Никто не проронил ни звука. Каждый думал: что же делать?
Долго стояла тишина.
Вдруг люди зашумели:
— Встретим счастье — пополам…
— Двести тысяч награды…
— Двести тысяч захотелось! У, гад!
— Каждый будет иметь положение…
— Какое положение? В холуи записаться?
В холуи! Любопытно поглядеть, как Те Ню станет холуем! И старина Сань! И я! Все мы окажемся холуями?
— А как обещали тебе японцы? Серебром платить будут? — Голос маленького Саня был едва слышен.
— Сдается, Чан Да-е уже нашел свое холуйское счастье. А нам что остается?
— Все равно нам не жить…
— Видели, куда он гнет, сволочь! Хочет уговорить нас капитулировать, пойти бить своих же братьев.
— Равняется на императришку!..
Чан Да-е равняется на императришку с его шайкой: те нашли свое счастье, лакействуя перед японцами.[88]
А что с нашими братьями стало? Сколько их обезглавлено руками японцев?
Чан Да-е все наседал:
— Подчиняетесь или нет?
— Двести тысяч…
Это верно, двести тысяч.
— И положение…
Да, и положение.
Стать наемными солдатами японцев? Как войска изменника Си Ця.[89] Повернуть оружие против своих товарищей в Цзигуаньси? Чтобы те сдались, не причинив, как и мы, никакого вреда японцам… А ведь там наши отцы-братья…
Черт возьми! Все это не укладывалось в сознаньи! Я задыхался. Мне казалось, что мой нос и рот чем-то заткнули.
— Приготовиться!
Все оцепенели.
— Подчиняетесь или нет? Неподчинение буду рассматривать как неповиновение приказу… Готовы? Кто но глупости вздумает шевельнуться — стреляю! Отвечайте: да или нет?
— Своих бить…
— Подлая тварь! Рассчитаться с ним, с предателем!
Командир пятого отряда Лю схватился рукой за деревянную кобуру маузера и замахал нам:
— Ребята! Мы хотим жить! Будем бороться до конца! А того, кто попробует заставить нас капитулировать перед японцами, мы… — Он вырвал маузер из кобуры.
«Та-та-та…» — опередил его пулемет Ту Эр-е. Командир Лю упал на землю.
— Гады, своих же бить!
— К оружию!
— Все равно пропадать!
— Вперед! К винтовкам!
Несколько человек, стоявших впереди, бросились на пулеметы. «Та-та-та…» Нападающие упали, и среди них Те Ню… Те Ню! Те Ню!..
Мы не могли шелохнуться. Как же проучить их, если нельзя и шагу ступить!
— Смотрите у меня! Шевельнетесь — с вами будет то же самое! — выкрикнул Лю Тай-бао.
Вдруг командир Юй сделал два шага вперед. Дульное отверстие последовало за ним, в точности повторив его движения. Юй высоко поднял руки и бросил Ту Эр-е:
— Можете взять оружие у командиров. Я сдаю пистолет и первый подчиняюсь приказу…
Ту Эр-е навел пулемет на командиров, и Лю Тай-бао разоружил их.
Мои ноги точно в прорубь провалились.
Лица бойцов посерели. Мы стояли стиснув зубы, не в силах оторвать взгляд от пистолетов, которые отобрали у командиров эти мерзавцы.
— Я должен что-то сказать командующему по секрету! — крикнул Юй.
— Оружие сдал? — покосился па пего Чан Да-е.
— Сдал.
— Проходи!
Глаза всех устремились на Юя. Пока он шел, дуло пулемета неотступно следовал: за ним.
Он остановился.
И вдруг бешеным рынком поднял Чан Да-е, бросил его на землю и коленями придавил тело предателя. В следующее мгновение он зажал одной рукой руки Чан Да-е, другой — вцепился ему в горло.
Пулеметы уставились на командира Юя. Но никто не решался открыть огонь.
— Стреляйте же! — крикнул Юй. — Убейте вместе со мной Юань Чан-жуна! Но предупреждаю: прежде чем вы броситесь па меня, я задушу это собачье отродье!
Мы ожили.
— Души его, старина Юй!
— Души!
— Прикончи эту вонючую собаку!
— Гадина, он продал нас японцам!
— В атаку, ребята!
— Рассчитаемся с этой паршивой черепахой! Мы хотим жить!
— В атаку!
Мы бросились на предателей и отвели дула пулеметов.
Девять ублюдков остолбенели.
Вот они пришли в себя.
«Та-та-та-та…» — затрещали пулеметы. Поздно спохватились, гады! Дульные отверстия глядели в небо, огонь уже не поражал людей.
Теперь к винтовкам! Там наша позиция, наши винтовки. Вот они снова в наших руках!
Мы били негодяев прикладами, кололи штыками. Гань и его люди ползали в пыли, отчаянно борясь за жизнь. Слышались выстрелы. Кричали люди. Ржали кони.
— Рассчитаться с Чан Да-е!
— Шкуру с него!
— Стоите, стойте! — закричал командир Юй и разжал пальцы на горле Чан Да-е. — Ну, Юань Чан-жун, что теперь скажешь? Говори!
— Я… подчиняюсь… тебе… — Голос у Чан Да-е был сиплый, прерывистый.
— Очень нужно, чтобы ты подчинялся мне! Лучше скажи, как ты завел нас в ловушку? Отвечай!
— Так было согласовано…
— С кем? С неприятелем?
— Да. Двадцать тысяч они уже прислали…
— Серебром?
— Серебром… В горах засада. Они ждут…
— Все?
— Все…
Командир Юй обвел нас взглядом.
— Ребята, что с ним делать?
— Прикончить!
— Пусть отведает пулю!
— Пощадите… пощадите… — завопил Чан Да-е. — Я же с вами…
Выстрел. Пуля пробила ему череп.
Командир Юй выбежал вперед.
— Ребята! Жить мы хотим или умереть?
— Жить!
— Жить!
— Будем пробиваться! Юань Чан-жуна мы убили, потому что хотим жить!
— Жить!
— Пойдем до конца! Хотим жить!
И снова эхом прокатилось из конца в конец: «Жить! Жи-ить!»
— Товарищи! — Командир четвертого отряда встал рядом с Юем. — Мы обмануты и находимся в окружении… Надо скорее прорываться!
Мы подняли высоко вверх наше оружие.
— Прорвемся!
— Никакой черт нам не страшен!
— Вперед, к нашим братьям!
— Вперед!
— Дайте мне сказать, — махнул рукой Юй. — Мы вошли в это ущелье с востока. На Цзигуаньси можно пробиться только этим же путем.
Все выпрямились в едином порыве.
— Пробьемся! У нас одна дорога!
Юй подбежал к коню, ухватился левой рукой за гриву и вскочил в седло.
— Приготовить гранаты!
Мгновенно все было приведено в боевую готовность. Ох, как бились наши сердца! Каждый из нас находился в радостном возбуждении. Мы хотели жить: у нас была только одна дорога. Вперед, в атаку, сколько бы японцев там ни было…
Извиваясь, словно змейка, отряд за отрядом выскальзывал из ущелья.
— Японцы!
— В атаку!
— Бей!
Полетели гранаты. Винтовки, пулеметы, штыки — все было пущено в ход. «Та-та-та-та! Ба-бах! Ба-бах!»
Половина наших полегла, и все же мы вырвались из ущелья. Отход прикрывали ручные пулеметы.
Но что это? Командир Юй упал с коня.
— Идите… идите, товарищи… бросьте меня…
Не стало старины Юя!
Какая странная штука — эти слезы: текут, и ничем их не остановишь.
Нет больше с нами старины Юя. Спи спокойно… Мы… Мы пришли в Цзигуаньси.
— Брат! Брат!.. Будь они прокляты!
1933
МОГУЩЕСТВО БОДИСАТВЫ
Солнце садилось, окрашивая разорванные облака в розовый цвет. В комнате сгущались сумерки.
Праведник Ши взглянул на золотые часы, которые вынул из кармана, и монотонным голосом, словно читал молитву, произнес:
— Шесть…
Покосившись в сторону Дяо Цзы-дуна, он снова перевел взгляд на часы и стал медленно шевелить губами, отсчитывая, сколько минут показывает минутная стрелка.
— Ого! Уже шесть сорок пять. Мне пора.
С треском захлопнув крышку часов, он снова отправил их в карман.
Дяо Цзы-дун вздохнул и робко заметил:
— Поужинали бы? Сегодня как раз курицу зарезали.
— Что ж! — Праведник как-то уныло поглядел на Дяо Цзы-дуна, подперев большим пальцем резко выступающую скулу, а остальными пальцами перебирая бороду. — Можно и поесть. Ты кормишь вкуснее, чем даже моя Чжан Лю.
Дяо Цзы-дун успокоился и, обхватив руками колени, заискивающе улыбаясь, поглядел на праведника. Не он ли настоял на том, чтобы ужин приготовили пораньше? Почтенный праведник поужинает и отправится к этой женщине. Нет, Дяо Цзы-дун не задержит праведника. Дяо Цзы-дун заглянул в строгое лицо гостя и вдруг, сорвавшись с места, кинулся к двери:
— Старина Лю! Старина Лю! Давай скорее курицу и вино подогрей!
— Сам знаю, — глухо отозвался из кухни Лю.
Дяо Цзы-дун чувствовал себя умиротворенным, как человек, напившийся в знойный день холодной ключевой воды. Обычно на его приказы слуга Лю не обращал внимания. Но сегодня проявил несвойственное ему усердие, и Дяо Цзы-дун не мог не отметить этого про себя.
Во время обеда он был убежден, что с этим паршивцем Пи-эром и его компанией ему никогда не справиться. Однако с приходом праведника Ши они сразу преобразились. Как-никак Ши был настоятелем Эрланшаня.
Очень довольный, словно он совершил важное дело, гость вернулся к тростниковому стулу, с которого было встал, сложил на животе руки и стал шевелить пальцами. Дяо Цзы-дун украдкой следил за ним и наконец решил воспользоваться благоприятным моментом, чтобы вызвать благосклонность настоятеля. Сердце его трепетало.
— Не желает ли учитель еще чаю?
Его руки, гладившие чашку, стоявшую перед гостем, готовы были тотчас же угодливо схватить коробок со спичками, зажечь одну и поднести к сигарете, торчавшей изо рта праведника.
С улицы доносилось карканье ворон. Они словно жаловались друг другу на свою судьбу: стоило закаркать одной, как ее крик подхватывали другие, и тогда казалось, будто что-то сыплется на черепичную крышу. Дяо Цзы-дун бросал тревожно-вопросительные взгляды на потолок, потом на учителя: не находит ли он в этом карканье что-либо предосудительное?
Но праведник Ши был поглощен курением: то и дело ярко вспыхивал огонек сигареты, которую раскуривал праведник, и бороду его окутывал голубой дымок.
Убедившись, что Ши очень торопится к тетушке Лю и хочет скорее поесть, Дяо Цзы-дун снова вздохнул: праведник Ши доверяет одному Ли И-цину. И не удивительно, что этот пройдоха назначен главным распорядителем храма. Со временем его сделают управляющим, а Дяо Цзы-дун так и останется ни с чем.