– ЧИто-то нЭ сильно вышло…НЭ мешать, – хмыкнул Хабиб.
– Прекрати, это все-таки мама моя, – я начала злиться.
– Ладно, Усе. Молчу, – Сатоев тут же поднял руки вверх, вроде как сдаваясь.
26.
Если при виде главного особняка меня обуревали очень противоречивые чувства, несмотря на то, что уже много лет прошло с тех событий, то маленький двухэтажный домик в английском стиле в глубине сада ничего кроме светлой теплой грусти не вызывал. Всё такой же опрятный, аккуратный, в темно-красном кирпиче, с белоснежными окнами и решеткой шпроссов, с многочисленными цветами на подоконниках и ажурными занавесками – он был будто сошедший со страниц сентиментальной европейской прозы девятнадцатого века.
Я невольно ускорила шаг, потянув за собой с любопытством оглядывающегося по сторонам Хабиба. Мокрый гравий пешеходной дорожки шумно зашуршал под нашими ногами.
Внутри дома пахло едой и немного пустотой. Тот самый стылый пыльный аромат, который появляется в помещениях сколько их не проветривай, если там долго никто не живет. Этот домик использовали теперь только для гостей, а гости к Палеям нынче заезжали не часто. Если я приезжала к маме, то ночевать у нее не оставалась – мы ведь раньше жили в одном городе. Старшая сестра же Лейла и сын отчима Антон и вовсе здесь наверно никогда не появятся. Хоть Вадим Львович и, казалось, простил их за предательство, но негласно было решено, что путь в Россию им заказан. За сыном Тимуром Вадим с мамой летали сами, чтобы забрать его к себе в период школьных каникул. Сами же привозили его потом обратно в Германию.
– Перекусить хочешь? – я наблюдала за тем, как Хабиб снимает кроссовки и вешает куртку в коридоре.
– НЭт, не хочу. Может сходить за чемоданом все-таки, а то так быстро утащила мЭня, – Хабиб поправил джинсы в районе ремня и заозирался по сторонам. Заглянул в гостиную, открыл дверь на кухню.
– Принесут сейчас, – отмахнулась я и снова взяла его за руку. Горячая грубая ладонь приятно заколола кожу, и от кисти вверх к предплечью поползло тепло.
В животе как-то очень быстро скрутился жаркий ком от мелькнувшего в голове осознания, что мы одни в этом доме, что Хабиб приехал сюда, хотя мог и отказаться. Что он сделал это для меня, и что прямо сейчас он смотрит на меня насмешливо и заинтересованно, явно рассчитывая на какую-нибудь…хм…"благодарность"…
– Ну, раз принЭсут – наверх пошли. ГИдЭ там комната твоя? Любопытно…
***
– И как тебе моя мама в живую? – я прислонилась к стене, сложив руки за спиной и с улыбкой наблюдая, как Хабиб топчется медведем по моей девичьей комнатке.
Она была ему явно мала. Небольшая, заставленная белой резной мебелью, с розовыми пледами, мягкими игрушками и обоями в крупные цветы. Мощный, волосато-бородатый Хабиб, одетый во все черное, смотрелся здесь как какое-то жуткое святотатство.
Таких дядек не пускают в комнаты к девочкам.
Он и сам это прекрасно понимал, судя по ироничному выражению его лица. Ступал осторожно, будто в любой момент может сработать сигнализация, заточенная на мужиков с пошлыми мыслями, быстро вертел головой, подмечая детали, и жадно задерживал взгляд на всяких чисто девичьих мелочах: статуэтки, фотографии в рамках с сердечками, семейство плюшевых котят на кованой белой кровати.
Покрутил в руках ручку с помпоном, валявшеюся на письменном столе, недобро сощурился на постер с бойз бэндом, и только потом повернулся ко мне.
– Красивая женщина… Мило, чИто она решила разместить нас здЭсь, – он хмыкнул, подходя к кровати и, надавив пару раз кулаком на матрас, добавил, – В этом бабском раю…
И моя несчастная девичья постель тут же истошно заскрипела, чудом перенеся то, как с размаху на нее плюхнулся Сатоев.
– ГромкА, – подытожил Хабиб, скалясь и посылая мне многообещающий взгляд из- под потяжелевших век. Закинул одну руку за голову, а второй похлопал рядом с собой по матрасу, предлагая присоединиться.
– Если не нравится – можем перебраться в другую спальню, – пожала плечами я, делая вид, что не понимаю намеков.
– НЭ, отлично Усе, – Хабиб только улыбнулся шире, – МИне кажется, я даже запах твоих духов здЭсь чую…
Я медленно оттолкнулась от стены и сделала шаг к кровати, на которой развалился Хабиб. Черные глаза буквально впились в меня, ловя каждое движение. Вдоль позвоночника побежали мурашки – слишком странная и волнующая была картина передо мной. Хабиб в окружении вышитых подушек и плюшевых котиков, звездой разлегшийся на моей юношеской кровати, заправленной розовым пушистым пледом. Неуместно и неожиданно пошло…
– Красивая и всё? – мой голос сел на пару тонов, приобретая интимную бархатистость.
Не знаю, зачем я настаивала на разговоре о моей маме. Наверно, интуитивно чувствовала, что сейчас Сатоев гораздо больше расположен во всем со мной соглашаться.
Хабиб нахмурился и поджал губы. Проследил за тем, как я провела пальцами по кованой спинке, остановившись у изножья кровати.
– ЧИто ты хочешь от мЭня, Мадин? Вежлив буду, чИто еще? – он перевел на меня похолодевший, жесткий взгляд.
– Просто пойми, что это моя семья. Я их люблю…
– Я понимаю, – буркнул Сатоев и с жаром добавил, – Ну, нЭ обязан я тоже любить ее, ну! Давай нЭ будЭм вообще!
– Да, не обязан, – глухо повторила я, отворачиваясь.
Стало так грустно, что весь запал разом пропал. А в глазах вдруг предательски защипало…Чё-ё-ёрт!
Я резко задержала дыхание, чтобы не всхлипнуть. Это что вообще? Я что? Собираюсь плакать? А мир уже стал расплываться перед опущенными в пол глазами. Окатило волной недоумения.
С чего вдруг вообще реву?! Это что…?
Догадка холодком поползла по коже…Гормоны?! Ну, приехали…
С кровати донесся раздраженный глубокий вздох, а затем матрас жалобно заскрипел, возвещая о том, что Сатоев изволил поменять положение. Покосилась в его сторону. Сел и хмуро взирает на меня.
– Мадинка, – как-то слишком ласково, отчего я все-таки не смогла удержать судорожный выдох, выдавший меня с головой, – Ты чИго??? ТЭбя ж лУблю, а? РодствЭнники-шмодствЭнники… НЭ по пять же лЭт нам?! Сами проживем…Ты общайся – кИто мешает???
Господи, лучше б молчал!
Только хуже делает! Вообще не успокоиться. Вообще…
И самое обидное, что я точно и сказать не могла, почему меня трясет всё больше. Вот уже и плечи мелко дрожат. Я до боли сжала пальцами переносицу, так и не поднимая головы. Отошла от кровати, разворачиваясь к Хабибу спиной. Поняла по звуку шагов, по шевелению воздуха, что он встал с постели и подходит ближе.
Тяжелые горячие ладони сжали мои предплечья до хруста, в макушку уперся бородатый подбородок.
– Усе, прЭкращай…– недовольно буркнул Сатоев, начиная покачиваться вместе со мной, словно убаюкивал капризного ребенка.
Ребенка…Рвано выдохнула опять.
– Прости-и-и…– я всхлипнула и зло вытерла мокрые щеки, – Я не хотела! Просто я…Я…
В своей голове я уже раз тридцать проорала "кажется, беременна и это долбанные гормоны, наверно, а не я истерю". Но вслух выходило только мямлить "я", чередуя эту несчастную букву с нервными вздохами.
– Слуша-а-ай, – наиграно беспечно протянул Хаби через минуту, так и не дождавшись от меня ничего вразумительного, – А чИто там за галстук у зеркала висит? Форменный чИто ли? Ты же уже в университете была, когда здесь училась, да?
– Да, это со школы еще, – я шмыгнула носом, мазнув по галстуку расфокусированным взглядом, – Не знаю, зачем я форму сохранила и привезла тогда.
– Уся форма тут? М-м-м… – щекотно зашептал Хабиб мне на ухо, – Это Уот прямо и юбочка плЭссированная, и рубашечка, да???
Я засмеялась, сама не замечая, как быстро успокаиваюсь и заражаюсь его настроением.
– Может примЭришь, Мадь? – Сатоев уже целовал меня в шею, совсем недвусмысленно шаря руками по телу через одежду.
– Юбочка, конечно, есть, – промурлыкала я, откидываясь спиной ему на грудь и прикрывая глаза, – Но не уверена, что смогу ее застегнуть, Хабиб Мансурович…
– Застегивать нЭ обязательно, Сатоева. Усе равно вызову к доскЭ, – нарочито строго изрек Хабиб, оттолкнул меня от себя в сторону шкафа и смачно шлепнул по заднице.
От "Сатоевой" меня как-то повело окончательно. Мысли о том, что надо бы признаться, отошли на задний план, вымещенные чувственным предвкушением. Да и вообще…
Я даже у гинеколога еще не была. Задержка в неделю. Мало ли…
Может, просто гормональный сбой, да?
27.
– Слушай, может успЭем другое платье купит, а?
Хабиб хмуро взирал на мою обнаженную спину в глубоком вырезе вечернего наряда. Платье на мне действительно было спорное – я это прекрасно понимала, но влюбилась в него, стоило только примерить. Черное с мерцающими нитями, облегающее, глухой высокий ворот- стойка, длинные рукава, заходящие на половину кисти, юбка в пол и провокационный вырез на всю спину, чуть-чуть заступающий за талию. Этот контраст глухого вида спереди и обнаженной кожи сзади производил почти ошеломляющий эффект и точно надолго фиксировал на мне взгляд. Слишком чопорно и развратно одновременно. Я не смогла устоять…
– Говорила, ничЭго не видно, – продолжал обвинительно бухтеть Сатоев, нервно поправляя запонки на белоснежной сорочке.
Я перевела взгляд на отражение Хабиба в зеркале и невольно задержала его на могучей мужской фигуре позади меня. Завороженно проследила за тем, как смуглые пальцы Хабиба одергивают белый манжет, крутят черную, сверкающую камнем запонку…
Я никогда еще не видела своего мужчину в классической одежде и теперь испытывала сложности с тем, чтобы отодрать от Сатоева каждый раз намертво прилипающие глаза.
Ему очень…ОЧЕНЬ шло.
Я даже как-то не ожидала. Широченные плечи, обтянутые тонким белым сукном, бычья смуглая шея, небрежно расстёгнутая верхняя пуговица тугого воротника, только подчеркивающая почему-то строгость общего образа. Черные прямые брюки, плотно облегающие сильные бедра и ноги. Это как Халка заточить в костюм. Ему шло, но, казалось, звериная сущность вырвется наружу при любом неосторожном движении. И взгляд еще этот тяжелый, черный, исподлобья, так недовольно сверлящий меня.