– Правда? Ты просто так меня отпустишь?
– А что такого? – поджал губы Гжегож. – Долг платежом красен, как говорят. Вот пусть Инглайв и заплатит.
Кажется, Белый случайно оказался замешан в дела, которые не понимал. Возможно, дела эти были настолько сложные и запутанные, что понять он их вовсе не смог бы.
Но пусть всё, что касалось шута и скренорца, он выдумал на ходу, ложь его как будто имела какой-то смысл для Гжегожа. Как будто этих двоих и вправду могло что-то связывать.
Редко когда любопытство изводило Белого, но на этот раз язык так и чесался, чтобы расспросить Гжегожа о бывшем женихе Велги. Он едва сдержался. Это вызовет слишком много подозрений. Простым наёмникам, которым платят за выбивание долгов, должно быть плевать на такие дела.
– А кто вообще этот Инглайв? – всё же спросил он с деланым равнодушием. – Не то чтобы мне было дело, кому начистить морду.
– Посланник нового лендрмана в Ниенскансе. Даже не проси выговорить его имя, там ещё заковыристее.
– Похер на его имя, – пожал плечами Белый. – А что нужно этому Инглайву в Твердове?
Этот вопрос явно оказался лишним. Гжегож скосил на Белого тёмные глаза, смотрел пристально, долго. Наконец он хлопнул себя по коленям, поднимаясь.
– Курва, – просипел он. – Грёбаное колено.
– Хм…
– Не, это не ты. Это ещё с Совинского пожара, когда твари из подземелий полезли. Ладно, пошли, найдём тебе новую одежду. – Он принюхался к собственному кафтану и добавил: – И мне тоже.
Медленно, не сгибая правое колено, он продолжил спускаться по ступеням.
– Так как тебя зовут?
– Белый.
– Просто Белый?
– Я сирота. Как на улице прозвали, так и зовусь. Настоящего имени дать некому было.
– Так я и думал, – кивнул короткостриженой головой Гжегож. – Я таких сирот, как ты, сразу узнаю.
На одном из пролётов, ближе к подземельям, как предположил Белый, Гжегож толкнул низкую, узкую дверь. Повезло, что они оба были невысокими. Тому же Инглайву пришлось бы сжаться, чтобы протиснуться внутрь.
Дальше по длинным, узким проходам они шли мимо людных комнат. Но здесь уже были не слуги. В основном молодые мужчины. Они тоже праздновали: пили и веселились. С разных концов доносился весёлый хохот. Но, встречаясь с Гжегожем, каждый старался подобраться, сделать короткий поклон.
– А ты какая-то важная шишка, я погляжу, – хмыкнул Белый.
– Типа того.
– Насколько важная?
– Достаточно. – Гжегож обернулся через плечо, подумал и ответил: – Я глава Тихой стражи. Слышал о нас?
– Тайная королевская служба, – кивнул Белый. – Ищете врагов короны, подслушиваете разговоры в тавернах… Поэтому тут так воняет водкой?
– А то. Члены стражи должны уметь перепить любого врага короны и не опьянеть, пока не выведают все тайны.
Не то чтобы Белому хотелось что-то изменить в жизни. Он никогда и не знал, как жить по-другому, но вдруг представил себя в Тихой страже. Пожалуй, с его внешностью непросто было бы смешаться с толпой. Хотя Гжегож вряд ли забрал бы его жизнь за невыполненную работу. Может, велел бы выпороть или запереть в темнице на пару дней или лишил оплаты. Но всё же это казалось лучше, чем носить жгучие раны на запястье и вечно опасаться, что за тобой явится сама богиня смерти.
Да и попасть в Тихую стражу, пожалуй, было легче, чем к Во́ронам. Гжегож точно не выкрадывал детей и не заставлял их жить на кладбище в одной могиле с живым мертвецом.
И никаких посмертков. Как же Белый устал от проклятых посмертков.
Если бы только из братства Воронов можно было уволиться.
Наконец они остановились у тёмной, маленькой кладовой. Гжегож распахнул дверь, чтобы впустить туда свет, откинул крышку одного из сундуков и принялся там рыться.
– Вот, держи. – Он вытащил свёрнутый рулон шерстяной тёмно-пурпурной ткани.
Белый развернул её и удивлённо вскинул брови:
– Хрена…
– Неплохо, да? – Гжегож выглядел таким довольным, словно сам пошил этот кафтан.
– В жизни такое не носил, – признался Белый, разглядывая металлические пуговицы и искусные швы. – Это… спасибо. – Слово далось неестественно, тяжело.
– Можешь сказать спасибо Болли… Булли? Сука, забыл… а, не важно…
– Что за Болли?
– Да умер один на днях…
– Чудища ваши задрали?
– Ну как сказать. Наш палач, конечно, то ещё чудище. Перестарался. Я просил его особо не мучить бедного Булли-Болли, пока он всё не расскажет.
– Давай ещё тебе порты найдём и сапоги. А то как-то не смотрится дорогой кафтан с твоими обносками.
Такая щедрость была непривычна. И подозрительна. Просто так Белому никогда ничего не давалось.
– Не жалко раздавать добро?
– Я тебя умоляю, мои парни настолько зажрались, что уже ничего не берут. А хлама тут накопилось немало.
Гжегож продолжил рыться в сундуках, пока не нашёл пару кожаных добротных сапог и новые штаны. Белый стянул провонявшую стёганку и прижал новый наряд к груди, не решаясь надеть. Такую одежду испортить было бы ещё обиднее, чем поношенную, прослужившую уже немало времени.
– Переодевайся быстрее, и я пойду, – поторопил Гжегож. – Мне тоже надо привести себя в порядок и вернуться на пир.
Белый стянул старые сапоги, бросил в сторону.
– А что не так с именем Идульф? – спросил он.
Гжегож посмотрел на него внимательно, оценивая, точно сомневаясь, стоило ли вообще отвечать.
– Так звали первого мужа королевы. Ну, до того, как она стала королевой. Он был лойтурцем, главой ордена Охотников. Это давно было, ещё до пожара.
Он сделал шаг назад, оглядывая Белого с головы до ног.
– В целом, – склонив голову набок, произнёс он, – неплохо. Но на таких, как мы, дворянские наряды что на корове седло.
– Таких, как мы?
– Безродных ублюдках, – хмыкнул Гжегож. – Я чую таких, как я, за версту. Знаешь, как меня зовут при дворе? Гжегож Безродный.
– И как ты, безродный ублюдок, стал главой Тихой стражи?
Этот седой мужчина с уродливым хмурым лицом вдруг вызвал у него почти что уважение.
Гжегож просто пожал плечами:
– Заслужил.
– Службой королеве?
– Верностью Рдзении. Давай, Белый, топай обратно на пир и выбей из Инглайва долг. Только не на самом пиру, иначе сгниёшь в подземельях – королевские праздники портить мордобоем нельзя. По крайней мере, если ты не знатной крови. Можешь поймать Инглайва, когда он пойдёт в нужник. Там его и замочишь.
– А тебе разве нет дела до того, что я побью скренорского… этого, как его…
– Посла, – подсказал Гжегож. – Нет, Белый, мне нет дела, что случится с послом из Ниенсканса, если это не помешает королевским делам. А мне пока непонятно, не хочет ли сам Инглайв этим делам помешать. Вот ты его побьёшь, образумишь, а я пока поговорю со Станчиком, тогда и решим.
Белый кивнул. В горле у него вдруг возникло тревожное сосущее чувство. Стоило поскорее выполнить договоры и убраться из Твердова, пока глава Тихой стражи не взялся уже за него.
– Ваше величество! – Прямо перед Велгой выросла незнакомая знатная дама с тремя дочерьми, и Велга невольно попятилась.
А Венцеслава, только что делавшая вид, что увлечена содержимым своей тарелки, тут же расплылась в улыбке:
– Госпожа Эльжбета!
Они тут же защебетали, словно птички на ветке, и стало очевидно, что это надолго. Велга удерживала лёгкую улыбку на губах уже с большим трудом. Королева изо всех сил делала вид, что её не существовало. Почему? Венцеслава её боялась? Или ненавидела так сильно, что не желала видеть? Но зачем тогда она вообще позволила Матеушу на ней жениться?
Матеуш…
Ей нужно было ещё выпить. Велга поймала слугу, чтобы тот наполнил её кубок.
Пьяная пара, кружившая в танце, едва не сбила Велгу с ног, но она увернулась, прижалась к стене.
Голова стала тяжёлой, мысли давящими, душащими. Вино уже не приносило лёгкости и смелости. Каждый глоток только сильнее бередил зажившие, казалось бы, раны.
Она вдруг невыносимо остро ощутила на себе чужой взгляд. Велга оглянулась, сразу нашла глазами того, кто так пристально за ней наблюдал. Даже в такой толпе лендрман Инглайв выделялся.
Как он оказался в замке?
Он явился в дом Буривоев под видом свата, притворился другом семьи, даже провёл обряд обручения с Велгой, но с наступлением ночи попытался её убить. Почему не дождался отъезда, если хотел убить одну только Велгу? Да и зачем она вообще ему понадобилась?
В любом случае он должен был умереть.
Велга покрутила в руках кубок, разглядывая багровые капли, оставшиеся по краям. Она не должна бояться. Или хотя бы не должна показывать свой страх остальным. Настоящая господица никогда не позволяет себе ни слабости, ни страха, если это не выгодно.
И Велга залпом выпила всё, что оставалось в кубке, облизнула губы, ощущая пряную сладость на языке.
Она улыбнулась ещё ослепительнее, ещё милее прежнего. И пошла навстречу, уже не останавливаясь, не мешкая и не сомневаясь.
– Лендрман Инглайв. – Она улыбнулась ему так широко и пьяно, что это было даже неприлично.
Но он как будто даже повеселел при виде неё.
– Господица Велга, – он осклабился в белозубой улыбке, – как я рад тебя видеть.
Поверить в это было сложно. Если он и радовался, то, скорее, как кот, наконец-то загнавший ускользнувшую мышь в угол, предвкушая, как разделается с ней.
– Не могу сказать того же.
Велга выпила слишком много. В ней не осталось ни кротости, ни осторожности, ни притворства.
– Что ты здесь делаешь?
В светлых пронзительных глазах Инглайва сверкало нескрываемое веселье. О, как он забавлялся, глядя на неё. Велга, пожалуй, и вправду была смешна. Она едва доставала лендрману до груди, раскраснелась от вина, смотрела грозно, насупившись, сжимая кубок в руках. И она – такая маленькая, беспомощная, совершенно не представляющая никакой угрозы для него – говорила с вызовом, как равная.
– Не мог же я пропустить твою свадьбу, – приподнял пшеничную бровь Инглайв. – Очень люблю твои свадьбы, Велга. Готов побывать на каждой. Сколько женихов у тебя ещё будет в ближайшее время? А то боюсь потолстеть на пирах…