— Учитель пошел на базар за соевым творогом и за луком. — Некоторые из них захихикали.
— Еще не вернулся? Это непорядок, — пробормотал про себя член комитета. Немного помедлив, он снова опросил: — И так каждый день?
— Да, каждый день так. Ему нужно есть, — ответил мальчуган с длинной косой.
— Иногда для него что-нибудь покупает моя мама, — добавил другой.
— Не верьте им, он только…
Бойкий мальчуган с серебряными колечками в ушах не успел договорить — в комнату влетел учитель. При виде члена комитета, стоявшего с гневным видом у доски, учитель опешил. Руки его были пусты: покупки он оставил, вероятно, за дверью. Качнувшись всем телом, учитель сложил руки и поздоровался с начальником, отвесив при этом низкий поклон.
Член комитета едва ответил на приветствие кивком головы и холодно заметил:
— Время занятий давно настало, а вас нет на место.
Учителю очень хотелось найти какой-нибудь вразумительный ответ, но где уж тут было придумывать? Заметив его робость, дети опять захихикали. Утаивать что-либо было бесполезно, и учитель сбивчиво рассказал правду:
— Я пошел на базар купить кое-что на обед и не заметил, что опаздываю.
— Купить на обед! — громко повторил член комитета. — Пора урок начинать, ученики ждут, а вы на базаре!
— Я больше не буду! — невольно вырвалось у учителя.
Снова раздался смех. Указывая пальцем на учителя, ребятишки шептали друг другу:
— Учитель больше не будет есть! Учитель не будет есть!
Член комитета был убежден, что господин У — плохой педагог. Чем больше он к нему присматривался, тем меньше он ему нравился. А все потому, что учитель не любит свою службу и не имеет должного рвения. Член комитета чуть не вспылил, но, вспомнив о цели своего визита, сдержался. Видимо, ему надоело стоять, он несколько раз дунул на стул, смахнул пыль, затем с достоинством поднял полу халата, чтобы не измять его, и степенно сел. Потом заговорил, слегка нахмурив брови:
— У вас в классе нет порядка, учеников и с десяток не наберется! Скоро сюда прибудет школьный инспектор из провинции. Если учеников не прибавится, он сделает вывод, что школа себя не оправдывает. Для поднятия престижа вам следует где-либо раздобыть учеников. Можно привести любых ребятишек, пусть только смирно сидят на уроке. Впрочем, это касается не меня, а вас, поэтому позаботьтесь.
Член комитета погладил верхнюю губу, как это обычно делают усатые старики, и устремил пристальный взгляд на учителя. Невидимые путы, связывавшие учителя, почти исчезли. Освободившись от страха, он вдруг ощутил глубокую признательность начальнику, и им овладела неудержимая радость. Он не знал, как «раздобыть учеников», но спросить не решался, а только прижимал руку к груди и бормотал:
— Спасибо за совет, господин начальник, спасибо за совет!
И вдруг учителя осенило: «Вот удобный случай попросить остаток жалованья. Дважды я ходил к господину и ничего не добился, а теперь вот он сам пожаловал».
— За прошлый месяц… — начал было учитель, но оробел.
— Что? — громко спросил член комитета.
— За прошлый месяц…
Учитель окончательно растерялся. Он даже не решался посмотреть в глаза члену комитета и умолк.
— Ну, что там у вас? Выкладывайте!
Пришлось сказать:
— Выдайте мне, пожалуйста, оставшуюся половину жалованья за прошлый месяц.
— Зачем вам понадобилось?
— На пропитание.
— Вы ведь купили себе на обед? Зачем вам еще?
— Семья. Три рта. Разве я о себе забочусь? Они ждут.
Слово «пропитание» донеслось до слуха детей. Вначале, увидев, что учитель и гость заняты разговором, ученики забыли обо всем. Но сейчас они словно очнулись. Мальчик с косой потянул за одежду ученика, сидевшего впереди, и оказал:
— Слышал? Дома у учителя ждут, когда господин даст им поесть, а то они помрут с голоду.
Мальчуган с серебряными колечками отверг такое предположение:
— Учитель богаче нас. Это у нас сгниют кости, а у него только живот вырастет. Скажешь тоже!
— Неужели мы помрем, а кости наши сгниют? — испуганно спросил какой-то малыш.
— Вот ты сегодня не поешь и завтра умрешь. А послезавтра твои кости сгниют и превратятся в труху, — уверенно ответил мальчуган с колечками.
Малыш ни о чем больше не спрашивал, погрузившись в таинственные и страшные думы.
Учителю стало не по себе: он надеялся, что дети будут сидеть не шелохнувшись, а они не только вертелись на своих местах, но даже болтали. Он бросил на них строгий взгляд. Но где было детишкам понять, чего хочет от них учитель. Это было невыносимо!
Пришлось резко взмахнуть рукой и сердито крикнуть:
— Тише!
Дети тут же перестали шептаться, словно их окатили холодной водой, поглядели на учителя и выпрямились. Заскрипели стулья.
Член комитета нахмурил брови, приосанился и ответил с напускной строгостью:
— Если учитель не выполняет своего долга, то, по положению, на него следует наложить взыскание. Сегодня я штрафую вас на одну треть жалованья.
С этими словами член комитета вытащил из кармана монету и бросил ее на стол:
— Вот все, что вам полагается. Возьмите!
Детишки, привлеченные звоном брошенной монеты, с удивлением наблюдали за происходящим.
Мог ли учитель подумать, что дело обернется таким образом?! Надо было поспорить, но он не в силах был произнести ни слова, даже в мыслях у него такого не было.
На столе блестел серебряный юань. Учитель схватил монету и ощутил на ладони ее твердость и приятную прохладу.
1921
А-ФЭН
Тетушка Ян, соседская служанка, по поручению хозяев отправлялась в город отвезти подарки и должна была вернуться только через два дня. Моя прислуга с завистью говорила: «Ну и повезло ей! Сколько интересного увидит в городе!» Услыхав это, я подумал: «Повезло не тетушке Ян, а скорее А-фэн, ее будущей невестке».
Короткую и ничем не примечательную историю двенадцатилетней А-фэн я узнал от самой тетушки Ян. Родилась А-фэн в семье рыбака. И с первых же дней появления на свет спала в лодке, где хранился дневной улов рыбы. Вскоре отец ее умер, и лодку пришлось обменять на гроб. Мать вышла замуж вторично. Отчим служил грузчиком на железной дороге. Возить с собой с места на место ребенка было трудно. Да и где взять средства на воспитание? И шестилетнюю А-фэн по совету односельчан отдали тетушке. Тетушка сразу смекнула, что рано или поздно все равно придется женить сына (сейчас ему уже исполнилось двадцать четыре года, вот и будет готовая невеста. Разве не выгодно? Так у А-фэн появилась новая мать.
Вместе с девочкой тетушка Ян нанялась к моим соседям. Она заставляла А-фэн таскать воду, бегать за покупками, нянчить пятилетнюю дочку хозяев. На здоровом, румяном личике А-фэн всегда играла веселая улыбка. Но стоило появиться тетушке, как улыбка тотчас исчезала. Зачем рисковать, если в любой момент тяжелая тетушкина рука может опуститься на голову А-фэн? Это девочка хорошо знала.
Тетушка постоянно ворчала и бранилась. Ну и доставалось же от нее А-фэн! Ест А-фэн медленно — тетушка ее попрекает: «Неживая ты, что ли? Или жевать разучилась? Ну-ка, пошевеливайся!» Побежит куда-нибудь девочка второпях, тетушка не преминет сказать: «Никак, за смертью гонишься!» Только ругалась тетушка не со зла, потому что всегда была мирно настроена. Поговорит и опять примется за работу, составляет счета, развлекая хозяина грубыми шутками, и по привычке бранится. Тетушка часто била А-фэн по голове своей тяжелой рукой. Била просто так, не сердясь.
Заплачет ли хозяйский ребенок, прольет ли А-фэн воду, возвращаясь от колодца с полным ведром — за все девочка получала шлепки. А уж когда тетушка причесывала А-фэн, орудуя в ее спутанных волосах деревянным гребнем, словно граблями, девочка едва сдерживала слезы. Зато стоило тетушке отвернуться, как румяное личико А-фэн озаряла улыбка. Брань и побои стали для А-фэн такими же привычными, как сон и еда. Один случай, правда, я до сих пор не могу забыть. Как-то после обеда тетушка чистила эмалированную кастрюлю. Вдруг кастрюля выскользнула у нее из рук. Тетушка подняла ее и, трепеща от страха, тщательно осмотрела со всех сторон, приговаривая для собственного успокоения: «Ничего ей не сделалось!»
А-фэн в это время стирала. И вот она, не привыкшая размышлять, подумала о справедливости. Не прерывая работы, она тихо сказала:
— Если бы я уронила, вы побили бы меня.
Даже шепота было достаточно, чтобы привести в движение руку тетушки.
— Вот тебе! Вот тебе!
А-фэн изо всех сил стиснула зубы, зажмурилась, из глаз хлынули слезы. Она мужественно и стойко снесла побои. Мокрой рукой гладила там, где было больно, с волос на лицо стекали капли воды, смешиваясь со слезами, но в голос плакать она не омела. Я в это время сидел на стуле, возле меня стоял мой трехлетний сынишка, глядя своими широко раскрытыми живыми глазенками, как тетушка колотит А-фэн. Его личико выражало испуг, напряжение, желание бежать прочь. Он отвернулся, положил ручонки мне на колени, обиженно выпятил губку.
— Вот тебе!.. Вот тебе!..
Сынишка болезненно реагировал на каждый удар и в конце концов расплакался, уткнувшись мне в колени. «Вот как сочувствуют друг другу люди», — подумал я. Немного погодя А-фэн отправилась сушить белье, а тетушка Ян, смеясь, сказала:
— Стоит ли из-за этого плакать, сынок?
Вернувшись, А-фэн занялась хозяйской девочкой и, заметив, что тетушки Ян поблизости нет, весело запела песенку про зеленую лягушку-квакушку, любимую песенку школьников.
На первый взгляд тетушка Ян могла показаться странной. Отчего же она стала такой? Кое-что я знал из ее же рассказов.
Сын ее, будущий муж А-фэн, обучился плотничьему ремеслу, но рубанку и топору предпочел игру в кости и вино. Однажды он проигрался, но платить было нечем. Затеял драку и попал в полицию. Откупиться он, разумеется, не мог, его избили. Как тетушка Ян ни сердилась, как ни тревожилась, — сделать ничего не могла. Пришлось выручать сына. И она отнесла в полицию с таким трудом накопленные скудные сбережения. Сын долго не мог оправиться, хворал, мать выходила его. К ее просьбам не играть больше и усердно трудиться сын оставался глух. Не прошло и трех дней, как ей сообщили, что он в игорном доме. Мать побежала за ним, привела домой, стала рыдать… Такие случаи без конца повторялись. Но злость тетушки Ян тотчас проходила, стоило ей увидеть сына, и вместо того, чтобы его бранить, она частенько давала ему денег. Быть может, горе и сделало тетушку несколько странной. Кто знает?