Завершая этот цикл, могу повторить то же самое.
Поэзия действительности — лучшая современная поэзия[101] — подтверждает действительность поэзии. Ее актуальность, ее движение. Ее изменение под воздействием как вне- так и внутрилитературных «раздражителей». Ее способность отражать дух и цвет времени и, в свою очередь, — на невидимом капиллярном уровне — способность воздействовать на него. Наконец, подтверждает само существование поэзии при не слишком благоприятных «погодных» условиях. Впрочем, поэзия, как и любовь, всегда происходит не благодаря, а вопреки. Вопреки действительности, языку, себе самой.
Прочее же — «литература», буквы, шумы…
Разрез второй. Книги и авторы
[2011] О счастливой бездне и летящих жуках
Сразу оговорюсь: это не рейтинговый выбор. Можно было бы отобрать и другие книги. И не обязательно семь — случайное, хотя и симпатичное число.
Но отбора как такового и не было. Если не считать автоматический отсев книг, рецензировать которые можно только оптом, по двадцать-тридцать. Но такое оптовое рецензирование — это уже другой жанр.
Жанр этих заметок — разглядывание, пролистывание поэтических трофеев 2011 года. Семь сборников. Не просто хороших («хорошее» в критике равносильно «никакому») — ярких, интересных. Выпущенных поэтами. Отражающих какие-то процессы, происходящие в современной поэзии. Заставляющих вспомнить о составлении поэтического сборника, как об особом типе литературного мастерства — как поэтического, так и редакторского. Увы, нечастом сегодня.
Помню, как Вадим Перельмутер с удовлетворением констатировал: с начала девяностых «впервые за без малого семь десятилетий у читателей — и писателей — появилась возможность получать авторские книги. Книги, изданные так, как они задуманы, написаны, увидены поэтами»[102].
Полностью разделяю чувство облегчения по поводу исчезновения идеологической, цензурной редактуры. И все-таки. Поэтический талант не обязательно предполагает наличие таланта составления стихотворного сборника. При составлении книги поэт не ограничен объемом, как в журнале, свободен в графических изысках, не скован в ненавязчивой саморекламе. И — пошла писать (точнее — публиковать) губерния… Чего только не оказалось можно. Раздуть книгу до солидного тома, памятника себе нерукотворного (по виду — скорее плиты). Заказать дружественному критику предисловие или послесловие, а лучше — двум разным критикам, и предисловие, и послесловие. Поместить в книгу свои фотографии в обнимку с другом Васей (тоже поэтом). Тиснуть, в нагрузку к стихам, еще и прозаические опыты, и эпистолярии… Когда еще возможность издать следующий сборник подвернется…
И это все — печальные наблюдения над книгами талантливых и профессиональных поэтов. Какие «авторские» книги выдают стихотворцы менее искушенные — над одними предуведомлениями слезами обольешься: «Дорогой читатель! Перед тобой…»
Добавим ко всему этому микро- (если не нано-) тиражи поэтических сборников. И помножим на аллергию, которую вызывает современная поэзия у дилеров книготорговой сети, если на обложке не стоит имя медийно востребованного автора или знак крупного издательства. Положение отчасти спасают редактируемые поэтические серии. Но именно — только отчасти; те же миниатюрные тиражи, те же проблемы с попаданием к читателю.
Но достаточно жалоб, вернемся к самим сборникам — к счастью, свободным от вышеназванных недугов. Сборникам, которые почти сами собой сложились на моем столе в три тонкие стопки. Что отчасти и подсказало то, как их сгруппировать. Три взгляда: одни — через призму биографии их авторов, другие — стиля, третьи — жанра.
Виталий Науменко. Юноша в пальто. М.: Лит. клуб «Классики XXI века», 2011. — 63 с. Тираж 100 экз.
Обычная история: поэт из провинции, перерос все, что можно было там у себя перерасти, перебирается в Москву, обживается, не приживается, снова попытка, и снова. Обычная история. Иркутская история — автор книги из Иркутска.
Одет не по сезону. Ни для Иркутска, ни для Москвы. (Теплые вещи узлом у кого-то из знакомых, на другом краю города…) «Кто там?» «Кто-кто… Юноша в пальто».
Панорама с выходом на Шпиль,
Яблока застенчивый румянец,
Снежные и золотые дни.
Много мёду в сотах и сетях,
Музыка теснится на ветвях,
И река задумчиво дымится.
Город, город — выгоревший сад,
Где проходит юноша в пальто,
Улицу и мир не узнавая.
И на полдороги отцветая,
Снег пережидает снегопад.
Книга, собственно, не о пальто — а об этом неузнавании мира. Неузнавании улицы. Неузнавании себя. Кто автор для себя? Незнакомый. Некто. Юноша в пальто. Какой еще юноша, автору — тридцать четыре? Значит, кто-то другой. Простите, обознались.
Живём, как в затонувшем Петербурге,
мужские качества природы наблюдая.
У хвойных водорослей,
у руин берёзовых.
Но духи узкоглазы,
а ангелы глупы — вот и отличье.
Географические развлеченья
нам не изведать, не пройти вдвоём
по улицам знакомым и прозрачным…
Улицы — знакомые. Но чужие, как будто под водой. Или — действительно под водой? Снег на них сыплет (закутаться теплее)… или это цветение… или, постойте: вон уже спелое яблоко висит?
Назвать — значит узнать.
Скупость эпитетов, минимализм в лексике, метафорах — похоже, именно от этой неуверенности в узнавании. Поэзия Науменко — парадоксальная, глубокая — возникает, похоже, из страха ткнуть пальцем не туда, увидеть не так, вообще не увидеть.
Не случайно «зренье» у Науменко рифмуется с «везеньем». «Гений зрения, не покидай. / Это „серая“ ветка…»
Гений зрения, грозящий улизнуть.
Появляется в двух-трех стихах и муза: редкая птица в современной лирике.
То, что мы не сумели, про то не сказали.
А тяжёлая муза со свитком в руке
Стала мутной звездой подмосковной печали
И мелькает, мельчает, двоится в реке.
Кажется, эта верность классическому словарю — с гениями, музами и звездами — от той же неуверенности называния (не узнавания). С ними, наверное, надежнее.
Но ярче и сильнее стихи там, где поэт не полагается на этот обжитый словарь, когда решается увидеть всю фантасмагорию мира — как она есть:
Север по-прежнему гол, никуда не пригоден,
путь до того развезло, что ни барин не едет,
ни крокодил не бежит,
рыба на дрожках не скачет…
Или:
Семёнов не пишет давно
Семёнов наш Рембо
и музыка Глюка
танцует и падает
приветствуя его
где рабочие этих мест
филомелы пустых небес?
на вокзале верней всего —
свист используют как насест…
Чем случайней, тем вернее. Гений обычного зрения покидает — приходит гений видения. «И ходят ноты вверх ногами, / Чтоб голос яви подстеречь», как писал другой сибирско-московский поэт, Леонид Мартынов. Крокодилы в снегу; хвойные водоросли; поэты-филомелы, использующие паровозный свист для гнездования… И юноша в пальто (не по сезону), вглядывающийся во все это, узнающий, не узнающий, трясущийся куда-то по бесконечной «серой» ветке…
Иван Волков. Стихи для бедных. М.: Воймега, 2011. — 62 с. Тираж 500 экз.
У Ивана Волкова вектор движения противоположный: родился в Москве, окончил Литинститут, получал литпремии, устраивал литмероприятия. В чем-то перехваленный, в чем-то недооцененный; ныне — житель Костромы. «Работает тренером по шахматам в ДЮСШ», как сообщает аннотация. На обложке — лежит на серой траве с сигареткой в зубах. Поглядывает сквозь прищур на читателя.
У Волкова — замечательный взгляд мастерового.
Там, где у других тоска-уныние, Волков просчитывает, присматривается, примеривается.
Вот если б я на самом деле
(Клинически) сошел с ума,
Мне распахнули бы постели
Блатные жёлтые дома.
Мои друзья нашли бы средства
На первый мой лечебный год,
Я стал бы жить из смерти в детство
И видеть мир наоборот…
Пушкинское «не дай мне Бог сойти с ума…», переведенное во вполне бытовой, земной план. Поэзия не исчезает — она лишь перекладывается на язык иного (нашего то есть) времени.
Парадоксальная рационализация многих, порой неожиданных цитат. Северянинской, например: «С тех пор как все мужчины умерли, / Утеха женщины — война».
В разговорах и спорах степенных
Убедительны и точны,
Симпатичные дочки военных
Защищают идею войны.
Это — тоже звено в цепочке.
Пусть же помнит любая страна,
Что пока у военных есть дочки —
Обязательно будет война.
Главная тема стихов — все потихоньку рушится, горит, тонет, гибнет.
Но… для отдельного человека остается выход.
Своя ниша, свой укром, своя личная «кострома». «Эй ты, человече, не думай о том, / Что будет с другими, что будет потом…»
Залечь. Уснуть и видеть сны. В перерывах гудеть в губную гармошку. Запастись «стратегическим запасом». «Опять на первой полосе / Руины техники и трупы: / Продай компьютер и на все / Купи гуртом консервы, крупы…»
Или вообще отказаться от еды. Просчитаем-ка, сколько выдержим…
Давай не будем больше есть
И никогда не встанем с койки.