— Вот старый идиот, — сказала Аленка.
— Смешно, — сказал Андрей. — Один против мира. Что он знает о мире? Как большой Клуб.
— Да, — сказала Аленка.
… Тусклым голосом пропела за спиной птица. Старик повернул узкое лицо и посмотрел назад из-под руки, в прошлое. Птица пропела еще раз. Старик сплюнул коричневую слюну к их ногам и проговорил с ненавистью:
— Встать.
Их снова ввели к вождю и развязали руки.
Теперь Бемба смотрел на Аленку. Андрей отвечал, старик в ботинках переводил, но, задавая вопросы, вождь смотрел только на Аленку.
— Что кричала? Она?
— То, что кричала.
Бемба покачал головой — чуть заметное движение.
— Что она кричала? — повторил переводчик.
— Что вождь поступает неправильно, — угрюмо сказал Андрей. Пауза. Старик что-то говорит Бембе и трясет головой. Бемба тихо шамкает одно длинное слово. Старик покорно сгибает спину.
— Кто пришел за помощью, человек или женщина?
— Женщина и человек.
«До чего противно, — думал Андрей. — Как будто я виноват, что по-английски „мужчина“ и „человек“ — одно и то же».
— Какую помощь вы хотите?
— Надо прорыть канал, чтобы спала вода.
— Зачем?
— Чтобы муравейник не залило водой:
— Ха! — сказал Бемба.
— Объяснять? — спросил Андрей. Аленка кивнула.
— Это особые муравьи, — сказал Андрей. — Почти как люди.
Когда старик перевел, вождь тоже кивнул головой и произнес: «Солдадос».
— Нет, нет, — сказала Аленка. — Они думают. Как вы или вы. — Она показала пальцем на Бембу и старика. Бемба внимательно посмотрел на ее палец, и заставил старика повторить перевод.
— Они знают, кто я?
Аленка кивнула, и Бемба опустил ладонь на рукоятку ножа.
— От кого они знают?
— Мы видели деревню из муравейника.
Бемба жестом приказал им сесть и произнес одно длинное слово.
Многоязыкий с кряхтеньем опустился на колени, вытащил из металлической коробки карту, заклеенную в прозрачный пластик, и развернул ее на полу.
Аленка подошла, чтобы посмотреть карту. Очень подробная военная карта, прекрасной печати. Алена присела на корточки, поддернув бриджи. Бемба что-то спрашивал, глядя на нее запавшими глазами. Замолчал. Старик-переводчик зашипел, как змея, и вдруг Алена увидела, что вместо карты, покачиваясь, плывут внизу под ногами деревья, все быстрей, быстрей, и еще быстрей — в глазах рябит, а по берегу неровными прыжками скачет кошка. «Ягуар, — подумала Аленка, — какой он странный сверху… Они зажалят его до смерти». Огненные летели над ягуаром — крошечные искры заходящего солнца, и зверь, яростно мяукая, бросился в воду, мордой вниз…
Аленка. сидела на корточках у карты. От реки несся хриплый кошачий вой, круглый потолок над головой был совсем темный. Пахло крепким табаком и оружием. Она даже не успела шевельнуться и никто не обратил на нее внимания. Андрей показывал на карте, старик переводил и только Бемба смотрел на Аленку и чуть заметно качал головой.
… Было совсем темно, когда воины столкнули пироги на воду и взяли на буксир их лодку. Ночные звуки гулко летели над берегом. В воде отражались огромные звезды и факел, установленный на передней пироге. Бемба как деревянный стоял у воды, ни на кого не глядя.
Наверное, это была великая честь — воины ходили согнувшись, мелкими смешными шагами. Рулевой левой пироги протянул Аленке руку, но уже ступив в лодку, Аленка прыгнула обратно на берег, подбежала к Бембе и подала ему свой пистолет, рукояткой вперед. Старик взял пистолет и она вытащила из кармана две запасные обоймы.
Андрей смотрел, стоя в пироге. Бемба забрал обоймы в горсть, наклонился, что-то сказал, снова выпрямился как деревянный.
Факел погас, и в полной темноте пироги понеслись по протокам. Резко пахло потом, шумно дышали гребцы, и Аленка посвистывала ему со второй пироги, а Многоязыкий сидел перед ним и с ненавистью смотрел в темноту.
Было непонятное время, непонятное место, и была глухая ночь, когда они выбрались на мостки. Пироги бесшумно ускользнули в темноту, только голос Многоязыкого сказал с ненавистью: «Мы придем утром к дамбе».
— Давайте, давайте, — сказал Андрей. Спотыкаясь, он осветил палатку, обдул ее инсектицидом, и открыл мешки.
… Он заснул сразу, и бормотал черными губами, когда Аленка стягивала с него ковбойку и прижигала укусы. Она залезла к нему в мешок и заплакала — во второй раз за этот день, а он повернулся и, не просыпаясь, обнял ее.
VII
Вода текла по мостовой. Рваные волны ударяли в стены домов, мутная вода потоком скатывалась по откосу и заливала бульвар, старые липы и стриженые газоны. Крокодилы скатывались вниз, на дорожки, и плескались в грязной воде, щелкая зубами. — «Это Гоголевский бульвар, — понял Андрей. — Это во сне». Он проснулся. Была еще ночь. «Э-а-а-а!» — тянула вдалеке ночная птица. Алена дергала его за ухо. Он помигал и сел вместе с мешком.
— Просыпайся. Пошла вода.
… Фонари болтались под палаткой, освещая днище пироги, мокрые сваи и черные зеркала водоворотов вокруг свай. В лодке можно, было стоять, только согнувшись. Андрей опустился на колени и начал разгружать ящики с герметичными упаковками, хранящиеся под водой. Алена принимала и складывала вещи на мостки. Он старался быть рассудительным, но провисшее брюхо палатки безысходно качалось над самой головой. Как будто его затопило мутной водой, и он видит, как она качается над головой.
Он вытащил из глубины ящика ручной прожектор, который им не понадобился до сих пор. Все идет в дело. Прожектор светит на полную силу, батареи совершенно не сели за три месяца.
— Все? — спросила Алена.
— Одевайся. Берем съемочные и боксы. Побольше боксов. Сачок и лопатку. Контейнеры в пироге. — Он с усилием повернул струбцину, залитую защитной смазкой, укрепил прожектор на носу пироги и выбрался на мостки. Скверная тишина стояла кругом. Только птица тянула: «Э-аа-а»…
Алена подала ему комбинезон.
— Оружие и эн-зе? — спросил Андрей.
— Все здесь.
Так. Теперь не спрыгнешь в лодку — зальет вентиляцию. Он перевел пирогу к лестнице.
— Садись.
Так. Теперь он передавал вещи сверху вниз, бормоча про себя, чтобы ничего не забыть. Он подумал было — взять с собой отснятые пленки. Ни к чему. Пирога мала, а. ящики герметичные, не утонут.
— Наладь прожектор, — сказал он Алене.
Желтый луч ушел к берегу и. закачался впереди, выскакивая над верхушками леса, в черное небо, потом опустился и осветил черную воду.
… Деревья поднимались все выше, закрывали небо вместе с бледными звездами, и вдруг они въехали в муравейник, прямо на пироге, и в желтом луче завертелись искры, как багровые светляки.
… Великий город Огненных погибал. Глинистые потоки хлестали по дорогам, вода возникала из-под земли и перекатывалась через ряды солдат и стволы деревьев, источенные термитами.
Первыми погибли рабочие на грибных плантациях, замурованных в глубоких подземельях. Потом вода поднялась в камеры термитных маточников и поглотила маток, которые роняли последние яички в воду, и бесчисленные поколения белых термитов и охрану. Этого было достаточно, чтобы муравейник погиб от голода, но вторая волна, как отзвук грохота бревен, хлынула в следующие этажи города. Тонули в казармах рабочие-листорезы, и рабочие-доильщики тлей, и муравьи-бочонки в складских пещерах, а по мутным водоворотам катились живые шары, свитые из большеголовых солдат. Крылатые солдаты носились в темноте, не слыша команды — тысячи воинов, которым теперь было нечего охранять.
… Рассвет застал людей у Клуба. Большой Клуб, мозг гигантского муравейника, уходил под воду. Пещеры под ним были уже затоплены. Отсюда поднимались и уносились по течению трупы крылатых — не бесполых солдат, а самцов. Это были первые самцы, которых удалось увидеть — странные существа, с короткими декоративными крыльями. Может быть из-за того, что они погибли, Большой Клуб, состоящий из самок и бесполых рабочих, на какое-то время выключился, замер. С отчетливым шелестом носились по извилинам рабочие, но мозг был неподвижен и диски-информаторы сидели по верху грота, как огромные красные глаза.
— Ах, черт, — сказал Андрей. — Сибирского бога черт… — и, разрывая застежки, стал дергать кинокамеру из чехла.
— Сиб-бирского бога… — Диски всегда держались в воздухе, и шли злые споры — рассыпаются они для отдыха, или так и живут скопом.
Прошла третья волна. Волна захлестнула нижний откос грота, и внезапно диски взлетели и с жужжанием двинулись в разные стороны.
— Смотри! — крикнула Аленка.
Большой Клуб заработал. Всюду, где можно было что-нибудь разглядеть, хаос сменялся порядком. Шары сцепившихся муравьев, бестолку перекатывающихся по воде, направлялись к ближним деревьям и высыпались на кору огненными потоками. Над главной тропой кружились алые смерчи — крылатые солдаты поднимали на воздух тонущих рабочих, выбирая их из хаоса веточек и насекомых, с вентиляционных холмиков, даже с бортов пироги. Спасалась ничтожная часть, горстка, но Большой Клуб сражался, как мог, а вода поднималась, и уже нижние края фестонов ушли под воду.
Андрей снимал. Алена меняла кассеты, держа на коленях запасной аппарат и подавала ему, и он снимал на самой малой скорости, снимал все. Как рабочие потащили корм через верх, по гребню, как ушли под воду солдаты охраны, как верхние узлы начали стремительно откладывать яйца, и несколько минут мантия потоком тащила их кверху.
Это было ужасно — обратный поток скатывался под воду, в слепом стремлении к беспомощным мозговым, еще шевелящимся внизу.
Это было ужасно — живой мозг погибал у них на глазах, а они, как стервятники, крутились рядом. Пирога поднималась вместе с водой и Аленка говорила в магнитофон, меняла кассеты, и снимала, и следила по секундомеру — в какую секунду Большой Клуб перестал принимать информацию, когда погибли двигательные центры и диски неподвижно повисли в мокром воздухе.
Всего полметра Клуба оставалось над водой, когда он попытался создать инфразвуковую трубку. Это был спазм, судорога памяти — в трубку свивались и крошечные «минимы», и молодые рабочие, и старые, в тусклом, почти коричневом хитине. И вдруг они разбежались, не достроив трубки. Все. С потолка грота поползли рабочие — кто куда — и все кончилось. Комочки жирной земли падали в воду, просвеченную красным, и по бортам пироги бестолково носились длинноногие солдаты.