А может привыкнет к нему девчонка? Перестанет трястись как осиновый лист? Ладно, допустим, перестанет. Ну а он? Ему привыкать тоже?
Да и привычка – это хорошо, но ведь между супругами и искра нужна. Чтобы тянуло, чтобы хотелось ее, чтобы в мыслях он была. Должен быть некий момент узнавания, когда даже запах человека кажется родным, знакомым, таким нужным для тебя. Чтобы пришло чувство, что вот это – твой человек. И даже, если еще не накрыло, если только-только вы встретились, с нужным человеком ты все равно предчувствуешь, что это случится. Смотришь пристальней, каждое слово ловишь, каждый жест подмечаешь бережно откладываешь в памяти. Ты ждешь, боясь моргнуть, боясь пропустить. Невольно ждешь, когда внутри щелкнет и захлестнет ощущением, что это оно.
Хабиб сейчас очень хорошо помнил, каково это. Он это чувство совсем недавно пережил…Когда этот придурок Виктор чуть не угробил Мадинку, когда она подняла на него ошарашенные, ничего не понимающие глаза, обрамленные налипшим снегом, а его затопило радостью, что он успел и с его птичкой вредной ничего не случилось. И придушить хотелось, и поцеловать, и смотреть- смотреть- смотреть…
Вот такое чувство он еще раз испытать хотел. Но разглядывал сейчас Патимат и понимал, что нет…Не с ней.
Хабиб еще раз тяжело вздохнул и сел прямо, боковым зрением улавливая, как тут же слегка расслабилась Патимат. Его прямой взгляд она, бедная, переносила с трудом.
Сатоев криво улыбнулся своим мыслям и обвел хмурым взором гостей за столом. Вот Вахид взахлеб рассказывает что-то своему соседу, дяде Махмуду, громко смеется и то и дело бросает довольные взгляды в сторону Хабиба и притихшей Патимат. Вот Аслан, старший брат Пати, друг детства Хабиба, поймал проносящегося рядом своего младшего сына и усадил к себе на колени. Поднял голову и улыбнулся Сатоева, помахав ему детской пухлой ручкой ребенка.
«Эх, если бить будет, то не этим кулачком, а левой своей – она у него хорошо поставлена…И не ответишь ведь – за дело!» – невольно с тоской подумал Хабиб, разглядывая Аслана, невысокого, но жилистого и крепкого мужчину.
Мда…Ну, один раз и по морде получить можно…Не беда. Стоит того. Вздохнул вновь громко и протяжно и повернулся к невесте.
– Патимат, выйдем давай, – предложил тихо Хабиб.
– Что? – она тут же побледнела опять как мел и бросила в сторону отца сиротливый взгляд.
Но Хабиб уже вставал, отодвигая ее стул прямо с сидящей на нем оцепеневшей девушкой.
– Давай- давай, поговорить надо.
– Л-ладно, – Патя встала, аккуратно оправила юбку и пошла в сторону спален.
А Хабиб конвоиром за ней, провожаемый одобрительными взглядами всех присутствующих.
21.
Вставать не хотелось. Зачем?
Улыбаться остальным. Держаться. Делать вид, что мне не плохо, когда мне так муторно, что тошнота ощущалась физически. Нет, это была не острая боль, не непереносимое страдание. Просто мир вокруг стал серый, и ты, чтобы ни делал, не был способен воспринимать его другим.
Да, жить можно. Как и есть безвкусную кашу, чтобы утолить голод.
Радовало одно – я точно знала, что это пройдет. Ведь ничего такого не случилось. Просто одно наложилось на другое, и все вместе так неожиданно погребло меня под лавиной переживаемого уныния.
Вчера я поменяла билеты. Решила, что улечу домой сегодня, третьего января, и не буду оставаться на все выходные. Кататься у меня все равно никакого настроения не было, а чужие беспечные лица и нескончаемая шумная болтовня невероятно раздражали. Хотелось побыть одной, в тишине. Закрыться дома, залезть под одеяло и с самого первого сезона пересмотреть всего "Доктора Хауса". Почему-то то, как он убежденно заявлял, что "все врут" и " люди- идиоты" меня всегда в такие моменты успокаивало.
Внизу галдели одногруппники, по всей видимости собирающиеся на склон. Я с ними идти не хотела, и потому только еще глубже зарылась под одеяло, когда услышала приближающиеся к моей комнате шаги, а затем и решительный стук в дверь.
– Мадь, пойдешь? – Иркиному упорству позавидовал бы и бронепоезд.
– Нет! – рявкнула я, прикрывая голову подушкой.
– Давай, ну! Все равно вечером уезжаешь! Хоть чуть-чуть проветришься! – заскулила Зайцева под дверью.
– Нет! Говорю же!
Добавлять, что я только и жду, когда они все уйдут, чтобы выползти из своего " скворечника", как назвал мою комнату один бородатый товарищ, и спокойно попить кофе в гробовой тишине, я не стала. Ну, думаю, Ирка итак поняла. Потому что больше не настаивала. Театрально громко вздохнула по ту сторону двери и потопала к лестнице.
Я чутко прислушивалась к ее удаляющимся шагам. Вот она стремительно и легко спускается по лестнице, вот говорит ребятам, что со мной связываться бесполезно. Вот они начинают возмущенно и недовольно галдеть в ответ, при это шурша верхней одеждой и натягивая обувь. Скрип входной двери, шаги, смех, хлопок…Всё.
Тихо.
Я непроизвольно выдохнула. Одна. Наконец. Дом моментально зазвенел приглушенной пустотой. Казалось, я слышу в ней, как шуршат пылинки в воздухе, подсвеченные проникающими сквозь окно солнечными лучами.
Я сладко потянулась, откинула одеяло и пошлепала в душ. Сейчас вот приведу себя в относительный порядок и можно будет попить кофе. А после соберу вещи.
А вечером уже самолет.
***
На улице стояла как назло восхитительная погода. Плюс пять, ультрамариновое небо и невероятно яркое, румянящее щеки солнце. Белоснежный снег ослепительно блестел, в воздухе пахло разогретой хвоей, тающими сосульками и горными хребтами. В общем, не объяснить, как, но, кто хоть раз был утром в горах в погожий зимний день, сразу поймет, о чем я.
Наварив себе целый тазик крепкого кофе, я запрыгнула в салатовые дутики и, завернувшись в пушистый плед, вышла на нижнюю террасу.
Вокруг было тихо – почти все соседи, как и мои одногруппники ушли на склон. Оставшиеся же еще отсыпались после ночных гулянок. На улице ни души, что меня как раз полностью устраивало.
Грея пальцы о свою огромную кружку, я с ногами залезла в плетеное кресло в самом дальнем уголке террасы, поплотнее завернулась в плед и затихорилась, отпивая медленными глотками и самой себе напоминая нахохлившуюся сову на жердочке. Из небрежно скрученной гульки на макушке волосы торчали во все стороны, на побледневшем лице проступила печать уныния, а в потухших глазах засел опыт веков.
Щурясь от безбожно яркого солнца, откинула голову на спинку кресла, рассеянно наблюдая за виднеющейся между домами дорогой, по которой проезжали редкие в это время автомобили.
Чаще это были фуры: грязные, громкие серые, пыхтящие темным масляным дымом из выхлопных труб. Вторые по популярности оказались внедорожники и минивэны, почти всегда черные, намытые, блестящие и резвые. Третьи – обычные седаны, белые, серые, синие, замызганные графитовым прилипающим снегом…Глаз машинально пытался зацепиться за что-то и не мог. Лишь лениво провожал каждую проносящуюся мимо машину.
Поэтому, когда из-за дома показалась вырвиглазно -салатовая малютка матиз с большой эмблемой проката на боку, я невольно сфокусировала взгляд, хмурясь, чтобы лучше его разглядеть.
Мда…Очень странный выбор машины для горной поездки. Ее сюда что? Ветром занесло? Их вообще разве еще выпускают? А тарахтит -то как, господи…Пукнет и умрет.
Я оторвала голову от спинки кресла, с вялым любопытством наблюдая, как салатовый мини-монстр притормаживает у поворота к нашему гостиничному комплексу. Хоть дороги и были хорошо расчищены, но это для нормальных машин. Потому что как бы аккуратно не крался этот ржавеющий лягушонок, поворачивая, но я даже со своего наблюдательного пункта услышала, как мерзко и жалобно машинка заскрежетала днищем о колею, и скривилась от бросившихся в рассыпную по коже противных мурашек.
А лягушонок тем временем упорно подползал все ближе. И все отчетливей было слышно, как он скрипит от натуги при каждом повороте колес. Интересно, кто это вообще додумался зарулить на этой бедолаге на такую дорогу и такую высоту?
Я приставила ладонь к глазам козырьком, всматриваясь в темное огромное пятно, которое должно было быть водителем, и нахмурилась сильнее. Потому что вместо контура человека на месте водителя был огромный черный квадрат до самого потолка. Солнце, конечно, сильно слепило, но…А где, собственно, шея? Он так согнулся, что ли? Стало смешно…Впервые за эти бесконечные, муторные три дня. И я слабо улыбнулась, наблюдая за маленькой салатовой машинкой с каким-то, непонятно как залезшим туда, шкафом за рулем.
Улыбалась, пока эта самая машинка не тормознула прямо у моей террасы, а из нее не вывалился этот самый шкаф, буквально стряхнув с себя несчастный, жалобно повизгивающий тонким железом автомобиль.
Дыхание сперло и перед глазами поплыло, потому что прямо передо мной пытался размять затекшие шею и ноги Хабиб Сатоев.
– ПрЫвет, – он небрежно махнул рукой, криво улыбнувшись. С таким видом, будто мы расстались только пару минут назад, – Думал, катаешься…
Я только шире открыла рот и хлопнула ресницами. Что?
Хабиб тем временем попрыгал пару раз на месте, приводя занемевшие мышцы в порядок, и зачем-то полез на заднее сидение. Когда через секунду я увидела зачем, моя челюсть отвисла окончательно.
В руках у Сатоева оказался огромный букет белоснежных, чуть зеленоватых ближе к стеблю, крупных роз. Я завороженно уставилась на цветы, которые подплывали ко мне все ближе, и не находила в себе сил поднять глаза и взглянуть Хабибу в лицо.
Мне это снится, наверно…
Задумчиво покосилась на огромную кружку кофе у себя в руках.
Точно, пе –ре -доз.
И сердце так истерично бьется где-то в горле, будто я и правда ведро кофеина в себя влила.
– Не рада чИто ли, Мадин? – Хабиб подошел вплотную, упершись ногами в мое кресло.
Мягкая усмешка в его голосе была теплее, чем чертов плед, в который я завернулась. Я шмыгнула носом, продолжая упорно смотреть только на цветы, оказавшиеся так близко передо мной. Тут же терпкий мужской запах, смешанный с тонким розовым ароматом, пробрался в легкие, будоража еще сильней.