Едва ушли рыцари, инок Кирилл переселился вместе с братией назад в обитель. Андрея он переводил по хлипкому мосту через Великую за руку, юноша, с тех пор как очнулся от сна, в который вогнал его Ибн Хафиз, двигался неуверенно, словно утерял какой-то стержень в теле. Мог он споткнуться на ровном месте, мог пошатнуться, когда и ветра не было.
— Ты присматривай за ним, — попросил игумен Исидор.
Да и как было не присматривать. Стал светлый инок Андрей келейником у Кирилла. Часто вечерами они сиживали да вели беседы. У Кирилла было немало забот, он и в обычные дни уходил во храм Святой Троицы затемно. Певчие тоже прибавляли хлопот. То лучший, ангельский голосок в его хоре замуж подастся, то прихожанин Пахом, коего в нужный миг духовного пения вводил с его трубным гласом Кирилл, вдруг запивал. И всё же каждый Божий день находил Кирилл время и для разговора с иноком Андреем.
Андрей же не чурался никакого послушания. Сам, добровольно, при кухне исполнял чёрные работы. А то его застали ночью — платье братии решил постирать. Кирилл не бранил его: чем тяжелее телу, тем легче душе.
А беседовали они с Андреем о разных предметах. Например, о том, что одна лишь Церковь православная и объединяет нынче Русь. Не стань её — князья русские сделаются врагами друг другу хуже татар и народы свои тоже сделают врагами. Рассказывал о тяжком служении митрополита Кирилла. Митрополит Кирилл, словно Божие око, надзирает над князьями, сводит их и мирит почти три десятка лет подряд. А принял он посвящение от греческого патриарха в Никее самым геройским образом. В те годы герцог Балдуин, предводитель крестоносцев, воевал с императором Византийским, митрополит же Кирилл поначалу поехал на посвящение обычным путём, через Царьград. Однако в дороге он узнал, что путь этот для него закрыт. Обычный смертный повернул бы домой, полный растерянности и скорби. Но не таков наш митрополит. Он вернулся на Русь, принял вид простого паломника и пешим отправился на высокие Кавказские горы. А горы там столь высоки, что достигают пределов небесного чертога, и на их вершинах всегда лежит снег, всегда зимний холод. Через эти-то горы, по звериным тропам, где, говорят, вместо наших волков дикие страшные барсы, а разбойников — видимо-невидимо, над безднами, прошёл-таки митрополит земли русской Кирилл и пришёл в Никею на посвящение к патриарху!
А ещё и книги они вместе читали. Андрей, будучи при матери в Полоцке, постиг вместе с братом греческую грамотность. Это тоже радовало Кирилла. Вдвоём они разбирали писания древних отцов Церкви, а то и заговаривали о любителях премудро мыслить.
Такой светлый ум, как у Андрея, инок Кирилл редко встречал. И когда вели они беседу, любовно смотрел на своего келейника Кирилл, но одновременно и печалился, что пропадает он, как зарытый талант, в их монастырском уединении. Для умственного же развития нужны беседы не с одним только рабом Божиим Кириллом, а с людьми, познавшими душою многие мудрости и печали.
Потому, набравшись духу, он и подошёл к старому игумену Исидору:
— Надо бы нашей светлой голове мир поглядеть. Пошли-ка ты его в Новгород, в тамошние обители. Пусть перепишет для нас древние книги да грамоты.
Больно было Кириллу отрывать светлого юношу от своей души, однако понимал: и ради самого юноши, и ради учения православного это необходимо.
Очередной обоз в Новгород отправляли скоро. Светлый юноша простился с князем, что когда-то доставил его на Русь, простился и с матушкой своей. Распростился, утирая слёзы, с наставником — иноком Кириллом и ушёл на служение людям и Господу в большой мир.
Вскоре после Ильина дня, в 1272 году, по дороге из Орды преставился великий князь Ярослав Ярославич.
Ездили в Орду втроём, не считая бояр: Ярослав Ярославич, младший брат Василий и племянник Димитрий Александрович.
Великий князь успел простить брату его недавние происки. Ощущая нездоровье и оставаясь в редкие мгновения один, он задумывался, кому перейдёт суздальский великокняжий стол. Уже не то что Киев или Галич, а даже Рязань вышла из подчинения великому князю. Не будь Новгорода со Псковом — не то что назвать державой, а разглядеть было бы трудно откуда-нибудь от Рима или Царьграда его великое княжество. Суздаль, Владимир, Переяславль да Тверь, с которой он начинал княжение и которой дал возможность расти, да ещё почти что селения — Москва и Торжок, — вот, пожалуй, вся его держава. А всё же и её обидно отдавать нелюбимому Димитрию Александровичу. Племяннику он не мог простить нечаянно подслушанные слова.
Разговор шёл между Димитрием и его младшим братом Андреем.
— А дядя каким полком командовал, когда Дерпт брали? — спрашивал младший брат.
— Дядя? Он обоз сторожил.
Потому и заставил он себя забыть искания младшего брата в Новгороде. В Орде за несколько лет многое переменилось. Ещё предыдущий правитель, хан Берке, наговорившись однажды вдоволь с бухарскими купцами о вере, объявил наутро, что принимает магометанскую веру. Берке, который почти равнодушно относился к вере своих предков — идолопоклонству, любил слушать разговоры о новых для него разных верах. Кто только не перебывал у него в шатрах! Латинские легаты ездили взад-вперёд между Ордой и Римом, иудейского учителя он тоже внимательно выслушал. Рядом с его шатрами шли уже православные службы, а потом появился и митрополит Сарский. Уже воевода его, Ногай, женился на христианке, и все ждали, вот-вот воссияет над дикими язычниками свет православия и повернёт их на путь добронравия.
Однако возлюбил Берке лжеучение Алькорана, а вслед за ним и большая часть татар повернулись к этой вере.
Брат Берке, хан Мангу-Тимур, воцарившийся теперь в Орде, и вовсе утвердил эту веру. И когда князь рязанский Роман Олегович попробовал хулить новое для татар учение, то жестоко поплатился жизнью. Озлобленные свежеиспечённые магометане изрезали тело несчастного князя на куски, с головы содрали кожу и выставили её на копье — как раз к приезду великого князя с братом и племянником.
Все трое сразу уразумели, сколь опасной может стать невоздержанность в речениях.
Мангу-Тимур принял от князей обычные подарки — меха, серебро. Эти подарки утонули в горах других подарков, от других небольших властителей с обширных его территорий.
Ярлык на великое княжение Ярославу Ярославичу был подтверждён, да не попользовался в этот раз ярлыком от хана великий князь.
Мёртвое тело Ярослава отправили для погребения в Тверь, а оба князя — племянник и дядя, — едва закрыл очи покойный, поспешили в свои вотчины, сославшись на неотложное дело. Василий — в Кострому, Димитрий — в Переяславль. Оба немедля направили послов в Новгород и снова заспешили — успеть к похоронам.
Князь Димитрий на этот раз считал себя правым. Девять лет назад он уступил новгородский престол дяде без спора. И даже обиду проглотил, это объяснение — «по малолетству». А и то верно: попробуй докажи, мало это или много — двадцать четыре. Для княжеского возраста. Рядом с сорокалетним Ярославом Ярославичем. Хотя и те, кто тогда решал на вече, могли сказать бы проще: «Ты был за отцовскими плечами, и мы тебя разглядеть не успели. За ним же — великое княжение».
Теперь и дядя был не тот — всего тридцать восемь, а погрузнел, на коня без подсадки не сядет. Да и сам князь Димитрий тоже другой — за ним теперь кроме памяти об отце победа под Раковором.
Сразу после похорон князь Димитрий направил послов и в Псков. Князь Довмонт, боевой товарищ, посылавший ему слова дружбы и подарки в Переяславль к каждому Рождеству, был обязан помочь.
Да и посадник Павша, тоже ходивший на Раковор, был на новгородском вече за князя Димитрия. Высокий, плечистый, он голосом и осанкой сам бы сошёл за князя. Вече его любило. Даже в тяжкие, смутные мгновения, когда народ стоял затаив дыхание или, наоборот, кричал без разбора яростные слова, он мог пошутить, и все сразу, как бы взглянув на себя издалека и осознав, в сколь глупом положении могли бы только что очутиться, начинали смеяться вслед за ним. А там, как бы уже сами собой, и находили как поступить.
Однако были и те, кто на вече кричал за князя Василия.
— Кто нас в Орде от татар уберёг, или забыли? — вопрошали они. — Были бы сейчас под полками, что хотел вести Ярослав Ярославич. А князь Димитрий молодой, ещё успеет накняжиться.
Опять ему поминали его молодость. Теперь уже по привычке, потому не намного моложе был своего дяди. Просто у дяди живот да зад, словно на откорме, дядя на крыльцо взберётся, сразу пот отирает, он же — на любую гору бегом вбежит, на скаку в седло запрыгивает.
На Ярославовом дворе жило на радость и веселье новгородцев два посольства. Бояре одного и другого князей, едва здороваясь друг с другом, тайно встречались с лучшими людьми, склоняли их на свою сторону.
Большинство вече кричало за князя Димитрия, его признали князем новгородским.
Но дядя, как несколько лет назад в происках против Ярослава, показал неожиданную прыть.
Зачем городу князь? Чтоб надёжная защита была. Если враг какой захочет границы пересечь, тут и князь с дружиной. Если кто выйдет разбойничать, людей в полон уводить — снова князь.
В вольных городах Пскове да Новгороде князя нанимают только на службу. Всеми землями владеют сами города, и князьям здесь ничего не принадлежит. При найме с князем посадники заключают договор: сколько княжеских артелей могут рыбу ловить и в каком месте, сколько ватаг могут идти на море и бить морского зверя, а сколько — лесного, сколько нужно прокорма для его людей. Этот договор читают на вече. Потом князь подписывает и ставит свою печать. Степенной посадник тоже подписывает и ставит печать города. Вече ещё может потребовать, чтоб князь крест целовал в знак твёрдости договора или поклялся на кресте.
Если же кто договор нарушил — город или князь, — снова выходи на вече.
В Пскове и Новгороде привыкли менять князей. Как что не по договору — иди, другого себе найдём.
Кроме князя есть в городах и своё ополчение — тысяча. Во главу тысячи вече выбирает тысяцкого, воеводу. Тысяцкий — главный помощник степенному посаднику, которого тоже выбирает вече, только на срок, чаще на четыре года. Кроме степенного посадника ещё есть и просто посадники — бояре от городских концов из лучших семейств. Их выбирают уже сами концы — части города. Чаще бывает так: сначала боярина выберут просто посадником, потом город его узнает и выберет степенным.