Там, возле ходиков, папу качнуло. Он взмахнул руками, по равновесия не удержал и. падая, ухватился за цепочку. Бухнула в пол тяжелая гирька, а часовой домик обрушился на папу, затем, отброшенный им, покатился к умывальнику.
Дедушка и бабушка побежали поднимать папу, отвели его в мастерскую.
Антон пронесся за ними, подобрав па ходу гирьку и покореженные ходики. Укрылся в комнате. Маятник здорово согнуло, кое-где отлетела краска с циферблата… Цепочка лопнула… И стрелки, прежде тугие, теперь вращались расхлябанно…
Пришел дедушка. Хотел погладить его по голове.
— Мы их починим. Я тебе обещаю.
Антон увернулся из-под его руки.
— Не надо ничего!
Дедушка обнял его за плечи.
— Ну, Антоша, дорогой мой… Я сумею все исправить.
Унес и маятник, и пеночку, и домик. Только гирьку оставил.
— Прицепим ее, когда все будет готово…
Антон выключил у рыбок рефлектор. Их-то не следует волновать. Они должны спать, уже позднее время…
А мама… Потерпит до завтра, ничего не поделаешь. Прямо с утра он ей все покажет…
Где она так поздно? Он вспомнил, как утром мама провожала его до двери и ласково улыбалась… И вдруг его обожгло догадкой: ну да, она прощалась с ним!.. Она же грозила папе ночью, что уедет… И если это было так, если она уехала, бросила его…
По множеству примет он догадался, что и старшие взволнованы. Никто не ложился, и его но заставляли. Баба Таня штопала, дедушка звонил знакомым. И разговаривал странно, обрывочно:
— Я бы мог зайти завтра? Нет, не по телефону. Я бы хотел кое-что узнать по медицинской части. Нет, не с домашними…
А может быть, мама заболела? И ее увезли, а от него скрывают. С чего бы это папа решил выполнить все его желания?
Антон устремился к бабе Лене.
— Мама что, в больнице?
Баба Лена замахала руками.
— С чего ты взял?
— Дай мне слово.
Она, запинаясь, поклялась.
— Значит, она уехала, — понял Антон. — Совсем уехала…
— Бог с тобой, — стала успокаивать его баба Лена.
— Да-да, Я слышал. Она хотела папу наказать…
Он уже собирался прибавить: папу есть за что, он и ходики сломал… А меня… меня?.. Но запнулся.
А. может быть, мамин отъезд — это не папе, а ему наказание? Прежде всего — ему. Сколько нехорошего он за последнее время натворил! Позволил Михееву стащить карандаши… Всякие слова, и это «шуруй» произносил… За Полину не заступился. Да еще выдуманный рассказ Сереже… И ни в чем не раскаялся, не признался. Не внял предостережению бабы Лены. Вот какое наказание, какую тяжесть она имела в виду, говоря о каре за нечестность. Вполне конкретную. Но уж лучше бы что угодно другое. А мамин отъезд — самое ужасное, самое непереносимое… И не на кого жаловаться. Сам во всем виноват. А дальше, наверно, будет еще тяжелей.
Необходимо было тут же, немедленно рассказать обо всем бабе Лене, а еще лучше разбудить — что поделаешь? — Сережу, Полину… Повиниться перед ними, Только бы это помогло, и мама вернулась. А там он и с Михеевым поговорит, убедит его принести взятое назад…
Из прихожей послышался шум. Знакомый стук каблучков…
Он бросился проверить…
По коридору шла мама, а за ней — женщина в черном, обе раскрасневшиеся, со множеством свертков.
Вышли бабушка с дедушкой. Посторонились, давая дорогу.
— Ты почему не спишь? — строго спросила мама.
Он повис у нее на шее.
— О, у тебя рыбки, — крикнула из комнаты женщина в черном.
— Папа мне купил. Я думал, ты не придешь, — бормотал он, боясь отпустить маму.
— Да что с тобой? — удивлялась она. Оторвала его руки. В комнате развернула оставленный папой сверток. В нем был рулончик синего в белую полоску материала. — Надо же… А мы целый день потратили…
— А, ерунда, — ответила ей женщина в черном. — Ну, что, все в порядке, идем?
— Не знаю, — сомневалась мама.
— Да тут два шага. Соседний дом. Гера, мы с ним вместе росли. Вот увидишь, он обрадуется.
Закружилась на каблучке. Опять от нее веяло удивительным ароматом.
— Я не хочу, чтоб ты уходила, — вцепился в маму Антон.
Мама неуверенно молчала.
— Ну что ты, Антон? — удивилась женщина. — Завтра я приеду, и мы отправимся кататься на машине. А сегодня дай маме отдохнуть.
— Не хочу, — повторил, он.
Мама ему улыбнулась.
— Ну, тогда пойдем проводим гостью, — сказала она.
Все втроем они вышли в закуток.
В коридоре, стоя па стуле, дедушка прилаживал ходики на прежнее место. Маятник он распрямил, а стрелки никак его не слушались, не хотели держаться уголком. Безвольно, словно потерявшие силу руки, падали вниз.