– Ох, курва, – вздохнул Белый и снова отпил. – За Грача. – Он поднял перед собой бутылку, точно чокаясь с названым братом, и сделал ещё глоток.
– Что?
В ответ Белый только кивнул, выпил ещё.
– Да чего ты к бутылке присосался?! – Вадзим потянулся, рванул её из рук Белого. – Рассказывай уже. Какого хрена случилось?
Покосившись с искушением на бутылку, Белый облизнул губы, ощущая сладкий вкус вина.
– Я нашёл Грача в подземельях под замком, – наконец произнёс он, и Вадзим застыл, слушая с раскрытым ртом. – Он провёл обряд на заключение договора и… сам себя, что ли, убил. Не понимаю. Просто не могу понять, на кой это нужно было.
– Заключил сам на себя договор?
– Это было похоже на то. Нарисованы знаки призыва. Ты… не почувствовал что-то такое? Что ты обычно чувствуешь, когда такое происходит?
– Подташнивает и холодно становится. – Вадзим передёрнул плечами. – А потом… в голове появляется такой ледяной, безжизненный голосок. Он обычно только имя называет, и точно нельзя сказать, куда идти или что такое, но, знаешь… странное ощущение возникает, как будто… Не знаю, с чем сравнить. Ну как будто ты очень сильно хочешь посрать, но ты в кромешной темноте и идёшь наугад, но точно зная, где сральник. И идти надо как можно быстрее, прямо изо всех сил спешить и поднапрячься, чтобы раньше времени не обосраться… вот как-то так ощущаются поиски заказчика.
– Восхитительно. – Глаз у Белого снова задёргался, и он потёр лицо ладонью. Эта работа его в могилу сведёт. Скорее всего, буквально. – Ничуть не удивлён, что ты знаменитый певец. Тебе нужно песню сочинить. Про сральник. Прославишься на весь мир.
Кажется, это наконец смогло задеть Вадзима. Он отвернулся, даже про бутылку забыл, уставился куда-то перед собой.
– Сам спросил, – проговорил он. – Так что с Грачом?
– Так ты ничего не почувствовал? Срать не захотел?
– Нет.
– Значит, о договоре должен был узнать его Клюв, – рассудил Белый. – Никогда не встречал его.
– Я тоже.
– Может, если мы найдём его, узнаем, зачем это всё Грачу?
– Может, он просто двинулся? Крайний раз, когда мы видели его в лагере скренорцев, выглядел он безумно. Может, это укус Щура так повлиял? Мальчишка Буривой едва не откинулся, а Грач – чародей, поэтому протянул чуть дольше, но всё-таки поехал крышей.
Ответа у них не было. Был только изуродованный нечистью труп бывшего Ворона, его оберег и ещё одна непонятная смерть. Белый считал, что череда смертей среди Воронов закончилась, когда он убил Галку. Он почти поверил, что братство теперь в безопасности.
Но смерть Грача сделала всё ещё запутаннее.
– Остался только я, – произнёс он мрачно.
– Это ты так долго считал? – выгнул бровь Вадзим.
– Чё?
– Ну, ты так долго молчал и в итоге сказал, что остался один. Видимо, считал, сколько вас, Воронов, осталось? – Чёрные глаза горели бесовским пламенем.
– Я тебе точно зубы выбью! – прорычал Белый.
– Оно будет того стоить, – осклабился Вадзим и вдруг заржал в голос. – Расслабься, Белый. Да, дела поганые, зато вино отличное. На, выпей ещё. Мне не жалко.
Он протянул Белому бутылку, с кряхтеньем поднялся и достал из ящика ещё одну.
– Не жалко тебе княжеское добро?
– Ни капли. Мы, считай, красавицу-невесту сами ему в ручки привели… ну почти.
Белый приложился к горлышку и не отлипал от него, пока не допил до дна.
– М-да-а… – протянул задумчиво Вадзим, обнимая закупоренную бутылку. – Плохи дела.
– Думаешь, я следующий?
– Вполне возможно. Печально, конечно.
Услышать это было так неожиданно, что Белый едва не протрезвел.
– Хочешь сказать, переживаешь за меня?
– За тебя? – Одутловатое лицо Вадзима вытянулось в удивлении. – Плевать я на тебя хотел. А вот работать мне будет не на кого, если ты тоже помрёшь. Где ваша матушка так быстро найдёт новых Воронов, пока ещё воспитает? Да и не успеет она никого воспитать – лет ей много.
– Она ещё нас всех переживёт.
– В этом даже не сомневаюсь, – скривил губы Вадзим. – Ладно, хватит портки просиживать. Давай на посошок – и за работу.
Он достал нож и вскрыл вторую бутылку.
– Никогда не убивал никого, будучи пьяным. – Белый с наслаждением отпил княжеского вина.
– Пока пройдёт свадьба, ты и протрезветь успеешь. Обрядов там столько, что помереть можно со скуки. А вот мне…
В их укромный уголок вдруг ворвался худощавый пожилой мужичок с плешивой головой.
– Гусляр?! – воскликнул он тонким, дребезжащим голосом, и Белый с Вадзимом сморщились от этого звука. – Гусляр! Ты тут? Чего расселся? За работу. Срочно. Пошёл! Давай, народ уже заскучал. Там скренорские торговцы, они не любят скучать. Когда они начинают скучать, ломается мебель. Дикари…
Мужичок размахивал длинными рукавами, поторапливая. В своём разноцветном наряде, принятом у богачей, он походил на огромного потрёпанного петуха.
Белый с Вадзимом переглянулись.
– Скренорцы! – хищно улыбнулся Белый.
– Скренорцы, – с пониманием отозвался Вадзим.
Всё складывалось на удивление удачно. Настолько удачно, что выглядело даже подозрительно.
– Гусляр! – вновь возопил визгливо мужчина.
– Иду-иду. – Вадзим хлопнул себя по коленям и с разочарованием отставил ещё наполовину полную бутылку в сторону. – Что раскричался?
– Потому что тебе платят не за то, чтобы ты отдыхал, а чтобы развлекал гостей. Пошёл, пошёл! Они требуют спеть песню!
Вадзим пошёл слегка враскорячку.
– Надеюсь, хоть не про сокола и ворона?
– Нет, про своего скренорского воина… этого… как его…
– Хрёрика, что ли? – предположил Вадзим.
Мужчина снова взмахнул руками так, словно пытался взлететь. Впрочем, выглядел он настолько встревоженным и уставшим от всего происходящего, что, возможно, на это он и надеялся. Но от гостей и от обязанностей сбежать было некуда…
– Но не в моём случае. – Белый потянулся за оставленной бутылкой.
Вино было хорошее. Времени ещё оставалось достаточно. Пока гости собираются в замке, пока напиваются, расслабляются, теряют бдительность, он успеет отдохнуть. Может, даже вздремнуть. Это кмету Создатель подавал, если тот вставал рано. Самая работа для Воронов начиналась с наступлением темноты. Под покровом ночи зло обретало полную силу. Не столько потому, что ночь покровительствовала злу, сколько потому, что ночью зла никто не ждал.
Белый осушил бутылку, закинул ноги на второй ящик и прилёг, подложив руку под голову.
Он ощутил, как постепенно расслабились мышцы, как тело обмякло. Только в такие моменты, когда разум мутнел, Войчех и ощущал покой. Только тогда он и мог побыть собой. В одиночестве. В опьянении. Когда не нужно ждать удара.
Поэтому он так редко пил. Поэтому любил уединение.
С наслаждением он прикрыл уставшие глаза. Бутылка выскользнула из руки, с тихим звоном прокатилась по каменному полу. Звук разбился на тысячи осколков, эхом пролетел под сводами замка, нырнул в холодные воды подземной реки.
Сапоги угодили в воду. Войчех удивлённо опустил взгляд на свои ноги. И зачем он полез в реку обутым?
Он поспешил на берег, скинул обувь, кинул её на траву в стороне. Босые ступни с облегчением утонули в разгорячённом песке. Он подтянул до колен промокшие порты.
Волны набегали одна за другой, пытались лизнуть его пальцы. Войчех долго наблюдал, как подкрадывалась вода.
Он часто рыбачил в этом месте раньше, когда ещё считался Воронёнком. Галка и Ворона рыбачить не любили, матушка тем более, поэтому никто не приставал к нему и получалось вдоволь насладиться одиночеством.
Осенью, когда погода портилась, Войчех чаще сидел под высохшей яблоней рядом с Ладушкой, смотрел на горящий золотой листвой лес. В их убежище на берегу Модры круглый год всё казалось серым, почти бесцветным, и только в середине осени, до наступления безвременья, когда лето умирало пышно, жарко, страстно, мир обретал краски.
Огненные, как кудри Велги Буривой. Как её родной дом, утопающий в искрах пожара, который принесли Во́роны Морены.
Щёку обожгло. Войчех прикрыл лицо ладонью, резко обернулся на высокий берег, туда, где стояли дом и яблоня.
Сверху, с высокого берега, возвышающегося над рекой, летели пепел и алые искры. Пожар.
Он сорвался с места, взлетел по тропе наверх, к дому матушки, к своему родному дому, и утонул в клубах дыма. Он бежал вслепую, замедляясь с каждым шагом. Из серо-чёрного марева летели искры. Под босые ноги ложился раскалённый пепел.
Трещал огонь. Выл ветер, разнося смерть. Конец.
И голые чёрные ветви яблонь догорающими угольками сверкали алыми звериными глазами.
– Матушка…
Но она не ответила. Она никогда не отвечала, когда он звал её на помощь, когда молил о пощаде. Матушка не слышала его.
Нет. Он мог справиться без неё. Назло ей. Всегда справлялся.
– Галка…
Но сестра лежала под яблоней, он сам её туда положил, он сам пронзил её сердце. А оно ведь любило его. По-своему – уродливо, извращённо, – но всё же любило… правда ведь? Вдруг так отчаянно захотелось поверить в любовь сестры. Поверить, что хоть кто-то на свете хоть когда-то его любил.
Но это он, Белый Ворон, убил собственную сестру. И она хотела убить его. Несмотря на то чувство, что она принимала за любовь.
– Грач…
Но брат остался в подземельях под королевским замком. Войчех даже не похоронил его. Грач остался один в свой последний миг, как и всегда. Старший брат всегда держался в стороне. Ему не нужны были младшие Воронята.
Войчех никогда прежде не просил Грача о помощи. Не будет и теперь.
– Воро́на…
Но сестра ушла первой из них. Она осталась там, на маковом поле…
Холодная рука легла ему на шею.
Войчех замер.
Тонкие пальцы ласково провели по его груди, и со спины прильнул девичий стан.
– Я здесь, братец…
Рука Войчеха потянулась к ножу. Пальцы скользнули по шероховатой рукояти.
– Ворона…
Ледяное дыхание коснулось его уха.