В одном случае — восемьдесят, в другом — три!
Причем восемьдесят миллионов принесут одни лишь убытки, расстроят все хозяйство, тогда как три миллиона, напротив, сразу же начнут давать доход, послужат толчком к дальнейшему развитию колхозов.
Если занять пойму травами, можно будет в три раза увеличить поголовье крупного рогатого скота и одновременно поднять его продуктивность. Сейчас каждая корова получает здесь только две трети необходимых ей грубых кормов, а сочных и того меньше. Богатые сенокосные угодья дадут возможность кормить скот сообразно с требованиями науки, потому что и других кормов станет больше.
Вот тут-то этот скучный на вид документ достигал той высокой степени изящества, какая свойственна ясной и неожиданной мысли.
Обилие сена — это ведь не только избыток мяса и молока, но и навоза. Значит, пахотные здешние земли, ныне оскудевшие, станут получать с поемных лугов лучшее из удобрений, а это скажется на урожае кормовых корнеплодов, кукурузы, пшеницы, картофеля, кстати сказать — тех же самых овощей.
Я пересказал справку несколько пристрастно. У Андрея же Владимировича факты изложены были спокойно, без какого-либо к ним отношения.
Должно быть, товарищ, читавший составленную Андреем Владимировичем справку, почувствовал, что готовил ее человек, который мнение свое сообразует лишь с истиной, какой она ему представляется. Андрея Владимировича, помимо директора института, вызвали в руководящую инстанцию. Относительно энской поймы с ним согласились, но товарищ, который его вызывал, занимался вопросами овощеводства и поэтому стал спрашивать, нет ли под Москвой других земель, удобных под овощи.
И вот тут-то Андрей Владимирович назвал пойму озера Каово, которая всего лишь на каких-нибудь шестьдесят или семьдесят километров дальше от Москвы, чем пойма реки Эн, но зато связана с нею прямым железнодорожным сообщением и великолепной автомобильной дорогой.
Здесь имеется еще и то преимущество, что в деревнях вокруг озера уже в шестнадцатом столетии крестьяне выращивали овощи на продажу.
Во времена Петра, свидетельствуют историки, здешние мужички ездили в Голландию — смотреть, нет ли там чего поучительного. А в первой половине девятнадцатого столетия о мастерстве райгородских крестьян знали не только в России, но и далеко за ее пределами. Московские и петербургские фирмы выписывали отсюда и овощи и огородников. Несколько здешних семейств обосновалось даже под Парижем, на берегах Сены, где с тем же успехом, что и на берегах Каово, «пахали лучишко с огурчишком и тем кормились».
Процветало овощеводство в Райгороде и в наше время.
К сожалению, шаблонное планирование, имевшее место в недавние годы, низкие заготовительные цены на овощи, ныне, правда, значительно повышенные, а также многие другие помехи, недавно еще общие для всего нашего сельского хозяйства, привели к тому, что с каждым годом все меньше и меньше овощей производили колхозы Райгородского района.
А овощей здесь можно вырастить куда больше, чем в старое время.
Я не стану приводить всего того, что говорил в пользу рай-городского овощеводства Андрей Владимирович, скажу лишь, что после этого разговора он и был спешно командирован в Райгород. В этой командировке была еще и та сторона, несколько забавная, что вмешательство руководящей инстанции на некоторое время как бы избавляло Федора Ивановича Головина от необходимости думать об осушении райгородской приозерной котловины. Пункт этот стоял первым в той докладной записке, «которую с помощью Андрея Владимировича, но без какого-либо участия областного отдела водного хозяйства готовили райком КПСС и райисполком. И вот тут-то мне открылось одно обстоятельство, которого я прежде не знал и которое укрепило меня в давнишней моей мысли, что бездеятельность Федора Ивановича Головина прямо-таки преступна.
На этом, за поздним временем, я тогда остановился,:— старинные часы в соседней комнате, у Михаила Васильевича, мелодично вызванивали третью четверть двенадцатого часа. А на следующее утро я поднялся раньше всех и записал главнейшее из того, что было накануне в райисполкоме, в комнате, где работала комиссия.
Я привожу эту запись, ничего в ней не изменив.
Перфильев рассказывает о своей недавней поездке в один из дальних колхозов, куда он ездил от райкома на отчетно-выборное собрание.
Колхоз этот отстоит от Райгорода километрах в двадцати. Районные работники бывают здесь редко, по поводу чего один старик, выступивший на собрании, сказал: «Посреди болота мы живем, а у начальников, должно, сапог нету… Надо бы им такие сапоги пошить, чтобы выше головы завязывались». Но старик только начал, а уж продолжили женщины, которые повели речь куда серьезнее и основательнее.
Женщины подступили к Перфильеву с одним только вопросом: «Почему канавы нам не копаешь?» Тот им в ответ, что он здесь присутствует не как директор ММС, а как уполномоченный райкома партии. Но колхозницы и слушать этого не захотели. «Мы знаем, кто ты такой… У нас вот ни радио нету, ни клуба, ни телефона. Церковь, правда, открылась. Поп — хороший, молодой, да разве ж церковь культурное- развлечение!»
Тут Перфильев стал говорить, что надо, мол, укреплять экономику, повышать уровень агротехники, увеличивать продуктивность животноводства, однако эти его слова еще пуще распалили женщин.
«Ты нам этого не говори, — кричали женщины, — ты нам скажи, когда ты нам канавы станешь копать!.. Мы тут в грязи тонем!»
И они объяснили ему, человеку в Райгороде сравнительно новому, что было время, когда жили они в своем колхозе очень хорошо. Главными статьями дохода были у них капуста и картофель, причем картофеля колхоз производил столько, что полностью обеспечивал сырьем существовавший в селе терочный заводик. Капусту, правда, и сейчас здесь земля родит, хотя и меньше, но вывезти урожай почти невозможно, потому что дороги разбиты, заплывают грязью. Урожаи же картофеля куда как плохи стали — водой его заливает. Прежде-то канавы работали хорошо, уводили воду, а теперь они частью засорились, заросли, частью их тракторами перепахало, и где была пашня, там сейчас болото.
Покамест Перфильев рассказывает, у Андрея Владимировича, который пишет вступительную часть докладной записки, появляется вдруг необходимость узнать, сколько посажено было луку — ведущей здешней культуры — в прошлом году и сколько в тысяча девятьсот сороковом.
Благовещенский, порывшись в принесенных им бумагах, говорит, что в прошлом году луком занято было 448 гектаров земли, а в сороковом — 937. Он несколько растерянно сличает обе эти цифры, каждую из которых в свое время, конечно, хорошо знал, но только порознь. Разумеется, ему известно было и то, что луку из года в год сажают все меньше и меньше, но он едва ли предполагал, что посевы сократились наполовину. И он уже сам, не дожидаясь вопроса Андрея Владимировича, начинает сопоставлять посевные площади другой из главнейших здешних культур — цикория. Выясняется, что в сороковом году цикорием занято было 2 541 гектар, а в прошлом — всего только 742.
Можно предположить, что заместитель председателя райисполкома, в распоряжении которого буквально все цифры, относящиеся к сельскому хозяйству района, до сих пор считал их лишь материалом для очередной сводки и только теперь ощутил беспощадную силу статистики.
Нам всем интересно знать, как же используется земля, занятая прежде луком, цикорием и овощами, посевы которых, как выяснилось, тоже уменьшились за последние пятнадцать лет.
Я высказываю единственно правильное, на мой взгляд, предположение, что освободившиеся земли заняты посевами зерновых культур.
Но оказалось, что и эти посевы уменьшились на 732 гектара.,
Поискав, Благовещенский находит еще цифры. Я почти убежден, что они существовали в его сознании ради совсем другой надобности — для расчетов с заготовительными органами. Теперь эти цифры вдруг повернулись к заместителю председателя райисполкома своей сутью.
В прошлом году 1 400 гектаров пашни из-за избыточной сырости остались незасеянными и переведены были в однолетнюю залежь. По той же причине исключены на пять лет из обложения государственными поставками 4300 гектаров сенокосов, 4200 гектаров пастбищ и 800 гектаров пашни. Многие из этих сенокосов и пастбищ, ныне заболоченные, поросшие кустами и дрянной травой, были некогда пахотными землями.
Стало быть, дело не только в том, чтобы осушать исконные болота, но и в том, чтобы спасти от заболачивания плодородные земли.
Я начинаю думать, что деревенские бабы, в голос кричавшие о канавах, если бы спросить их, рассудили бы, что наинужнейшее учреждение в области — отдел водного хозяйства. И еще мне приходит на ум, что эти самые бабы — знай они только милейшего Федора Ивановича — взашей прогнали бы его, да еще и крапивы насовали бы ему в штаны.
Докладная записка почти готова. Неожиданно входит Фетисов, председатель райисполкома, заменивший на этой должности Василия Васильевича Пирогова, который избран был недавно секретарем райкома.
Сколько я понимаю, зашел он сюда случайно — проходил мимо, увидел приоткрытую дверь и подумал, что это вернулся из колхоза хозяин кабинета. Но раз уж он застал здесь комиссию, в комплектовании которой принимал участие, то как не спросить, успешно ли подвигаются дела. Он внимательно выслушивает Андрея Владимировича, потом Перфильева и Благовещенского, после чего говорит, чтобы товарищи не очень много просили — нечего, мол, государству в карман залезать.
До сих пор я никогда не встречался с Фетисовым.
Выглядит он человеком серьезным, достойным.
Не впервые слышу я слова, с которыми он обратился к товарищам. Честно сказать, было время, когда они казались мне хотя и грубоватыми, однако по-хозяйски солидными. Сегодня же я отнесся к ним иначе.
Откуда этот лексикон — «просить», «в карман залезать», оскорбительный, когда речь идет о социалистическом государстве и его гражданах, и что это за патриархально-купецкий подход к делу, ничего общего не имеющий с подлинной экономией государственных средств, потому что если дать их меньше, чем требуется, то они пропадут впустую или принесут столь малую пользу, что лучше бы и дела не затевать.