пока сон заставляет жевать стекло, но следит,
чтоб его ты не проглотил,
сердцевина Земли тебя крутит на вагонных
колесах, сама собой не владея, —
нефть подступает к горлу. Ее на себя тянет,
к ней жмется прибрежный ил.
Теперь: где можно увидеть реки спиной друг к другу? Там, где, собственно, все приключения «Нефти» и происходят — в недрах.
Для того чтобы тому, кто проник в ядро Истока, увидеть реки спиной друг к другу, необходимо обернуться: «Эк, куда меня занесло!»
Этот стереометрический, «широкоформатный» — на все закрученные вращением земли 4p взгляд вовне, будучи теперь возможным, означает, что центр наконец достигнут, и непонятно, что будет там — за страшным дальше, которого, в общем-то, и нет…
И вот именно здесь, в кульминационной — по нисходящей, там, где дальше некуда, — выколотой из глаз точке путешествия, и происходит напряженное «склеивание-разрыв» топологий.
Происходит он посредством эксцентрического вращения ядра, вызывающего дребезг Сфайроса и грозящего послойным разрывом коры (в том числе и мозга): размоткой пленки, дико наворачивающей в кучевой кочан двойные бараньи загогулины Мёбиуса…[58]
Итак, тихие колокольцы Валдая — размноженные вращением бубенцы Сфайроса Земного и Сфайроса Сознания, в чьих недрах звенит, доводя до безумия, ядро Истока, — таков финал «Нефти».
Шакал и ворона: ни внешней, ни внутренней
крови
меж ними.
Абсолютное различие символов, почему-то все же находящихся в парном существовании. Топология II:
Лист Мёбиуса — отродье в семье поверхностей — как склеенные в одну вырожденную две разных.
Вдали нарисован дымящийся динамит.
Динамит (не только предмет военного, но и геолого-разведывательного обихода) пока только дымится, и медленным его дымком начинается оцепенелое кино отвязанной бикфордовым шнуром реальности.
Конечно, припоминается Альфред Нобель, изобретший динамит, — в частности, и литературных дел ради. Но вспоминается только в связи со своим братом, который случился в истории пионером иностранных инвестиций, вливавшихся — той же нефтью — в нефтяные промыслы Баку.
Их контуры на честном слове уже наготове
покинуть ядро темноты и принять
незаконченный вид.
Контур геометрического зародыша — недоноска второй топологии в желтке Истока.
Над ними баллоны с речами дрейфуют —
листается комикс
Топология II: однажды присланная открытка, где рой тучных дирижаблей,[59] наподобие тех, в 30-х годах, с простынями портретов Сталина и Горького, словно всплывающие танкеры-пузыри с нефтью: вновь Топология II — восходящая тяга Алеф-Ламеда к Разделению.
на пляже остистом, подветренном, заперся
грот новодел.
Разведрилось.
Топология II: пустотные паузы остовов породы, где вызревает перед трагической гео-фиестой вино Творения живого — нефть.
Стало понятно, что врытый по пояс
фотограф был сварен из бронзы, и ни на кого —
наводил.
Я спрятал оружие, связь отключил и свернул
в Долину Транзита.
Прощай, побережье смешное! Чего я искал?
Автоматическое оружие в таких местностях, как Долина Транзита, явно пустая цацка (см. хотя бы войну в Чечне).
Альдорфер не скажет и Дарий. По зеркалу
заднего вида
хромала ворона, клевал и маячил шакал.
Контурный — весь в прожилках сквозь паутинку серой крови — зародыш Топологии II возникает именно на поверхности зеркального перевертня.
Клевание, хромание, маячание — Топология II.
Движение качения отсылает также и к нефтяным качалкам, головасто-ушастый силуэт которых — вполне шакалий (припадочный) или птичий.
Долина в горах пузырилась и напоминала
соприкосновение пауз.
Пчела под обрывом, внизу — полигоны
гладиаторских школ.
Стекляшки подстанций и трубопроводы
за ярусом ярус.
И ртутные лифты с тенями нефтяников
штырями усеивали котел.
Грозди второй топологии.
Штыри — массовка циркулей-шприцов у намеченного котлованом входа: морщинистой выемки уже натянутой кожи.
Как два электронных скрутня, заметив друг друга,
пропали
взаимно две тени — ворона и, чуть задержавшись, —
шакал;
как две электронные даты, ознобно стирая
детали…
Долина, напротив, раскручивалась и напоминала
аркан.
Схлопывание и раскрутка двойной загогулины второй топологии.
И каждый участок района был точно вмененный
в разметку,
он пуст был, но и сверх того, на чудесный
порядок пустей,
как кубик, который всегда на шестерке, внушает
догадку
о мнимости как бы пяти остальных плоскостей.
Куб пустоты с пятью мнимыми гранями — нечто иное, как мыслимый и настоящий — односторонний — шар (топологически куб вообще тождественен шару): и все же Топология II, потому что шар — пустой.
Изъяты частично: постройки, развязки, проходы
и вышки.
И эта изъятость царит и дует в подпольный манок.
Двойник ли, свисая с орбиты, хватал человеков
под мышки:
за локти — в замок и — в потемки
(как через борта — на полок).
Невероятно захватывающий и взятый в предельную резкость образ Алеф-Ламеда: подвешенного под эмпирей двойника — вклеенного в Сфайрос перевертыша Мёбиуса — который для инициации Разделения похищает, изымает, закидывая по баллистической дуге, оригинал.
С ним соотносится хлебниковский образ нутряного, с выстеленной амальгамой изнанкой зеркала-шара, куда однажды попались и попадаются, множась друг другом, отображения-двойни — образ Ка.
В дверях арсенала провидица явилась, стакана
не допила,
и так неуверенно, словно по глобусу пальцем
ведет
и путает авиалинию с маршрутом подводного
кабеля,
(а в этой растяжке сознания ни шагу
не сделать вперед),
Провидица — долгожданная отсылка к образу обоюдополого Тиресия. Стакан, надо полагать, — стакан нефти для аппетиту перед фиестой, которая то ли уже разведрилась, то ли вот-вот.
Мы ждем приближения нефти! — сказала,
чертя пирамиды
на воздухе, — остальные обжили ржавеющий
флот,
в акустике танкеров сонных, пока мы
в Долине Транзита,
скользят по мазуту и в перегородках вешаются
через год.
Поднебесья пузырятся нефтью, и вспоминаются известные Chateau d’Espagne.
Вновь «вклеивание» висельника Алеф-Ламеда в свод пузырчатых недр — ниже ватерлинии — крипты.
Другие в ущельях кочуют и здесь появляются
редко:
прекрасное ловят мгновенье — и эта задача
проста —
кто может из правильной пушки выбить
центральную скрепку
арочного моста.
Парабола, арочная скрепка, акведук — то ли через нефтяной ручей, то ли сам несущий нефтепровод: Топология II.
Бесхозная, в стратосфере зависшая на отметке,
где еще рано для парашюта, в летаргической
высоте,
эта долина, разбитая на кривые клетки,
похожая на дирижабль с солнечной батареей,
на полухолостом винте,
с терпением геологическим, с опорой
на ожидание,
с истерикой, что не отнять, когда уже вспыхнула
сеть:
соляризированное изображение короткого
замыкания
долины, облившейся нефтью, верней —
опрокинутой в нефть.
Становится понятно: нефть не только в недрах Земли, как в «Нефти», но и в недрах Промежутка, населенного Алеф-Ламедами.[60]
Пузырчатая взвесь — пена стратосферы — второй Топологии.
Категория I — солярное ослепление.
Здесь роль астронома и историка мне показалась
притворной.
«Нефть» — я записал, — это некий обещанный
человек,
заочная память, заочная память, уходящая
от ответа и формы,
чтобы стереть начало, как по приказу сына
был убит Улугбек.
Дословно: Исток.
В заключение хотелось бы отметить, что «Нефть» и инверсивно продолжающая ее тему как бы вовне, на поверхность, «Долина Транзита» — это одни из немногих известных автору этих заметок примеры захватывающего описания новых, до того находящихся в заочной памяти, пространственных отношений. По этой части они стоят в одном ряду с такими вещами, как «Божественная Комедия», рассказы Сигизмунда Кржижановского и поэма «Москва-Петушки».[61]
И все-таки в чем же причина такой увлекательной важности топологических мотивов художественной мысли?
Видимо, в том, что само пространство, как постороннее и враждебное, постоянно провоцирует человека на его исследование. Открытия великих исследователей пространства — более или менее косвенно — есть следствия инстинкта самосохранения. Гнетущее частное недоверие к устройству понятия места неоднократно в истории приводило к изменению его, места, общезначимых свойств. Возможно, это говорит о наличии обратного мимикрии механизма: если оказывается невозможным умилостивить враждебную по(ту)сторонность своим уподоблением ей, то воз