Напряжение близится к пограничному.
Захожу в гостиницу, на ресепшене никого. Обтираю подошвы о коврик и быстро иду к лестнице, пока не заметили. Поднимаюсь по ступенькам. Подхожу к своему номеру и открываю дверь.
А потом застываю на пороге. От яркого света режет глаза, но все же моментально понимаю, что в номере двое. Сомов развалился в кресле и пялится в телик. Важно другое.
За столом у окна сидит… Диана. Пульс учащается, а затем будто стихает. Стресс берет сердечную мышцу в тиски и жмет, давит. Больно в груди становится. В следующую секунду пульс принимается шпарить так, что перед глазами темнеет.
Что она здесь делает?
Перед Дианой чашка чая.
– Привет, – говорю я.
Диана соскакивает с места так быстро, что неуклюже задевает чашку, разлив кипяток на стол и тыльную сторону ладони. Дергается от боли.
Но не обращает на неприятные ощущения внимания. Смотрит на меня. Глаза дикие, круглые.
В следующую секунду Диана срывается с места и кидается мне на шею.
Я покачиваюсь и упираюсь в косяк рукой, чтобы не упасть. Она обнимает меня изо всех сил. Ее запах дурманит. Я сильно дрожу от холода.
Пытаюсь оттолкнуть.
Бесполезно.
– Как я переживала, господи боже мой, – шепчет Диана сбивчиво. – Как же я переживала!
И жмется всем телом.
Глава 42
От каждой его попытки оттолкнуть сердце рвется на части.
Я потом уже замечаю, что усталый, грязный, весь какой-то растрепанный. Поначалу важно было, что живой, здоровый, стоящий на ногах.
Всего боялась. Отец, выпив, решил при гостях выпендриться и звонить кому-то начал по поводу Пашки. Чтобы жизнь ему максимально усложнить. И здоровье подпортить.
Его поддерживали присутствующие. Принялись перебирать варианты. Боже, мой папа, он такой… Иногда он отвратительно переигрывает! Я долго молчала. Поэтому сейчас особенно стыдно. Будто не достойна обнимать Пашу. Словно он отталкивает заслуженно.
Как я вообще могла молчать, когда его оскорбляли?
Потом была ссора, потому что я не выдержала. Любому терпению, даже самому ангельскому, однажды наступает предел. Честно заявила, что думаю. Ведь нельзя так! Сколько можно мстить человеку, который в шестнадцать лет мог ошибиться? По закону Оливия имеет право на алименты, вот пусть их и попытаются содрать, если получится!
Если получится. Ведь тест ДНК никто так и не сделал.
После я призналась, что мы встречаемся. И убежала.
Впервые в жизни убежала из дома во время ссоры. Словно мне не двадцать пять, а тринадцать.
Спорить сил не осталось. Я там одна была против толпы. Ничто так не сближает, как осуждение общего врага, не так ли?
В голове не укладывалось: вдруг папа и правда Паше что-то сделает? Если его слова не пустой пьяный треп? Мужчины намахнули и начали подбивать отца на подвиги. Придурки. Знают же, что его легко спровоцировать.
Паша был недоступен. Тогда я написала в соцсети его коллеге Игорю Сомову, который сообщил, в каких номерах они остановились.
И мы начали ждать. С каждым часом становилось страшнее. Я успокаивала себя, что папа бы физически не успел натворить дел так быстро! Должно быть, Паша просто встретился с друзьями и забыл о времени.
Сомнительно, конечно: завтра рабочий день, а Павел не из тех, кто будет полночи бухать, чтобы утром дышать перегаром на пациентов и клевать носом.
Он появился в начале первого. И по глазам я сразу поняла: в беду попал. Но выбрался.
– Ладно, я пойду. Паш, нормально все? – слышу позади голос Игоря.
Сама обнимаю Пашу за шею. Как хорошо, что он пришел. Что больше не отталкивает.
Паша молчит, но Игорь поспешно выходит из номера, оставив телевизор включенным. Там какой-то боевик идет, машины быстро едут, стрельба. Раздражает.
Я чувствую, как крепкие руки сжимают талию. Наконец-то.
Следом понимаю, что Паша дрожит. Одежда мокрая. Сам холодный. Промок. На улице дождь, верно.
Поднимаю глаза, и мы смотрим друг на друга. Я слышу свой пульс. О чем Паша думает – лишь гадать приходится.
Взгляд холодный. Какой-то будто чужой. В обычно теплых карих глазах недобрый блеск.
Павел жесткий, напряженный. Я мгновенно теряюсь, как и всегда рядом с ним, когда он создает дистанцию.
Застываю. Паша наклоняется, и наши губы наконец встречаются.
Я закрываю глаза, чувствуя касание теплого языка. Расслабляюсь навстречу знакомому вкусу.
Не допущу, чтобы с Пашей что-то случилось. Поставлю отцу ультиматум. Что угодно сделаю. Но не допущу!
Он срывается на дрожь. И поспешно отстраняется.
– Прости. Замерз.
– Где ты был? Я волновалась. Звонила.
– Батарея села, да. Гулял.
– Я думала, опять разбил телефон.
– Вроде нет, – усмехается Паша. – Я в душ, хорошо?
Он так и дрожит. Будто силой воли принуждает тело быть в покое, но то не слушается.
– Да-да. – Я отхожу, пропуская его в крошечный номер.
Паша скидывает туфли и идет в ванную. После него по полу следы мокрые и грязные. Кажется, случилось что-то. Но он не рассказывает и не собирается.
Снова дистанция. Снова не судьба?
– Ничего, что я приехала? – спрашиваю.
Он оборачивается.
– Ты не рад, – объясняю вопрос. – Мне так кажется, – добавляю тихо, сдавленно.
В его глазах отражается эмоция. Острая. Я теряюсь.
Паша подходит, сжимает плечи и целует в губы. Но не так, как за минуту до этого. Глубоко, на грани грубости. Я, пока ждала, душу растравила. И сейчас словно спичка – мгновенно вспыхиваю. Задыхаться начинаю.
Долго дыхание потом восстанавливаю, пока он за дверью ванной комнаты скрывается. Звуки душа дарят несколько минут передышки.
Меряю комнату шагами. Тут особо не разогнаться: от стены до стены четыре метра.
Вот ведь невезуха! Из всех мужчин на планете я влюбилась именно в этого! Которого семья презирает, которого нельзя. И быть с ним – словно преступление против совести. Как я Пашу приведу после всех слов, что за столом произнести о нем позволила?