(Аловерт Н. Нью-Йорк. Надписи и фотографии // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 498–499)
Колонки редактора вызывают у моих знакомых самые неожиданные чувства. От безумного восторга до заметного испуга. То и дело я выслушиваю наставления, советы, рекомендации.
Например:
— Пиши о чем-нибудь серьезном. О налоговой системе, О ливанском кризисе. О преследовании христиан-баптистов… Зачем ты написал про дочку? И тем более — про собаку? Может, завтра и про таракана напишешь?..
Люди всю жизнь читали передовые статьи. Они привыкли. Им хочется получать ценные руководящие указания. Им без этого неуютно.
Что же делать?
Политикой у нас занимается Гальперин. Нравственными вопросами — Рыскин. Руководящие указания дает Борис Меттер. Да и то неохотно…
Что же это за колонки такие? Во имя чего существуют?
Колонки редактора появились не от хорошей жизни. Необходимо было что-то доказывать уважаемой публике. О чем-то просить. Освещать какие-то подробности редакционного быта. Короче — быть посредником между читателями и газетой.
Однажды я снял комнату во Пскове. Ко мне через щели в полу заходили бездомные собаки. А тараканов, повторяю, не было. Может, я их просто не замечал? Может, их заслоняли более крупные хищники? Не знаю.
Короче, приехали мы, осмотрелись. И поднялся ужасный крик:
— Нет спасения от тараканов! Так и лезут из всех щелей! Ох, уж эта Америка! А еще — цивилизованная страна!
Начались бои с применением химического оружия. Заливаем комнаты всякой ядовитой дрянью.
Вроде бы и зверя нет страшнее таракана! Совсем разочаровал нас проклятый капитализм!
А между тем — кто видел здесь хотя бы одно червивое яблоко? Хотя бы одну подгнившую картофелину? Не говоря уже о старых большевиках.
И вообще, чем провинились тараканы? Может, таракан вас когда-нибудь укусил? Или оскорбил ваше национальное достоинство? Ведь нет же…
Таракан безобиден и по-своему элегантен. В нем есть стремительная пластика маленького гоночного автомобиля.
Таракан не в пример комару — молчалив. Кто слышал, чтобы таракан повысил голос?
Таракан знает свое место и редко покидает кухню.
Таракан не пахнет. Наоборот, борцы с тараканами оскверняют жилища гнусным запахом химикатов…
Марк Серман:
Я познакомился с Сергеем Довлатовым в 1980 году. В одном из наших первых разговоров я пожаловался ему на безденежье, и он сразу решил взять надо мной шефство. Сергей не только взял меня на работу в «Новый американец», но и пригласил временно пожить у них с Леной.
В «Новом американце», который только что открылся, я занимал должность сборщика объявлений. Деятельность моя, надо сказать, была довольно безуспешной. Никто не хотел давать объявления в новую, никому не известную газету и тем более платить за это. Наши импатриоты, с которыми мы связывались, вообще подозрительно относились к телефонным звонкам, к газетам и к предложениям отдать деньги неизвестно на что. Кроме того, была большая конкуренция со стороны «Нового русского слова». Впоследствии, однако, объявления собирались быстрее и проще, чем в самом начале.
Вся редакция занимала помещение не более двадцати метров. В основном это небольшое пространство было занято столами и умывальниками: у нас было два умывальника. Разговоры в редакции длились совсем недолго. Сначала обсуждали новый номер, потом шли выпивать. Это была наша обычная программа.
Мы углубились в джунгли американского бизнеса.
Идеи у нас возникали поминутно. И любая открывала дорогу к богатству.
Когда идей накопилось достаточно, мы обратились к знакомому американцу Гольдбергу.
Гольдберг ознакомился с идеями. Затем сурово произнес:
— За эту идею вы получите год тюрьмы. За эту — два. За эту — четыре с конфискацией имущества. А за эту вас просто-напросто депортируют…
Пришлось начинать все сначала.
Одновременно вырабатывалась творческая позиция газеты. Мы провозгласили:
«Новый американец» является демократической, свободной трибуной. Он выражает различные, иногда диаметрально противоположные точки зрения. Выводы читатель делает сам…
…Наша газета должна быть разнообразной, многосторонней, универсальной.
Таким же мы представляем и нашего гипотетического читателя.
Это человек любого вероисповедания, ненавидящий тиранию, демагогию и глупость.
Обладающий широким кругозором в сфере политики, науки, искусства.
Отдающий должное как высокой литературе, так и развлекательному чтению.
Чуждый снобизма, интересующийся шахматами и футболом, голливудской хроникой и астрологическими прогнозами.
Это человек, озабоченный судьбами заложников, но готовый увлечься и кроссвордом.
Это человек, уяснивший главное — мир спасут отвага, доброта и благородство.
Короче, это — обыкновенный человек, простой и сложный, грустный и веселый, рассудительный и беспечный…
Надеюсь, ты узнаешь себя, читатель?
Нина Аловерт:
В 1980 году Довлатов пригласил меня в газету «Новый американец», и я стала ее театральным (преимущественно балетным) критиком и фотографом. В то время я действительно больше занималась балетом, чем какими-то общими редакционными делами, газетой как таковой. Но в этом смысле я была скорее исключением. Все были безумно влюблены в эту газету и работали в ней почти бесплатно. «Новый американец» стал делом первостепенной важности, почти делом жизни. Те, у кого не было этого энтузиазма, постепенно ушли из редакции. Газета имела невероятный успех: сейчас это даже трудно себе представить. Мы ездили по разным городам, и везде нас ждали, на встречи с нами приходило огромное количество людей.
Каждое утро мы распечатывали десятки писем. В основном это были чеки и дружеские пожелания. Но попадались и грубые отповеди. В одном письме меня называли (клянусь!) учеником Риббентропа, Жаботинского, Бубера и Арафата. В другом какой-то ненормальный интересовался, правда ли, что я, будучи охранником, физически мучил Солженицына. Хотя, когда Солженицына посадили, мне было три года. В охрану же я попал через двадцать лет. Когда Солженицына уже выдвинули на Ленинскую премию.
Короче, шум стоял невообразимый. Повторяю, это были лучшие дни моей жизни.
Мои товарищи и коллеги — прелесть. Расскажу о них коротко. Боря Меттер — Остап, командор. Женя Рубин — Паниковский, я — Шура Балаганов. Алексей Орлов — Адам Козлевич. И «антилопа» есть. Все, кроме меня, умеренно и охотно пьющие. Все рослые и толстые. Широкие и веселые…
Про нас уже говорят, что мы взяли деньги в КГБ. (Агент КГБ — здесь — такое же универсальное и отвлеченное выражение, как слово — бля. Я, бля, пошел, бля…) Боря дико обрадовался. Он говорит — это же прекрасно. Подписчики будут думать, что это солидно.
Елена Довлатова:
Создатели газеты, и Довлатов в том числе, стали очень известными личностями в мире русской эмиграции. Естественно, это было наиболее ярко выражено в Нью-Йорке, потому что газета выходила именно здесь. Но «Новый американец» распространялся и по другим штатам и городам, у него были подписчики в самых разных местах. При этом сотрудники газеты тоже ездили по стране, как звезды. Их действительно узнавали, знали и любили, может быть, благодаря особой тональности этой газеты. От этой газеты ждали не сухой информативности, а разговора с читателем — и это для нас было внове.
Период «Нового американца» был все-таки периодом творческим, это было замечательное время в жизни Сережи. Работа в «Новом американце» была не просто журналистикой, это было дело, которому все служили со страстью. Там никто не работал ради денег: платили очень мало, а главный редактор и вовсе без зарплаты жил очень долго.
И все-таки дела шли неплохо. О нас писали все крупные американские газеты и журналы. Я получал вырезки из Франции, Швеции, Западной Германии. Был приглашен как редактор на три международных симпозиума. Вещал по радио. Пестрел на телевизионных экранах. У нас были подписчики даже в Южной Корее…
Я мог бы привести здесь сотни документов. От писем мэра Коча до анонимки на латышском языке. Но это — лишнее. Кто читал газету, тот знает…
Годовой юбилей мы отмечали в ресторане «Сокол». По территории он равен Ватикану. В огромном зале собралось человек девятьсот. Многие специально приехали из Филадельфии, Коннектикута и даже Техаса.
Видимо, это был лучший день моей жизни…
Нина Аловерт:
Надо сказать, что организаторы газеты все-таки держались несколько особняком. Довлатов, Меггер, Орлов, Вайль и Генис были редакционной элитой. Кажется, перед тем, как я ушла из газеты, Наташа Шарымова с покойным Аликом Бачаном и кто-то еще готовили собрание, чтобы на эту тему поговорить. Не помню, что из этого вышло и состоялось ли собрание, была ли я на нем. Просто я тогда сама не очень ладила со своими коллегами. Не могу сказать, что я была права, а все были неправы, я не была тем единственным, кто шагает в ногу. Наоборот, сейчас я с большим огорчением вспоминаю об этих конфликтах. Так же, как и все остальные, я не умела быть лояльной. Дело в том, что мы, эмигранты, поначалу думали, что мы все одной крови — ты и я. Оказалось, нет. Оказалось, что мы очень разные. Но нас объединяло то, что мы приехали из страны, где не очень умели толком друг с другом разговаривать, строить нормальные деловые отношения, прислушиваться к другому мнению. Свобода, которую мы обрели в Америке, поначалу обернулась для нас «свободным» и категоричным неприятием чужих мнений и доводов. Тогда я этого не понимала, теперь понимаю.