– Да, конечно… Можешь не приходить.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и на языке у Велги крутились оправдания, извинения, сожаления, но она так ничего и не сказала. Но этот взгляд… этот пронизывающий взгляд из-под опущенных ресниц проник ей глубоко в душу. Змай тоже промолчал, развернулся и стал спускаться по ступеням. Дверь за ним медленно закрылась.
Велга подошла к дереву, под которым лежали Мишка и Хотьжер, оба выглядели полусонными. Летний зной казался ненастоящим, неправдоподобно жарким, живым, невозможным, пока в холодном подвале храма оставался запертым Матеуш.
– Всё хорошо, господица? – спросил Хотьжер.
Она только кивнула.
– Теперь за Белым Вороном?
– Нет. – Она сцепила пальцы на поясе. – С меня хватит. Скоро вече.
Весь Старгород собрался у Сутулого моста.
И Велга вместе с Ярошем и Ростихом поднялись на середину. Все молчали. Ждали. Предвкушали. Как падальщики.
От Торговых рядов, где стоял храм Буривоев, через Вышню и до самого Сутулого моста повели Матеуша. И даже издалека было слышно, где он проходил. Народ вопил, оскорблял.
Велга не слушала. Она сжала перила и смотрела на воду.
– Помнишь, Белозерские скинули твоего предка с этого моста? – прошептал ей на ухо Ярош. – Вот ты и отомстишь наконец-то.
Велга промолчала. А он не замолкал:
– Так и должно быть со всеми предателями.
Велга снова не сказала ни слова.
Толпа завыла где-то возле Водяных ворот, и стало ясно, что Матеуш перешёл Вышню.
Ногтями Велга сильнее впилась в старое, грубое дерево перил, чувствуя, как в пальцы вонзились занозы.
– Знаешь, что говорят? Будто Матеуш на самом деле сын королевы Венцеславы. – Ярош никак не замолкал. Велга не отвечала. – От такого уродца отказалась даже собственная мать.
Неудивительно, что любовь его стала больной и несчастной. Никто никогда не давал Матеушу настоящей любви. Так откуда он мог знать, какая она? Как мог он вырасти честным и добрым, как мог он понимать, что хорошо, а что плохо, если родная мать не подарила ему ни одного поцелуя, ни одного доброго слова?
Гул становился всё ближе.
Велга не отрывала глаз от воды. И там, под мостом, ровно под тем самым местом, где она стояла, ей улыбнулась девушка с длинными белыми волосами. Она поманила её рукой, и даже сквозь рябь можно было прочитать по губам:
– Сестрица… мы ждём…
Они знали. Они всё понимали. И принимали.
Велга зажмурилась. По щекам потекли слёзы, и она украдкой стыдливо стёрла их. Все наблюдали за ней. Все ждали от неё стойкости, силы, беспощадности… и справедливости во всей её жестокой бессердечности.
– Сомневаюсь, что горбун умеет плавать, – хмыкнул с отвращением Ярош. – Ростих, а его просто сбросят или привяжут камни?
Велга зашептала молитву Святой Лаодике, чтобы не слышать ответ.
Ненависть порождала только ненависть. Смерть порождала только смерть.
И Велга вступила в этот бесконечный круг. Она толкнула колесо, помогла продолжить его ход, хотя была способна, наоборот, его остановить. Не она это начала. Но, когда в её силах было это закончить, Велга выбрала насилие. Она выбрала смерть.
– Велга…
Мягкий голос заставил её обернуться.
Матеуш стоял прямо перед ней, босой, в распоясанной рубахе. Облитый помоями, весь в нечистотах. Народ, что прежде его боялся и уважал, поизмывался вдоволь, как только получил такую возможность.
Велга должна была это остановить. Это было в её силах. Но она ничего не сделала.
– Матеуш, – проговорила она едва слышно.
Он потянулся к ней руками. Велга не пошевелилась. А Ярош оттолкнул князя ногой.
– Пшёл! Не смей её трогать!
– Спокойно, Ярош, – остановил его Ростих. – Нужно по-людски всё сделать. Прочитать приговор вече…
Велга смотрела прямо в глаза Матеушу. Его глаза – светло-серый и чёрный – блестели от слёз. Они подались друг к другу навстречу, когда Ярош вдруг схватил князя за грудки:
– Тебе же сказали: прочь!
И он толкнул его к перилам.
Закричали люди. Матеуш попытался вырваться, замахал длинными руками. Велга взвизгнула. Ростих кинулся к Ярошу:
– Хватит!
Но всё случилось в один миг. Ярош зарычал, точно зверь, подхватил Матеуша и перекинул через перила в воду.
Велга зажала себе рот, пошатнулась.
Она не увидела этого. Она была так рада, что не увидела, но поняла всё, когда на берегу, на Сутулом мосту, везде, откуда было видно казнь, завизжали люди:
– Щу-ур!
И Велга сорвалась с места. Она бросилась не глядя вниз по мосту. Ей хотелось заткнуть уши. Она уже не думала, что скажут люди. Она не думала ни о чём и только слышала дикий крик, и плеск воды, и рёв зверя, обитавшего в северных реках.
Ноги несли её всё дальше и дальше, на порог семейного храма. И там Велга упала в объятия Змая.
– Получается, сработал твой обряд с именами? – спрашивал он.
Велга мотала головой и захлёбывалась слезами.
– Ну, змейка, ты всех перехитрила…
И в первую очередь Велга перехитрила саму себя.
Чародей долго гладил её по волосам. Так долго, что наступил закат и их нашёл Хотьжер.
– Как ты, господица?
Глаза Велги высохли, все слёзы она уже пролила. Лицо опухло, губы онемели. Она помотала головой и в тупом оцепенении едва слышно проговорила:
– Пойдём домой.
И пусть дома у неё больше не было, Велгу ждал во дворце боярина Ростиха брат. Там её ждала тишина. И невыносимо долгий медный закат, когда над городом из десятков храмов разносилась молитва. От неё щемило сердце. Велга опустилась на колени перед распахнутым окном, сложила руки у груди и тоже стала молиться.
Но умиротворение, смирение, понимание всего того, что случилось и ещё должно было случиться, не пришло.
Она обрекла на смерть двух человек. Двух человек, которые были повинны в смерти её родных. Двух убийц. Но это не ощущалось как справедливость.
Мишка лёг рядом с молящейся Велгой, положил голову ей на ноги. От него исходил жар. Он стал тяжёлым, даже голова уже едва помещалась на коленях, хотя только недавно он мог лежать на них целиком.
Ладони Велги, возведённые для молитвы, бессильно опустились, легли на голову и холку Мишки.
– Что я наделала?..
Без всяких мыслей, полная оглушающей пустоты, она уставилась в распахнутое окно, в которое было видно кусочек неба. Оно выглядело настолько чистым, настолько безмятежным. Этот удивительный, пронзительно чистый голубой цвет. Он дышал светом, покоем. Когда небо так поразительно прекрасно, не должно случаться ничего плохого.
Весной, летом, когда тепло, когда всё расцветает, благоухает, когда весь мир живёт, не должно случаться смерти. Пусть это будет время осени и зимы. Но не летом, не весной. Не в юности.
Ни Велга, ни Войчех, ни Матеуш – никто из них не должен был узнать смерть на вкус так рано. Они должны были познавать радость, любовь, ласку. Если и плакать, то только от смеха, если кричать, то только от распирающего грудь счастья.
Ничего плохого не должно случаться с теми, кто юн. С теми, кто ещё хочет и может любить.
В погребе, где его заперли, было темно, но это никогда не мешало Белому чётко видеть. На этот раз он был не рад своему дару. Потому что он видел матушку.
И теперь, когда раскалывалась голова от ударов чужих кулаков, когда всё тело ныло и плохо слушалось, после всех дурных видений, он уже сомневался, видел ли он её по-настоящему.
Здислава сидела у стены напротив на голом полу. Обнажённая, улыбающаяся.
– Фто, сынок? – произнесла она вкрадчиво. – Думаефь, это конес?
– Не знаю.
Умирать не хотелось. Встречаться с госпожой Белый совершенно не желал.
– Впрочем, если я умру от рук старгородских палачей, ты своё не получишь, – усмехнулся он. – Такая смерть не так уж плоха. Лишь бы тебе досадить, старая сука.
– Ха! – Из беззубого рта вырвался хохот, словно карканье. – Нет, – прошептала она тише и продолжила так же шёпотом, отчего пришлось напрягать слух: – Ты пока не умрёфь, Белый Форон. Есё рано. Ты мне нуфен.
– Чтобы оживить твою госпожу? – нахмурился он. – Ты всё это только ради неё делаешь? Ты собрала нас, вырастила, научила убивать, и всё только ради того, чтобы сделать свою богиню человеком?
– Не селовеком, – возразила Здислава. – Богиней ис плоти и крофи. Настоясей.
Нож у Белого отняли. Но он мог убивать и голыми руками. Ему нечего было терять.
И он сорвался, бросился вперёд…
Чтобы схватить руками пустоту и ночь…
Закат лизнул на прощание крыши старгородских домов и потускнел, затухая. Зажигались огни в домах. Затихали голоса. А Велга всё не отходила от окна. Всё не могла принять решение.
И когда пришла холопка и предложила готовиться ко сну, Велга велела отдать её кафтан и платок.
– Мои? – удивилась холопка.
– Да. Я отдам, когда вернусь. А ты ложись спать. Прямо здесь, на моей постели.
– Госпожа, я не понимаю…
Пусть Велга и стала замужней женщиной, но по-прежнему выглядела как девчонка. И вела себя так же. Неудивительно, что все таковой её и считали. Если она хотела, чтобы её воспринимали иначе, то говорить, ходить, даже думать она должна была по-другому.
Не просить. Приказывать.
– Не задавай вопросов. И давай пошустрее.
Хотьжеру скрыть своё оружие и лицо под плащом оказалось легче. Он в целом одевался скромно, не привлекая внимания. Но его поведение могло вызвать подозрение даже у самого ленивого и невнимательного стражника.
Они вышли из дворца боярина Мороза через выход для слуг, по двору двигались осторожно, держась в тени. К главным воротам даже не приближались, перелезли через частокол точно воры, приставив бочку. Велгу Хотьжеру пришлось почти перекидывать, потому что сама она всё равно не могла дотянуться.
И всё это время он уговаривал её вернуться.
– Господица, это опрометчиво…
– Ты даже не знаешь, что я собираюсь сделать, – пропыхтела она, пока Хотьжер её подсаживал.