— Пусть встанут на удобном месте и ждут.
На пленных ратников он зла не держал. Можно было увести их с собой, сделать холопьями. И держать, пока не будет выкупа. Так поступали с врагами часто, особенно если враги успели причинить немало зла той земле, на которую заявились. Здесь был случай иной. Они лишь желали пойти воевать псковичей, но были взяты в полон на своей же земле.
— За всех живых расплатился Герденя да те, что уже не встанут. Дадут честное слово, что не будут врагами Пскову, всех отпущу, — повелел князь.
Ратники, которым повезло остаться в живых, клялись — каждый своими богами.
— Немощных унесёте сами, а лошадей я забираю, лошади мне нужны.
Довмонт распорядился осмотреть место побоища, собрать всех своих — убитых и раненых — и переправить их через реку на плоту. Плот пришлось вязать заново, но до того, как он был готов, к берегу из леса выехали на своих ослах врачеватели.
Сам князь уже переправился и с удивлением смотрел на старика Ибн Хафиза и Убайда. Он был уверен, что они ушли с основной частью войска.
— Слава Аллаху, ты здоров и меч врага не коснулся твоего тела! — проговорил старик. И его слова перевёл Убайд.
— Откуда вы тут взялись? Разве я приказывал вам меня ждать?
— Врачеватель не может оставить место, где потребуется его помощь.
— Мы набрали в лесу трав, они останавливают кровь и хорошо залечивают раны. Позволь нам, князь, взяться за своё дело немедленно, — добавил Убайд уже от себя.
Пока старик раскрывал свой плетёный сундучок, Убайд осматривал раненых, не отделяя своих от врагов.
К этому времени на плоту переправили и первых раненых с того берега.
Старик горестно посмотрел на палящее солнце:
— Надо много времени, чтобы помочь всем. Прикажи перенести их в тень.
— Нет, старик, ты поможешь самым тяжёлым, и то лишь нашим. Полоцким ратникам отсыпь своих трав, покажи, как их прикладывать. Пусть они сами озаботятся о своих пораненных. Нам же пора выступать. Своих убитых похороним на псковской земле.
Из своей дружины Довмонт потерял пятерых. Да столько же от псковичей. Тяжёлых раненых, что сами не могли сидеть на лошади, было десятка полтора. Врачеватели присыпали их раны своими травами и показали, кого как привьючить к лошади.
— Дойдём до наших, устроим роздых, — сказал князь. И хотя полоцкие ратники поклялись больше не ходить на них с оружием, он всё-таки поставил впереди и сзади десятка по три воинов с оружием и в доспехах. Передний отряд он повёл сам, во главе заднего поставил Василия.
Гонцов в город они послали сразу, как встретились. Это был отряд десятка в два молодых воинов, псковских и Довмонтовых, у каждого по запасной лошади.
— И чтоб встретили князя как подобает, так и скажи степенному посаднику, — наставлял своих Давид Якунович.
Перед этим он отвёл Довмонта в сторону и заговорил просительно:
— Прости меня, старика, князь, как перед Богом скажу тебе, — Давид Якунович даже перекрестился, — сначала плохо я верил тебе, сомневался, а ну как ты зло против города замыслил! Теперь я до гроба друг тебе, и другого князя мне не надо. Так и объявлю со степени.
Отдых решили сделать позже, на своей земле. Довмонт подозвал Ибн Хафиза, спросил, не повредит ли раненым продолжение езды.
— Как на Псковскую землю заедем, так в первой деревне их и оставим под присмотром хозяев. Это лучше, чем с лошади на землю да обратно.
Врачеватель тяжко вздохнул, но с князем согласился.
Теперь они могли бы и не спешить. Однако победа всегда торопит домой победителя. А потому, оставив раненых на попечение сельских жителей, а также приказав встать на постой в той деревне и небольшому отряду, войско скорыми переходами приближалось ко Пскову.
Их встречали с колокольным звоном. Жители разоделись в праздничную одежду, и вечером у воеводы был пир.
Княгиня, тётка Евпраксия, обняла свою старшую сестру, и они обе поплакали над своей несладкой судьбой.
На месте домов в Запсковье, пострадавших от пожара, клали уже новые срубы. Лишь кучи полуобгорелых брёвен напомнили Довмонту о бедствии, которое могло случиться в первый день его прибытия и от которого он спас город.
Довмонт навестил и Лукаса, немецкого рыцаря. Тому уже стало легче. Девчушка, дочка хозяйки, старательно отгоняла от него берёзовой веткой мух. Рыцарь раскрыл глаза, узнал князя и улыбнулся. Улыбка вышла мученической, но всё же это была улыбка, а не стон беспамятного человека.
А через три дня Довмонт стоял на степени рядом с вечевым колоколом у стены Софийского собора посреди детинца. С ним вместе были степенной посадник Гаврило Лубинич и воевода. Окружали их горожане, собравшиеся по зову колокола на вече, и среди них Довмонт видел немало знакомых лиц. Это были ратники, ходившие с ним на Полоцк.
— И не надо нам другого князя, кроме него. Никого лучше Довмонта я не знаю! — выкрикивал в толпу свою речь воевода. — Как перед Господом Богом это вам говорю!
И ратники громкими голосами поддерживали своего воеводу. А Довмонт принимал княжью присягу, ставил свою печать на договоре и целовал крест.
— Князю не пристало ютиться в простой избе, занимай хоромы, что в детинце, — сказал посадник Гаврило Лубинич, когда горожане разошлись после веча. — И дружина пусть из Запсковья перебирается. А то расселились по чужим углам.
Раковор
ля хорошей битвы нужен хороший меч. Такой меч был у Довмонта когда-то. Но его не стало.
Однажды Миндовг в схватке с немецкими рыцарями отбил у них пленников. Разные там были люди, но один сразу обращал на себя внимание. То был странный старик, а быть может, и не старик вовсе, просто двенадцатилетнему Довмонту он мог таким показаться. Старик был чёрен, плохо говорил по-немецки, других языков не знал, кроме своего, на котором по вечерам долго пел протяжные песни. Правая рука была у него заметно длиннее, хотя обе ладони, когда он выставлял их вперёд, выглядели одинаково огромными. И правое ухо, если всмотреться, тоже было длиннее. Довмонт это заметил сразу.
Старший из рыцарей, попавший Миндовгу в плен вместе с собственными пленниками, говорил, что этот старик — важный кузнец, его выкрали у арабов, а те вывезли его из Персии.
— Мы хотели подарить его нашему королю, — объяснил рыцарь Миндовгу.
В те дни Миндовг в ковалях не нуждался, он нуждался в хороших воинах, которые убивали рыцарей и шли дальше на битвы с их мечами.
Отец же устроил пир, все ему подносили подарки — кто кубок, кто арбалет, а Миндовг подарил коваля.
У них был свой коваль, из литовцев, он жил одиноко в избе, — широкоплечий выпивоха и весельчак. Жены у него не было, но от этого их коваль не страдал, потому что поблизости жили две не старые ещё вдовы, их-то он и навещал.
Всё это Довмонт узнавал из разговоров прислуги и тут же забывал — что ему было до житейских сплетен.
Иногда из кузницы по нескольку дней не поднимался дым и не было стука, то тяжёлого, басовитого, так что рядом сотрясалась земля, — это когда коваль работал большим молотом, то звонкого, частого — когда в работу шли маленькие молоточки.
Отгуляв, коваль подвозил уголь, разжигал огонь в горне — делал всё сначала медленно, со вздохами, а потом скорее, наконец входил в работу, и руки его начинали мелькать в воздухе так, что превращались в сплошную расплывчатую полосу.
Немало вещей он сработал для семьи Довмонта, и Довмонт в раннем детстве, особенно зимой, часто прибегал к нему в кузню. Он наблюдал за ковалём, поворачивая к горну то одну щёку, то другую, и одной щеке было жарко, а другой — холодно. А коваль в это время выхватывал огромными щипцами из дышащего жаром горна раскалённую заготовку, быстро клал её на металлическую наковальню и, придерживая теми же щипцами, взмахивал молотом.
Но мечи у коваля получались обыкновенные. Коваль и сам знал это, оттого жаловался Довмонту: «Пустили бы меня по миру погулять на год, а то на два, отыскал бы я искусного мастера, пал бы ему в ноги и перенял бы его секрет».
Однако коваль был нужен тут, и никто его не отпускал.
Отец в первое же утро подозвал подаренного коваля и показал ему меч Миндовга, отобранный у знаменитого маркграфа.
— Сделаешь лучше такого, отпущу на волю. Понял меня?
Подаренный коваль умело вынул из роскошных ножен меч Миндовга, осмотрел его клинок с извивистым рисунком внутри чернеющего металла, уважительно покачав головой, как бы показывая, что и он оценил хорошую работу, согнул клинок почти пополам, отпустил, так что тот распрямился с мощной пружинистой силой.
Кое-как по-немецки коваль сообщил, что ему известны тайны, как делать такие клинки, и он будет стараться исполнить волю пожилого отважного воина.
— То не мне, то для сына. — И отец показал на Довмонта.
Довмонт тогда взволновался от этих отцовских слов, он уже мечтал о настоящем мужском вооружении.
— Но делай как на меня, не смотри, что он отрок.
Коваль ответил, что из смелых отроков вырастают хорошие воины, и спросил разрешения осмотреть кузню. Местному ковалю сказали, что подаренный будет жить у него и делить с ним хлеб, а он, тутошний, пусть перенимает его тайное умение.
— Ещё проверить надо его умение, а то наплетут баек, — обиделся было тутошний.
Но отец строго на него посмотрел:
— Другие проверили. Из края в край не стали бы возить. Великий князь пустяковину не подарит.
Подаренный коваль не сразу стал делать клинок Довмонту. Кое-что он переделал в кузне, пробовал на вкус и на ощупь древесный уголь, который лежал кучей под навесом, сортировал его, приговаривая что-то на своём языке. Потом стал сортировать обломки мечей, которые тоже лежали кучей рядом с углём.
У простых воинов и мечи простые: одни гнутся от каждого удара, и в схватке их распрямляют, наступая ногой, другие — ломаются при сгибе, третьи — также разламываются пополам, стоит по ним резко ударить другим, хорошим мечом. Любой воин мечтает о мече, который рубит железный доспех, легко рассекает ткань и перерубает другие мечи. Только хороший меч стоит столь дорого, сколько у простого воина и за жизнь не накопится.