А телефон молчит.
Ее сумки раздражающе стоят у стены.
Она хочет уйти.
Эти три слова прочно повисли в воздухе, и их никак нельзя удалить из чата. Нельзя!
У меня перед глазами так и стоит мой маленький, нежный, беззащитный комочек, которому очень и очень больно.
Я знаю, что больно. Малыш, я знаю.
Встреча с Евой — херовый допинг для радости. Женя слишком переживает. Ее мучают угрызения совести. Ей стыдно. И я все это понимаю, но что мне то делать? Что?!
Я должен улететь с семьей. По традиции, мы улетаем на горнолыжку во Францию. Примечательно, мы никогда не нарушали этих планов. Примечательно вдвойне: в этом году я очень хочу их нарушить.
Потому что чувствую — моя семья здесь. В той квартире. И я ей сейчас очень нужен, а сидя здесь, будто предаю.
Сильнее сжимаю телефон, и в эту же минуту он коротко вибрирует
Маленькая
Хорошего полета
Маленькая
Отдохни
Маленькая
Я по тебе уже скучаю
Эти три коротких сообщения даются моей девочке ой как не просто. Это чувствуется. Она не хочет. Но делает. Ради меня.
— Капитан просил передать, что через десять минут мы взлетаем, — вежливо сообщает стюардесса, а потом сразу удаляется.
Я замираю.
Знаете. Есть такое ощущение, когда ты понимаешь, что стоишь на перекрестке? Два пути, две дороги. Выбирай. Что там будет дальше? Хер его разберешь, но что-то будет определенно.
Я сейчас на таком вот перекрёстке стою, только знаю, что будет на каждой дороге. Первая — означает, что жизнь моя устаканится. Вторая — сыр-бор. И вроде бы, да? Выбор очевиден. Только вот в первом случае я потеряю Женю навсегда.
Этого уже достаточно.
Я снова вижу картину, как она, свернувшись в кулек, горько плачет, и понимаю так ясно: что я здесь делаю вообще? Какие горы? Какая горнолыжка? Мое сердце в Питере. Я же себе места не могу найти… и это замечают все, а папа решает озвучить.
— Влад, да прекрати ты дергаться уже!
Мама бросает на нас взгляд.
Подбираю краем глаза, но сам смотрю на отца и тихо прошу:
— Прости.
Что я творю?! Вскакиваю с места, хватаю свое пальто и сумку и решительно иду на выход. Блядь! Довод! Твою мать! Ты хренов придурок!
Но я физически не могу заставить себя сидеть на борту! Не могу! Она уйдет. Я это отчетливо понимаю. Она от меня уйдет! Если я сейчас улечу — я потеряю ее навсегда, и меня режет на части от мысли, что я не увижу ее больше.
Глупо. Увижу. Только все равно не увижу! Она больше не будет моей маленькой девочкой. Я вернусь из Франции к другой Жене, которая больше ко мне близко не подойдет.
— Влад! — отец нагоняет меня перед джетом и тянет за плечо, — Ты сумасшедший?! Куда ты?! Что происходит?!
— Прости… — отступаю от самолета, как от опасного хищника, потом бросаю взгляд на иллюминатор.
Там встревоженная мама, а еще Ева с лицом, перекошенным от ненависти.
Знает. Она знает, куда я, но мне так насрать.
На все…
Кроме Жени.
— Влад, да объясни ты мне, что происходит?! С работой что-то не так?! С выборами?!
— Нет, — слегка улыбаюсь и делаю еще один шаг назад, — Но я не могу улететь, не сейчас. Прости.
Отец поджимает губы, а потом пару раз кивает и шепчет.
— Значит…Ева права.
— Прости…меня тянет, понимаешь? Туда. К ней. Если я сейчас улечу, я ее потеряю, а я не могу. Просто...не могу. Физически не получается.
— Ты хорошо понимаешь, что ты делаешь?
— Да, но я по-другому не могу. Объясни все маме и…прости.
Разворачиваюсь и ускоряюсь, чтобы не передумать. Точнее не так. Я точно не передумаю, но вот снова забить на свои желания и делать так «как должен»? Да.
Долг и ответственность, увы, это то, чему меня учили с пеленок. Считай, это мой первый бунт, и я улыбаюсь, как подросток, когда покупаю ей цветы, потом заезжаю за шампанским и в ДЛТ на Большой Конюшенной, где меня уже ждет подарок, который я купил впервые с таким волнением, трепетом и наслаждением.
А потом я еду к дому.
Это шикарная многоэтажка. Самая лучшая из тех, что я смог найти и в принципе снимал когда-то для своих женщин. Она не просила — я сам захотел. У меня вдруг появилась такое дичайшее желание дать ей все самое лучшее, и, наверно, тогда я окончательно признал, что влюблен.
Да. Влюблен в малолетку из дебильного бара «Кит», от которой мне душу кроет так, что я разум шлю на хер.
Все шлю на хер.
А перед дверью немного пасую.
Вдруг она меня не ждет? Или вдруг вообще не одна? Помню, как-то раз Ева меня не ждала, и это был не тот вечер, который я бы хотел хранить в памяти, но он здесь.
И он парализует.
Я стою пару мгновений перед дверью с ключами, букетом и пакетом с продуктами. Туплю.
Хер. Не туплю. Мне страшно. Натурально страшно, что все снова повторится, но потом я вспоминаю Женю и мотаю головой.
С ней этого не может быть. Не. Сука. Может. Быть.
Однако ключи все равно прячу в карман и давлю на звонок.
Тишина.
Давлю еще раз.
Я видел свет. Она дома. Давай, девочка, впусти меня...И я наконец-то слышу тихие шаги.
Возникает азартные, дикое желание сделать ей сюрприз, а еще так хочется увидеть ее лицо, когда она откроет дверь, что зажимаю звонок большим пальцем.
— Кто?
Молчу.
— Молчишь? Ну и иди на хер!
Ого, кто-то злой. Улыбаюсь. Потом давлю на голос, делая его грубее, и рычу.
— Соседи снизу! Заливаешь!
Женя медлит.
Еще секунда, и замок все-таки открывается, а потом она толкает дверь.
Испуганная, волосы сзади в хвост перетянуты, а одета в светлую, пушистую пижамку.
Мда. Точно. Соблазнительница года. Так мужчин не встречают, только так меня от нее кроет сильнее. Когда на лице нет косметики, и когда пахнет она собой.
Я усмехаюсь собственным мыслям и сомнениям, а потом шепчу:
— Не верю, что ты открыла дверь. Маленькая, тебя не учили, что этого делать нельзя?
— Влад? — еле слышно шепчет, — Но…ты же улетел?… что-то случилось?!
Мать твою. Она искренне за меня переживает, а я теряю дар речи. Так и стою, как придурок, смотрю на нее, словно на мечту. Мираж. Тебя просто быть не может, Женя! Откуда ты такая взялась на мою голову?
Осматривает меня придирчиво еще так, будто ищет какие-то следы «неприятностей», и только после того, как понимает, что я цел, наконец-то обращает внимание на пакет, и на цветы.
Хмурится.
— Я…не понимаю.
Это тоже искренне.
— Ты же…у тебя семейная поездка и…ты…
— Подумал, что на хер мне эта Франция не нужна.
Вижу, как дрожит ее нижняя губа и делаю шаг навстречу.
Черт, пожалуйста, не плачь…
Цветы кладу на тумбу, пакет на пол, а ее наоборот к себе притягиваю. Нежно провожу по щеке пальцами. Женя на меня не осмеливается взглянуть, но это ничего. Ей нужно время. Я ей на ушко только шепчу правду, которую от себя так долго прятал:
— Мне без тебя ничего не нужно, маленькая. Не хочу. Тянет. Дышать не могу. Прости, что так долго не говорил, но…я влюблен в тебя, Жень.
Только после этого она осмеливается сомкнуть ручки на моей спине, и я чувствую ее слезы.
— Пожалуйста, девочка, не плачь.
Потому что у меня у самого в носу свербит, как у девчонки голозадой.
Глава 18. Я тебе верю
Квартира, которую снял для меня Влад — это новомодная планировка с высоченными потолками. Кухня отделяется от огромной комнаты стеной, но это лишь условность — арка не скрывает ее с поля зрения.
И все белое…
Кровать, на которой поместилось бы человек двадцать. Диван у стены, телек. Кресло. Но мы не выбираем ничего из этого.
Постелив плед на полу, устроились прямо у окон. Влад прижимается к круглой колонне спиной, а я своей к его сердцу. Оно стучит ровно, спокойно, а руки обнимают меня сзади.
Так спокойно…
Моя кожа знает его наизусть. Его знает мою. А я не верю…Не верю! Что он вернулся…
— Зачем ты вернулся? — шепчу.
Влад касается обнаженного плечами бережно и нежно, проводит по нему до самого «кончика», потом обратно. Дышит мной. Я теперь знаю, что это означает, когда говорят «дышать кем-то» — мурашки тут же срываются со всех поводков. Я улыбаюсь.
— Щекотно…
Слышу тихий смешок, а объятия становятся теснее.
— Не захотел улетать. Не смог.
— Твои родители будут злиться, а твоя…
Осекаюсь. Не хочу вспоминать, что кольцо, которого сейчас нет на его пальце, все равно незримо присутствует. И это меня разрушает…
— Не будут они злиться. Я всю жизнь только и делаю, что оправдываю их ожидания. Наконец-то сделал что-то для себя, а Ева…
— Не произноси ее имя…
Молю еле слышно. Не могу слышать ее чертово имя в его устах! Это так режет, вы бы только знали…При том, я понимаю, что прав на такие эмоции не имею. Но что мне то делать? Если они есть. Если они реальны. Если они давят.
Грусть медленно падает крупными хлопьями с неба. Это широкий жест, что он остался, но действительности не изменит.
Пора с этим заканчивать.
Отодвигаюсь через силу, хмурюсь, пару мгновений даю себе набраться смелости, а потом поворачиваюсь.
Этот разговор должен случиться. Он наконец-то так созрел, что уже лопается, и начинает здорово подванивать.
Не спрячешь голову в песок. Больше нет…
— Влад, все зашло слишком далеко.
Теперь мою спину не греет его тепло, только бесконечный холод панорамного окна жжет. Я не могу поднять глаза, концентрируюсь на своих пальцах, но даже так мой взгляд расплывается от слез.
Господи. Сколько можно рыдать…сколько можно?! Я себя не узнаю!
Плачу я редко. Точка. Потому что запрещаю. Слезы — вода бесполезная, соленая, смерти подобная. Рыдать — так делу не поможешь. Надо действовать, чтобы изменить ситуацию, чтобы не хотелось без конца сопли на кулак наматывать.
— Жень…
Чувствую, как он тянется ко мне, но черт! Черт!!! Если коснется, я снова не смогу, поэтому резко отшатываюсь, вдавливаясь в холод сильнее. От тепла обычно не бегут, но если это тепло — огонь? Очень стоило бы. Вообще, стоило бы раньше, и теперь винить, кроме себя, я никого не могу.