нь умно — не пристает и не навязывается. Непонятно, откуда в этом грубияне нашлись такая деликатность и такой такт.
И вот этот день настал. Моня обещал приехать в час дня и отвезти Риту с пианисткой в «Метрополитен». Пора ехать, а его нет. Обе дамы, в парадном облачении, нервничают и каждую минуту подбегают к окну в ожидании его машины. Но Мони нет. В половине второго Рита в панике набирает его номер. Никто не отвечает. Они уверены, что он застрял в траффике, вызывают такси и уезжают.
Флешбек. Час назад. Моня у себя дома бреется (второй раз в этот день), выбирает костюм, пробует разные галстуки. Внезапно, взглянув на часы, он спохватывается, надевает первую попавшуюся рубашку и куртку. И в этот момент раздается звонок в дверь (в этом доме на Брайтон-Бич живут преимущественно русские, у Мони полно друзей, и он без колебаний открывает дверь). В квартиру врываются трое молодчиков. Надрывается телефон (это Рита), но они не подпускают Моню к телефону. Они требуют, чтобы он ехал с ними в советское посольство разговаривать с каким-то гэбэшным чином. Грозят, что у них в руках такой компромат из его одесского прошлого, что если он только пикнет, они передадут его ФБР, и Моню депортируют. Он знает, что его ожидает в Одессе. Моня не хочет в этот день никаких силовых эксцессов и пробует их урезонить. Но начинаются угрозы и голливудская драка.
Моня пырнул ножом одного из них, а другой выстрелил в Моню из бесшумного пистолета. Моня падает. Киллеры выбегают, садятся в машину, но их замечают два русских таксиста (в доме, как уже упоминалось, живут преимущественно русские). Они чуют что-то неладное и начинают их преследовать. Гонка по всем американским правилам. Сергею нравился вариант катастрофы на Бруклинском мосту…
Телефонный звонок. Моня, истекая кровью, берет трубку. Это Рита. Она говорит, что ее выход через десять минут, и что конкурс показывают по Пятому каналу телевизора. Моня просит извинения, что не заехал за ними, объясняя, что у него сломалась машина. Он желает ей удачи и говорит, что постарается приехать к концу. Пусть не волнуется и поет. Последним усилием воли он включает телевизор. Рита на экране поет арию мадам Баттерфляй, под которую Моня и умирает.
Было решено, что Сергей пишет все сцены разборок, драки и гонки, а также характеры жителей Брайтон-Бич: Моню и его окружение. Я создаю дом Джулиана и Викки, светские, гейские и лесбийские сцены. Над эпизодами с участием КГБ трудимся мы оба. В процессе работы мы не на шутку размечтались в качестве режиссера-постановщика пригласить Милоша Формана. Его фильм «Пролетая над гнездом кукушки» мы считали шедевром. Да и с выбором актеров никаких разногласий не было. На роль Мони идеален был бы Энтони Куинн, несравненный Грек Зорба и Дзампано из фильма Феллини «Дорога». В 1981 году ему было 66 лет… Всего на 10 лет старше нашего героя.
Русскую эмигрантку Риту прекрасно бы сыграла Джоди Фостер. Она родилась в 1962 году, и к моменту, когда наш сценарий был бы готов, ей было 20 лет. Нам казалось, что из молодых актрис она самая утонченная и талантливая. В роли избалованной и нервной Викки мы видели Мерил Стрип. К моменту съемок ей было бы 32-33 года. Роль хозяина дома Джулиана мы предложили бы Роберту Редфорду — выбор Довлатова — или Ричарду Гиру (мой выбор). И, наконец, на роль их сына Дэвида, совестливого гея-вегетарианца, мы единогласно избрали двадцатишестилетнего Toма Хэнкса.
Как прекрасно все складывалось! Классный режиссер, парад суперзвезд и два очень талантливых, но пока (временно) неизвестных эмигрантских сценариста.
Наш фильм забрал бы всех «Оскаров». И за оригинальный сценарий, и за режиссуру, и за исполнение главных и второстепенных ролей.
Мы отправили заявку заказным письмом и стали ждать. И дождались. Вице-президент Эстер Шапиро позвонила Сергею и сказала в чисто американской манере, что хотя ничего более увлекательного она не читала, но, с другой стороны, заявка как-то не совсем вписывается в их планы.
Она будет в восторге, если мы будем продолжать работу над сценарием, но без определенного заказчика и обязательств с их стороны. Более того, нам предоставлена свобода предлагать наш сценарий любому покупателю по нашему выбору.
К тому времени мы уже знали, что шансы пробиться в Голливуд «без приглашения» практически ничтожны. Мы решили не тратить силы и не подвергать себя унижениям. Каждый из нас был закручен в водовороте повседневной жизни, и дорога в Голливуд показалась нам слишком крутой и тернистой. Мы забросили эту идею, да так, что у Сергея не осталось никаких материалов о сценарии, кроме моих и его писем.
Напомню, что я не оставляла себе копий моих писем, и их прислала мне Лена Довлатова, когда она помогала мне писать эту книгу. За что я ей, конечно, благодарна. Но когда вышло первое издание этой книги, Лена сказала, что историю со сценарием я выдумала. Мне это обидно как свидетельство ее низкой оценки моего писательского мастерства — неужели она думает, что я не могла придумать что-нибудь поинтереснее, чем история о неудавшемся сценарии?
Глава двадцатаяMасDowell Colony
В 1984 году в издательстве Sellerio Editore на Сицилии была опубликована на итальянском языке моя повесть «Двенадцать коллегий», а в русско-американском издательстве «Эрмитаж» вышла на русском моя вторая книга «Под знаком четырех».
Вооружившись ими, в феврале 1985 года я подала документы в артистическую «колонию», называемую МаcDowell Colony. Это своего рода дом творчества писателей, художников и композиторов. Находится колония в городе Питерборо в штате Нью-Гэмпшир, в полутора часах езды от Бостона на машине. Это совершенно волшебное место. В сосновом лесу стоит викторианский деревянный дом с колоннами и башенками, а вокруг него на довольно большом расстоянии друг от друга разбросаны домики — индивидуальные студии, где живут и работают «колонисты». У композиторов — студии с роялем. У художников — skylight (то есть окна в крыше). У писателей — только письменный стол, камин и кресло. В этих студиях есть и спальня, и крошечная кухня, хотя никто никогда ничего не готовит. В студиях нет ни телевизоров, ни телефонов, и на дверях висит просьба не стучать в дверь до половины седьмого вечера. Утром колонисты собираются в центральном доме на завтрак и выбирают из обширного меню ланч (любое разумное желание удовлетворяется). В час дня подъезжает к студии машина, и на крыльцо ставят корзинку с заказанным ланчем. А в половине седьмого вечера обед при свечах — снова в большом доме. Тут уж колонисты всласть общаются.
После обеда можно пойти в город в кино, можно навестить друг друга, иногда кто-то объявляет, что закончил картину, скульптуру, рассказ, поэму или сонату — все приглашаются в его (ее) студию посмотреть или послушать. Самое главное, что проживание в этих райских условиях — бесплатное для тех, кто находится в стесненных материальных обстоятельствах. Основал эту колонию в 1896 году Эдвард МакДоуэлл и его жена Мариан. Эдвард МакДоуэлл был композитором. Исполняли его произведения редко, он всю жизнь преподавал и жил на мизерную зарплату. Мариан была из очень богатой семьи, но гордый МакДоуэлл не хотел пользоваться ее деньгами. Когда он заболел и оставил преподавание, они купили в Нью-Гэмпшире землю с лесными угодьями, и Мариан построила ему студию, чтобы он мог там сочинять музыку. Но он уже был так болен, что работать не мог. И тогда им пришла в голову мысль пригласить в эту студию молодого начинающего композитора, чтобы он сочинял, не зная материальных и бытовых забот.
Теперь в колонии больше двадцати студий, в которых живут и работают композиторы, писатели и художники от двух недель до двух месяцев, в зависимости от того, сколько хочет и может прожить там колонист.
Колонию поддерживали богатые меценаты, многие из которых в прошлом были сами нуждающимися колонистами: Джон Апдайк, Леонард Бернстайн, Аарон Копленд, Торнтон Уайлдер и многие другие. Для того, чтобы попасть туда, надо послать несколько произведений (писателю — рассказы, главы из романа или мемуаров, поэту — стихи, художнику — слайды, композитору — пленки или диски). И еще нужно три рекомендации от известных в твоей профессии людей. Мне дали рекомендации поэтесса Маргарет Бувард, журналистка Патриция Блэйк и Бродский. Меня приняли.
Я прожила в колонии пять недель, начала писать роман, но он не клеился. Наутро я перечитывала свои листочки, и меня охватывал такой ужас, что я, изображая из себя Николая Васильевича, бросала вчерашнюю продукцию в камин на растопку (компьютеры еще не вошли в нашу жизнь). Вероятно, я была так ошеломлена комфортом и беззаботностью своей жизни, что считала обязанной сочинить что-нибудь вроде «Капитанской дочки» или «Анны Карениной». Но шедевра не получалось. Подружившись с колонистами, я узнала, что мои комплексы — обычный синдром новичка. Единственное, что я писала охотно, так это письма родным и друзьям.
14 марта
Здравствуй, милый Сережа!
Вот уже три недели я живу в МакДоуэлл-колонии. Игорь [Ефимов — Л. Ш.], который был здесь несколько лет тому назад, пугал меня скукой и одиночеством. Ничего подобного я не ощущаю. Я попала чуть ли не в самую отдаленную студию в глубоком лесу. Вокруг только птицы и белки, сосны и снег (прости, ты же ненавидишь природу). Моя студия — двухэтажная. Внизу кабинет и кухня, наверху — спальня и ванная. Кухня не нужна, потому что завтракаем и обедаем в нашей викторианской столовой, с чудесной антикварной мебелью, портретами в рамах и свечами. Каждому гарантируется полное одиночество с 8.30 утра до 6.30 вечера. Сейчас в колонии живут восемнадцать человек. Из них пять композиторов, семь художников, шестеро — поэты и писатели. Твори на здоровье. Я и пытаюсь. Сочиняю «полнометражный» роман. Готовой продукции — 90 страниц, то есть 11 глав. Это примерно одна треть. В романе один из героев, к сожалению, не главный, похож на тебя в юности. Такой же высокий, нечеловеческой красоты, застенчивый молодой прозаик. Вчера написала главу о его первом литературном вечере в ССП. В жизни он гораздо лучше, чем на страницах моего несчастного романа.