– Пока, – почти беззвучно шелестят мои губы.
Его мощная удаляющаяся фигура расплывается перед моими глазами из-за слёзной пелены, стремительно застилающей взгляд.
И, когда он хлопает дверью, я уже ничего не вижу.
Только чувствую. Больно.
Очень – очень больно.
19.
Мой рассудок талдычил как заведенный, что ничего ведь страшного не случилось. Что так и должно было быть. Что я прекрасно понимала, на что шла. Что мне не о чем грустить и не на что обижаться. Что прошло всего пара суток, и за такое короткое время невозможно ни влюбиться, ни решиться что-то изменить. Мой рассудок…
Да кто его слушает вообще?!
Было чертовски больно. И обидно, и мерзко, и тяжело. Тело скручивало глухими рыданиями, не приносящими никакого облегчения, только голова разболелась еще сильней, и на грудную клетку будто опустили неподъемный камень, мешающий нормально вздохнуть. Лицо неприятно горело. Резало в глазах. В голове крутилось бессмысленное по сути, но очень навязчивое слово " предательство". Сложно было анализировать саму себя и свое состояние.
Просто до тошноты плохо и всё.
И казалось, что надежда на будущую счастливую жизнь умерла для меня именно сейчас. Что я все потеряла, всё сделала не так. Сама все испортила. Сама. Что череда моих глупых необдуманных поступков привела меня в это место, в этот день, в этот миг, в котором так выжигает все внутри. Дотла.
Сквозь марево вязких, малосвязанных тяжелых мыслей я прекрасно осознавала, что плачу не только и не столько по Хабибу. Что он лишь послужил последней каплей, чтобы я погрузилась в бездонное море своей тоски.
Сейчас вспоминалось всё. И тяжелые отношения с отцом, и ранящие, ужасные слова, которые мы друг другу говорили. И мои горькие слезы, когда я узнала, что его больше нет, и я уже никогда не смогу попросить у него прощения, сказать, что во многом была не права.
Вспоминался страх новой жизни без отцовской защиты, ощущение ненужности, которое изводило меня тогда, глупые и необдуманные попытки прибиться хоть к чьему-то берегу.
Вспомнился мой поспешный брак с человеком, который совсем мне не подходил, молчаливое и тягостное осуждение родных.
Вспомнилось мое горькое разочарование от этого брака. Ведь, оказалось, что штамп в паспорте совсем не делает вас семьей. Да, для меня это было очень ранящее открытие – я росла в условиях, где институт брака был незыблемым, превозносился.
Мои родители всегда очень сплоченно вели себя при нас, мать с огромным почтением относилась к отцу, его авторитет был непоколебим. И потому я долго пыталась делать как она, наступая себе на горло. Вот только если не уважаешь человека по-настоящему, не любишь его, ничего не выйдет.
В какой-то момент я все-таки сдалась и подала на развод. Даже не помню, что именно стало отправной точкой. Какая-то мелочь вроде не помытой чашки или разбросанных по гостиной носков. Смешно.
Нет, мой муж не был плохим – просто я его не любила.
Первое время после развода я была окрылена. Мне казалось, что вот- вот начнется новая жизнь, что теперь-то уж точно я буду счастливой.
Вот только она, эта новая жизнь, никак не начиналась, и я потихоньку начала себя винить и ощущать неудачницей.
Еще и родные, неумышленно, но все же, подливали масло в огонь.
Мать причитала, что развод – это плохо и мне уже не двадцать. И рожать когда…Отчим не забывал при любом удобном и не очень случае напомнить, что он же говорил, что Косулин мне не пара, и надо было слушаться. Все время повторял, что мне не мешало бы к нему прислушиваться. Повторял, повторял…
Доповторялся до того, что сосватал мне своего протеже, молодого и перспективного депутата из своей команды.
Валера был всем хорош: симпатичен, умен, успешен, разведен как я, галантен…
Всем хорош, кроме одного. Его я не любила тоже.
Валера был полной противоположностью Косулина – вот только полная мне была не нужна.
Если с Косулиным мне не хватало более глубокого общения, совпадающих взглядов, интересов, то с Валерой в этом плане не было проблем. Он был очень начитан, либерален, немного мягкотел на мой вкус, но чувство юмора это компенсировало. В общем, в интеллектуальном плане мы вполне сошлись.
Но вот в физическом…
Это был полный провал. Высокий и тощий как жердь, нордический блондин Валера вызывал у меня только одно острое желание – его накормить. Задницы у Валеры не было вообще – вместо крепких ягодиц колыхались две пустые кожистые наволочки. Пальцы, длинные и костлявые, напоминали мне лапки паука, торчащие ребра навевали мысли о Бухенвальде. Интеллигентное, безжизненно красивое, правильное лицо, казалось, в принципе не способно исказиться страстью, поэтому во время секса принимало какое-то плаксивое выражение. А еще он, кончая, странно тонко и жалобно стонал. И пот у него был сладковатый. Мой рафинированный Валера…
В общем, спать с Валерой я не любила. После первых пары раз стала интимной жизни избегать, и, конечно, такие отношения не могли продлиться долго.
Через полгода с Валерой я распрощалась. На вопросы отчима "почему" по понятным причинам ответить не смогла.
Вместо ответов впала в тихую депрессию, из которой меня вытаскивала только учеба, Ирка и моя деятельность в инстаграм.
Деятельности потихоньку становилось все больше, Иркин оптимизм все заразительней, и еще через полгода я более -менее пришла в себя.
Снова в душе забрезжила надежда, что светлое будущее на личном фронте скоро настанет, потому что реализация в профессии – это, конечно, прекрасно, но мне остро хотелось и обычного женского счастья. Хотелось любимого мужчину рядом, хотелось стать мамой…
И в последнее время меня не покидало ощущение, что этот новый, такой долгожданный этап уже на пороге, что скоро судьба постучится в мою дверь. Постепенно я опять в нее поверила.
С этим чувством, одолевающим меня уже пару месяцев, собиралась в эту поездку, с ним вела машину по трассе. С ним съехала в тот чертов сугроб…
И вот!
Получите – распишитесь. Расплылась в итоге перед первым встречным.
Ты сама во всем виновата, Мадинка, сама. Придумала себе… Вцепилась в первого же более-менее подходящего мужика и влипла в него как муха в…
Неважно…
А тебя просто трахнули и всё. Дуру! И скоро придется к слову "дура" добавлять " старая"…
Пора, похоже, изучать породы кошек…
Ирка в четвёртый раз за сегодня заскребла в дверь.
– Мадя, выходи, а? Вечер уже. Ты там вообще жива?
Я с легким изумлением уставилась на дверное полотно. Вечер?!
Заозиралась по сторонам, подмечая сгущающийся сумрак и темнеющее небо в окне. Боже, и правда скоро ночь. А я и не заметила – так утонула в жалости к себе.
И из-за кого? Какого-то беспринципного мужлана, который не видит проблемы, чтобы переспать с кем-то по дороге на собственное сватовство.
Нет уж, так нельзя. Хватит рыдать. И вообще…Да пошел он. Вот!
Я зло смахнула слезы с распухших глаз, размазала соленую влагу по пошедшему красными пятнами лицу. Громко судорожно вздохнула и просипела Ирке.
– Иду!
Поднялась со смятого, пахнущего сексом матраса, пнула его и протопала к двери, на ходу пальцами расчесывая спутавшиеся волосы.
Надолго моей бравады, конечно, не хватило. Стоило увидеть, как вытянулось Иркино лицо при виде исстрадавшейся меня, как вновь захотелось горько зареветь.
– Так, Мадь, давай – ка на террасу верхнюю иди, я сейчас пледы и чай принесу, – деловито затараторила Зайцева, отмирая через пару секунд и буквально толкая меня в сторону большого общего балкона на втором этаже.
Сама же быстро забежала в мой номер и вернулась из него с пуховиком и несчастными канареечными дутиками, подаренными мне Хабибом. При виде них рыдать ожидаемо захотелось сильнее.
– Иди! – рявкнула Ира и вытолкнула меня на балкон, вручив одежду.
Ледяной пол обжег босые ступни, и я вся встрепенулась, только сейчас выплывая из вязкого, муторного сна. Запрыгала по гранитной плитке, быстро натягивая дутики на голые ноги. Завернулась в пуховик по самый нос и просеменила к плетеному креслу рядом с низким журнальным столиком. Забралась в него с ногами, бездумно уставившись на расстилающийся передо мной умопомрачительный горный пейзаж, обласканный закатным малиновым солнцем.
Так прекрасно, что больно глазам. И слишком пронзительно. Понимаешь, какая ты ничего не значащая песчинка в этом мире. Внутри тебя все уродливо и рушится, а мир все так же незыблем и красив.
– Мадь, ну нельзя же так! – Ирка вновь появилась внезапно, выбивая меня из паутины размышлений, – Ну, ведь отлично время провели, да? Ну, уехал и уехал. Развлеклась, зато, да?
Зайцева с надеждой заглянула мне в глаза и протянула полную стопку коньяка.
– Ты же за чаем шла? – нахмурилась я, косясь на янтарную жидкость.
– Это специальный, терапевтический, – хохотнула подруга.
Мы чокнулись и опрокинули рюмки. Я взяла дольку лимона и начала задумчиво ее жевать, отводя глаза. Ирка терпеливо ждала.
– Просто, знаешь, – наконец вздохнула я, когда уверилась, что договорю свою мысль и не разревусь, – Это всё…Новый год, наверно…
Голос дрогнул, и я улыбнулась, ощущая, как жалко это выглядит, и как заметно дрожат губы.
– Просто…просто… – я судорожно выдохнула, а Ирка уже устраивалась на подлокотник моего кресла, чтобы притянуть к себе, – Да вся обстановка эта чертова, понимаешь! Еще и салют! И вот прямо веришь… В чудеса…
Я громко шмыгнула, ощущая, как Зайцева целует меня в макушку.
– Как дура-а-а…– все-таки не выдержала и тихо завыла Ире куда-то в живот.
– Ох, и не говори, – тяжко вздохнула Зайцева, крепко –крепко обнимая меня и чуть не душа, – Салюты эти! Запретила бы их, правда! Я и сама из-за них в эти чудеса верю иногда.
20.
– Вай, дорогой! Наконец-то!!! – дядя Вахид показался из калитки, стоило Хабибу тормознуть у закрытых кованых ворот, – Мы уж не ждали! Думали – и в этот раз на доедешь. Ну, иди сюда, дорогой! Иди- обниму! Вай, какой! Гора! Да ты все больше и больше, скоро уж и не обхватить будет тебя!