Расставшись с Чунь-тао, Сян-гао поехал в Чжочжоу, где жили его родные. Но родных он там не нашел. Правда, встретил несколько своих знакомых, но едва они услыхали, что за душой у него нет ни медяка, как сразу же отказались приютить у себя. Пришлось ехать в Пекин. Здесь его познакомили с продавцом сливового напитка. Старик пустил его в свой ветхий домишко, но предупредил, что, если кто-либо захочет снять его, Сян-гао придется искать себе другое место. Парню не удалось найти работу, и он помогал старику У продавать напиток и подсчитывать выручку. За это хозяин не брал с него плату за жилье и кормил два раза в день.
Вернемся теперь к Чунь-тао. Соседи не позволяли Чунь-тао загромождать двор макулатурой, и ей пришлось искать жилье на окраине, за городской стеной, в районе Дэшэнмэня. Здесь-то она и встретила Лю Сян-гао. Чунь-тао, не раздумывая, сняла у старика У домик и поселилась в нем вместе с Сян-гао. Вот уже три года, как он ей помогал. Сян-гао был грамотен и научил Чунь-тао выбирать в макулатуре все, что годилось для продажи: художественные открытки, письма, парные надписи, сделанные рукой какого-нибудь генерала или министра. Дело пошло на лад. Иногда Сян-гао пытался обучать Чунь-тао грамоте, но, увы, бесполезно, — слишком мало он знал и объяснять иероглифы ему было не под силу.
Сян-гао и Чунь-тао нельзя было назвать счастливыми — ведь они еле сводили концы с концами. Но жили они мирно и дружно, как воробьи в своем гнездышке…
Но продолжим наш рассказ. Едва Чунь-тао вошла в комнату, как Сян-гао тут же принес ей воду.
— Скорее мойся, женушка! — оживленно вскричал он. — Я проголодался. Сегодня у нас будет вкусный ужин. Скажи, чего ты хочешь? Может быть, лепешек с зеленым луком? Я схожу за луком и соей.
— Женушка, женушка! — передразнила его Чунь-тао. — Я ведь просила не вызывать меня так.
— А я хочу, чтобы ты стала моей женой! — настаивал Сян-гао. — Завтра схожу на Тяньцяо[110] и куплю тебе шляпу. Ты ведь говорила, что твою давно пора сменить!
— И слушать не хочу, — твердила свое Чунь-тао.
Видя, что она сердится, Сян-гао заговорил о другом:
— Так что мы будем есть?
— Что хочешь, то и приготовлю. Ну, иди!
Вскоре Сян-гао принес пучок луку и чашку соевого соуса и положил на столик в передней. К его возвращению Чунь-тао уже умылась и вышла к нему с красной бумагой в руках.
— Опять приглашение на свадьбу… Наверное, какой-нибудь важный господин женится, — проговорила она. — Не отдавай это приглашение старому Ли, как в прошлый раз. Лучше попроси кого-нибудь отнести в гостиницу «Пекин» — там больше дадут.
— Да это же приглашение на нашу свадьбу… Эх, два года обучаю тебя грамоте, а ты даже свою фамилию не можешь прочитать.
— Куда мне запомнить столько иероглифов!.. А ты опять заладил свое. Не хочу и слушать… Кто это написал?
— Я. Утром приходил полицейский, просматривал домовую книгу. Им, видишь ли, надо иметь точные сведения обо всех жильцах — сейчас строго следят за пропиской. Старый У советует нам пожениться — так будет спокойнее! Да и полицейский говорит: нехорошо нарушать закон. Вот я и заполнил бланк какого-то свадебного приглашения. Я написал, что мы поженились в год «Синь-вэй».[111]
— В год «Синьвэй»? Да я тебя тогда даже не знала! Вот еще что выдумал! Мы с тобой не совершали поклонов Небу и Земле, не пили вместе из свадебного кубка. Какие же мы супруги? — сказала Чунь-тао недовольно, хотя и миролюбиво.
Чунь-тао скинула грязную одежду и натянула штаны из синего холста и белую курточку. Даже без пудры она выглядела такой миловидной, что, захоти она выйти замуж, любая сваха могла бы выдать ее за вдову лет двадцати четырех и заработать на ней пару сотен юаней.
Окончив переодевание, она скомкала свадебное приглашение и сказала со смехом:
— Отстань ты со своей свадьбой! Давай лучше ужинать!
Чунь-тао сунула приглашение в огонь, подошла к столу и принялась замешивать тесто.
— Ладно, — сказал Сян-гао. — Полицейский уже записал нас как супругов — в случае чего я скажу, что свидетельство было утеряно, когда мы бежали из дому. Теперь я буду звать тебя женой. Полиция наш брак признала, старый У — тоже. Хочешь не хочешь — теперь ты моя жена. Женушка! Дорогая! Завтра я принесу тебе новую шляпу! Купил бы тебе колечко, да не по карману!
— Если ты еще раз назовешь меня женой, я впрямь рассержусь.
— Понятно. — Радость Сян-гао сразу померкла. — Все думаешь о нем. — Он произнес эти слова тихо, но Чунь-тао услышала.
— О ком? О Ли-мао? Да мы и вместе-то почти не были. Уже около пяти лет от пего и весточки нет. Какой толк о нем думать?!
Чунь-тао уже рассказывала Сян-гао, как она рассталась с мужем. Едва свадебный паланкин поднесли к воротам и гости стали садиться за стол, как прибежали двое сельчан. Оказалось, в соседнюю деревню ворвались солдаты и всех мужчин забирают рыть окопы. Гости в страхе разбежались. Захватив кое-какие пожитки, новобрачные вместе с толпой беженцев направились на запад. Они шли весь день и всю ночь. На другой день, к вечеру, раздались крики: «Бандиты! Спасайтесь!» В ту минуту каждый заботился лишь о себе. Утром недосчитались песколько десятков человек — муж Чунь-тао был в числе пропавших.
— Я думаю, он ушел с бандитами, — объяснила Чунь-тао. — А может, давно убит… Ладно! Не будем о нем вспоминать.
Она испекла лепешки, накрыла на стол. Сян-гао налил себе чашку супа с ломтиками огурцов, и оба они принялись за еду. После ужина, как обычно, сели под навесом поболтать. Сквозь огуречные листья пробивался слабый свет звезд. Прохладный ветерок гнал под навес светлячков; они мерцали, словно звездочки. Аромат туберозы заглушал все другие запахи.
— Как чудесно пахнет! — воскликнул Сян-гао и, сорвав гроздь цветов, воткнул ее в волосы молодой женщины.
— Зачем ты рвешь цветы? — проворчала Чунь-тао. — Только гулящие девки ходят с цветами в волосах. — Она вытащила цветы из волос, понюхала и положила на балку.
— Почему ты сегодня так поздно? — повторил свой вопрос Сян-гао.
— Сегодня мне повезло. Я уже собралась было домой, как вдруг вижу: у Хоумэня дворник катит тележку с бумагой. Оказалось, он взял эту бумагу у ворот Шэнь-у мэнь. Целый ворох желтой и красной бумаги! Я спросила, не уступит ли мне. Он говорит: «Могу и уступить». Видишь, — Чунь-тао кивнула на корзину с бумагой, стоявшую под окном. — Здесь на целый юань. Завтра посмотришь.
— Из дворца-то, бывает, выкидывают кое-что ценное, — заметил Сян-гао, — а вот из школ и контор иностранных фирм — одно рванье. Вывалят целую кучу, а можно ли что-нибудь сбыть — еще неизвестно.
— Теперь все пользуются для обертки иностранными газетами. И как это люди учатся читать по-иностранному? А газетная бумага — дрянная. За нее ничего не дают.
— Да, теперь все читают иностранные книги и газеты и все хотят устроиться на работу только к иностранцам.
— Ну и пусть они работают у иностранцев, а мы будем подбирать бумагу, — проговорила Чунь-тао.
— Но тогда у нас не останется ничего своего, — возразил Сян-гао. — Рикши начнут возить иностранные коляски, погонщикам придется погонять иностранных ослов. Чего доброго, к нам еще и верблюдов завезут иностранных.
Чунь-тао рассмеялась.
— Зачем говорить о других? Возьмем, к примеру, тебя. Заведись у тебя деньги, ты тоже захотел бы научиться читать по-иностранному да наверняка женился бы на иностранке.
— Эх, видит Владыка неба, никогда мне не разбогатеть. Да если б я и стал богатым, ни за что не женился бы на иностранке. Махнули бы мы с тобой в деревню, купили бы немного земли и стали бы ее обрабатывать.
После всего пережитого Чунь-тао и слышать не желала о деревне.
— Ты хочешь вернуться в деревню? — удивилась она. — Да не успеешь купить земли, как все деньги разлетятся… Нет, с голоду помру, а туда не поеду!
— Я бы хотел вернуться в свою родную деревню Цзиньсянь, — пытался переубедить ее Сян-гао.
— А па что мне твоя деревня? Нынче везде одинаково: не разорят солдаты — ограбят бандиты, не бандиты — так японцы. Лучше уж здесь бумагу собирать. Жаль только, некому нам подсобить. Разбирал бы кто-нибудь бумагу, ты бы мог сам торговать. Тогда обошлись бы без посредников и нам больше бы перепало.
— Иногда я прогадываю. Сам виноват. Мне еще учиться надо. Однако кое-что я все-таки узнал: могу отличить редкие почтовые марки от обычных, определить, какую ценность представляет письмо того или иного государственного деятеля. Несколько дней назад в кипе бумаг я нашел документ, написанный самим Кан Ю-вэем.[112] И сколько, по-твоему, я выручил? — Он с гордостью изобразил пальцами цифру восемь.
— Правда? Ну, если ты каждый день будешь вытаскивать из бумажного хлама по восемь мао, зачем нам ехать в деревню? Стоит ли самим лезть в петлю?! Погляди лучше, что я принесла. — Голос Чунь-тао зазвенел, как у иволги весной. — Ручаюсь, тут наверняка найдется кое-что ценное. Дворник велел завтра поутру прийти опять в Хоумэнь. Нынче из дворца отправляют какие-то вещи на юг: все упаковывают в ящики, и бумага со складов никому не нужна. За Дунхуамэнем тоже выбрасывают бумагу — целыми мешками. Завтра сходи туда — разузнай!
Пробили вторую стражу. Чунь-тао медленно поднялась, потянулась.
— Устала я. Пора отдыхать!
Она отправилась в комнату. Сян-гао последовал за ней.
При слабом свете коптилки на стене виднелись лубок «Восемь мудрецов играют в мацзян» и рекламный плакат табачной компании «Наша марка лучше», на котором красовалась девушка с сигаретой во рту.
Чунь-тао никогда не заказывала себе одежду в мастерской Жуйфусян или у других шанхайских портных. Но если бы она рассталась со своей старой соломенной шляпой, купила себе какой-нибудь халатик, пусть даже вышедший из моды, она была бы очень похожа на девушку с рекламы «Наша марка лучше». Недаром Сян-гао часто говорил ей, что это ее фотография.