Конечно, припоминается Альфред Нобель, изобретший динамит, – в частности, и литературных дел ради. Но вспоминается только в связи со своим братом, который случился в истории пионером иностранных инвестиций, вливавшихся – той же нефтью – в нефтяные промыслы Баку.
Их контуры на честном слове уже наготове
покинуть ядро темноты и принять
незаконченный вид.
Контур геометрического зародыша – недоноска второй топологии в желтке Истока.
Над ними баллоны с речами дрейфуют —
листается комикс
Топология II: однажды присланная открытка, где рой тучных дирижаблей,[59] наподобие тех, в 30-х годах, с простынями портретов Сталина и Горького, словно всплывающие танкеры-пузыри с нефтью: вновь Топология II – восходящая тяга Алеф-Ламеда к Разделению.
на пляже остистом, подветренном, заперся
грот новодел.
Разведрилось.
Топология II: пустотные паузы остовов породы, где вызревает перед трагической гео-фиестой вино Творения живого – нефть.
Стало понятно, что врытый по пояс
фотограф был сварен из бронзы, и ни на кого —
наводил.
Я спрятал оружие, связь отключил и свернул
в Долину Транзита.
Прощай, побережье смешное! Чего я искал?
Автоматическое оружие в таких местностях, как Долина Транзита, явно пустая цацка (см. хотя бы войну в Чечне).
Альдорфер не скажет и Дарий. По зеркалу
заднего вида
хромала ворона, клевал и маячил шакал.
Контурный – весь в прожилках сквозь паутинку серой крови – зародыш Топологии II возникает именно на поверхности зеркального перевертня.
Клевание, хромание, маячание – Топология II.
Движение качения отсылает также и к нефтяным качалкам, головасто-ушастый силуэт которых – вполне шакалий (припадочный) или птичий.
Долина в горах пузырилась и напоминала
соприкосновение пауз.
Пчела под обрывом, внизу – полигоны
гладиаторских школ.
Стекляшки подстанций и трубопроводы
за ярусом ярус.
И ртутные лифты с тенями нефтяников
штырями усеивали котел.
Грозди второй топологии.
Штыри – массовка циркулей-шприцов у намеченного котлованом входа: морщинистой выемки уже натянутой кожи.
Как два электронных скрутня, заметив друг друга,
пропали
взаимно две тени – ворона и, чуть задержавшись, —
шакал;
как две электронные даты, ознобно стирая
детали…
Долина, напротив, раскручивалась и напоминала
аркан.
Схлопывание и раскрутка двойной загогулины второй топологии.
И каждый участок района был точно вмененный
в разметку,
он пуст был, но и сверх того, на чудесный
порядок пустей,
как кубик, который всегда на шестерке, внушает
догадку
о мнимости как бы пяти остальных плоскостей.
Куб пустоты с пятью мнимыми гранями – нечто иное, как мыслимый и настоящий – односторонний – шар (топологически куб вообще тождественен шару): и все же Топология II, потому что шар – пустой.
Изъяты частично: постройки, развязки, проходы
и вышки.
И эта изъятость царит и дует в подпольный манок.
Двойник ли, свисая с орбиты, хватал человеков
под мышки:
за локти – в замок и – в потемки
(как через борта – на полок).
Невероятно захватывающий и взятый в предельную резкость образ Алеф-Ламеда: подвешенного под эмпирей двойника – вклеенного в Сфайрос перевертыша Мёбиуса – который для инициации Разделения похищает, изымает, закидывая по баллистической дуге, оригинал.
С ним соотносится хлебниковский образ нутряного, с выстеленной амальгамой изнанкой зеркала-шара, куда однажды попались и попадаются, множась друг другом, отображения-двойни – образ Ка.
В дверях арсенала провидица явилась, стакана
не допила,
и так неуверенно, словно по глобусу пальцем
ведет
и путает авиалинию с маршрутом подводного
кабеля,
(а в этой растяжке сознания ни шагу
не сделать вперед),
Провидица – долгожданная отсылка к образу обоюдополого Тиресия. Стакан, надо полагать, – стакан нефти для аппетиту перед фиестой, которая то ли уже разведрилась, то ли вот-вот.
Мы ждем приближения нефти! – сказала,
чертя пирамиды
на воздухе, – остальные обжили ржавеющий
флот,
в акустике танкеров сонных, пока мы
в Долине Транзита,
скользят по мазуту и в перегородках вешаются
через год.
Поднебесья пузырятся нефтью, и вспоминаются известные Chateau d’Espagne.
Вновь «вклеивание» висельника Алеф-Ламеда в свод пузырчатых недр – ниже ватерлинии – крипты.
Другие в ущельях кочуют и здесь появляются
редко:
прекрасное ловят мгновенье – и эта задача
проста —
кто может из правильной пушки выбить
центральную скрепку
арочного моста.
Парабола, арочная скрепка, акведук – то ли через нефтяной ручей, то ли сам несущий нефтепровод: Топология II.
Бесхозная, в стратосфере зависшая на отметке,
где еще рано для парашюта, в летаргической
высоте,
эта долина, разбитая на кривые клетки,
похожая на дирижабль с солнечной батареей,
на полухолостом винте,
с терпением геологическим, с опорой
на ожидание,
с истерикой, что не отнять, когда уже вспыхнула
сеть:
соляризированное изображение короткого
замыкания
долины, облившейся нефтью, верней —
опрокинутой в нефть.
Становится понятно: нефть не только в недрах Земли, как в «Нефти», но и в недрах Промежутка, населенного Алеф-Ламедами.[60]
Пузырчатая взвесь – пена стратосферы – второй Топологии.
Категория I – солярное ослепление.
Здесь роль астронома и историка мне показалась
притворной.
«Нефть» – я записал, – это некий обещанный
человек,
заочная память, заочная память, уходящая
от ответа и формы,
чтобы стереть начало, как по приказу сына
был убит Улугбек.
Дословно: Исток.
В заключение хотелось бы отметить, что «Нефть» и инверсивно продолжающая ее тему как бы вовне, на поверхность, «Долина Транзита» – это одни из немногих известных автору этих заметок примеры захватывающего описания новых, до того находящихся в заочной памяти, пространственных отношений. По этой части они стоят в одном ряду с такими вещами, как «Божественная Комедия», рассказы Сигизмунда Кржижановского и поэма «Москва-Петушки».[61]
И все-таки в чем же причина такой увлекательной важности топологических мотивов художественной мысли?
Видимо, в том, что само пространство, как постороннее и враждебное, постоянно провоцирует человека на его исследование. Открытия великих исследователей пространства – более или менее косвенно – есть следствия инстинкта самосохранения. Гнетущее частное недоверие к устройству понятия места неоднократно в истории приводило к изменению его, места, общезначимых свойств. Возможно, это говорит о наличии обратного мимикрии механизма: если оказывается невозможным умилостивить враждебную по(ту)сторонность своим уподоблением ей, то возникает вполне естественное – потому что спасительное – стремление срочно покорить ее своей выдумке. Причем удача тем вероятней, чем чудесней оказывается выдумка.
Выдумка же только тогда чудесна – не когда она истинна, – а когда восхитительна и нова. Истина отчасти всегда – старое и неудивительное и в меньшей степени способна своим открытием что-либо изменить.
Идеи Евклида были ничуть не менее сногсшибательны для его времени, чем в конце концов завоевавшие реальность предположения Минковского. Неограниченная линейность пространства, в котором – хотя и мысленно – возможно бесконечное перемещение, для древних греков была идеей, рожденной бредом, но, скорее всего, именно она привела Александра на место Дария (среди пылающих нефтью гор). Учитывая же основное положение трезвого отношения к жизни – «ненаблюдаемое не существует», можно утверждать, что поход Александра, собственно, и был тем ратным импульсом, спровоцированным выдумкой, в результате которого пространство раздалось, развернулось по осям – и стало впервые Евклидовым.
Иначе говоря, здесь мы имеем дело с таким замечательным явлением, как заочная память: «Ничто не ново на земле», по словам царя Соломона. Любое открытие (новая информация, которая, по определению, парадоксально не может быть получена алгоритмическим способом) осуществляется на деле как событие припоминания. Оказывается, что смыслопорождающий текст как акт сознания воспроизводит определенные пространственные отношения, которые архетипически содержатся в самом сознании и чьи топологические свойства впоследствии проективно выявляются в реальности. Ю. М. Лотман, цитируя И. Пригожина, говорит об этой парадоксальной ситуации порождения текстов культуры: «Так, например, в химии известны автокаталитические реакции, „в которых для синтеза некоторого вещества требуется присутствие этого же вещества. Иначе говоря, чтобы получить в результате реакции вещество Х, мы должны начать с системы, содержащей Х с самого начала“. С этим можно было бы сопоставить роль текстов, которые получает новорожденный ребенок из внешнего мира, для того чтобы его механизм мышления смог начать самостоятельно генерировать тексты».