И вот уже есть проект, начнутся когда-нибудь и осушительные работы.
Не запишешь же все это за Андреем Владимировичем, за здешними председателями колхозов, райкомом и райисполкомом, которые принимали участие в хлопотах, если существует в области специальное учреждение.
Вот и жив наш Головин за счет активности советских людей.
Здесь мои размышления прерывает Наталья Кузьминична.
Я отвлекся от ее рассказа, а она тем временем перешла уже на другой предмет, характеризующий разницу между нынешним и бывалошним.
Она говорит, что теперь на лошади никто в город ездить не хочет: медленно считается, да и тряско. Все норовят на машину. А прежде ведь только и ездили, что на лошади, и считалось — хорошо, быстро…
Четыре часа утра. Солнечно. Близко в лугах стрекочет конная косилка.
Наталья Кузьминична только что спустила корову. Она смотрит на небо и говорит: «Рано солнышко взошло, день не застоит», — то есть дождь будет. Она добавляет еще, что надо перетаскать на двор, под крышу, нарубленный вчера Виктором хворост. И, хотя ей хочется спать, принимается за работу.
А к десяти часам в небе появляются первые тучи.
Мы возвращаемся с болота в село, идем сырым лугом.
Мы ходили смотреть дупелей, два «высыпка» которых, как уверяет мой спутник, недели три назад гуляли тут по кочкам, а теперь обитают, наверно, где-нибудь в здешних мочажинах. Так как я не охотник, то мой спутник с наслаждением рассказывает, что дупеля водятся именно в таких вот сырых лугах с травянистыми болотами, переходящими в кочкарники и лозняки.
Вода, которая была нам до колен, теперь уже только выжимается из земли подошвами сапог. Но все так же резко пахнет болотными травами.
Солнце сегодня неяркое, оно светит сквозь дымку, которая придала расплывчатость очертаниям города слева от нас. Высоко в серебристом небе над полями и лугами темнеют вершины исполинских старинных берез, что стоят вдоль большой московской дороги.
Справа, между Ужболом и селом Васильевским, оставшимся позади, виднеется устье оврага. «Васильевский враг», — говорит мой спутник.
Он рассказывает, что до коллективизации в этом овраге каждую весну дрались васильевские и ужбольские мужики. Дрались вот из-за чего. Он обращает мое внимание на едва приметную бровку, на некий истоптанный, почти сровнявшийся с землей невысокий вал, что тянется вдоль узкой, заросшей травой ложбинки. Кое-где здесь торчат обглоданные кусты черной ольхи. Мы как раз идем над этой бровкой. Я уже догадался, что это остатки канавы, но еще не знаю, с какой целью она была устроена.
Мой спутник объясняет, что канава собирала воду, которая скатывалась с возвышенных мест, и уносила ее в речку Подрощенку. Она и сейчас течет из Васильевского оврага, эта узенькая речка, достигает болота, откуда мы теперь возвращаемся, а потом, среди тростников, тихо и почти неприметно сливается с речкой побольше. У той речки название — Идша.
Но Идша тут к слову пришлась, суть не в ней, а в Подрощенке.
Весной Подрощенка заливала васильевские луга. А ужбольский луг лежит далеко от речки, ниже канавы, и здешним мужикам было обидно, что богатая питанием вода проходит мимо их луга, достается соседям. Ужбольские мужики делали в снегу траншею и пускали воду к себе на луг.
Из-за этого и сходились в овраге с вилами и кольями.
Павел Иванович, почтеннейший из наших стариков, собирается в город, на рынок. Сын его работает в колхозе шофером, да и живут они вместе, мог бы подвезти отца, но Павел Иванович почему-то налаживает велосипед, — вероятно, сын в отлучке, а старику откладывать поездку до следующего базарного дня никак нельзя. Сдается мне, это это единственный случай в Ужболе, когда домом, как в прежние времена, властно правит старик. Дом живет по заведенному им порядку, он назначает, когда что продать, кому что купить, ведет счет всем доходам и расходам. Правда, в своем доме он не только хозяин, но и почти единственный работник, потому что сын и сноха все время заняты в колхозе и помочь ему по хозяйству не могут. Я недавно слышал, как кто-то сокрушался, что Павел Иванович, мол, «по- бабьему не умеет», а- старуха у него плоха, поэтому нельзя ихнюю Стешу назначить бригадиром, некому у них станет ни стряпать, ни стирать. Все же остальное, кроме стирки и стряпанья, старик делает сам, причем еще и с газетой посидит.
Навесив на рамы корзины с ягодами и бидоны с молоком, старик берется за руль, выводит велосипед на дорогу, неспешно вышагивая рядом.
Так и пошел он шагать, ведя велосипед.
Встречные парни смеются:
«Ты бы, дед, сел на него, чем пешком идти!»
Павел Иванович отшучивается:
«В поводу-то он меня слушается, а сяду — скинет. Норовистый…»
День сегодня холодный, ветреный, то солнце проглянет, то пасмурно. Деревья стоят темные, какие-то жестяные. Резко блестит пруд в темных берегах. Облака в небе как бы обведены отчетливыми линиями.
Часу в седьмом вдруг пришел из города Николай Семенович Зябликов, которому я чрезвычайно обрадовался. Мы с ним как-то говорили о здешних оврагах, и вот он предложил сходить сейчас в соседний с Ужболом овраг. До оврага, говорит он, не больше полутора километров.
Николай Семенович с этой целью и пришел к нам.
Овраг называется Васильевский или Подрощенковский, с ходу начинает рассказывать Николай Семенович. Одно из этих названий, как я, конечно, уже догадался, произошло от расположенного рядом села, другое — от протекающей по дну оврага речки. Этот овраг, как и те, что за Урсколом, как и другие окрестные овраги, — ледникового происхождения.
Мы поднялись по идущей в гору улице и вышли на полевую дорогу.
По обеим сторонам дороги росли овес и клевер, кукуруза. На одном поле кукуруза была посеяна квадратно-гнездовым способом, а на соседнем, словно для сравнения, ее посеяли рядками, в смеси с овсом и горохом.
Кукурузу мы решили посмотреть на обратном пути.
Я обратил внимание Николая Семеновича на то, что и овес и клевер изрядно заросли сорняками: поповником, лебедой… Я рассказал ему о пшеничном поле влево от Урскола, где поповника столько же, сколько пшеницы, напомнил о желтых от сурепицы полях ниже Ужбола. За те годы, что я бываю здесь, сорняков заметно прибавилось. Вот и сейчас, в такой ветреный день, сколько созревших семян разнес по полям ветер!..
Николай Семенович давний поборник здешней земли.
Он стал говорить, что нельзя в наших местах быть земледельцем и не осушать из года в год заболоченные урочища, не корчевать кустарник. Тут дело не только в том, чтобы увеличивать пашни и луга, хотя и это всенепременно нужно. Здесь ведь весьма велика плотность населения, много промышленных городов и густо лежат железные дороги. Последние обстоятельства делают выгодной сельскохозяйственную эксплуатацию обретающихся втуне болот, одичалых осоковых сенокосов и заросших кустами пустошей.
Однако есть и другая причина, которая вынуждает немедля заняться здесь осушительной мелиорацией. Болота и кусты как бы наступают на старые пахотные земли, пастбища, луга… У нас в районе из-за этого чуть ли не десять тысяч гектаров земли освобождены от обложения государственными поставками на срок от одного года и до пяти лет.
Собственно, надо считать, что с мелиорации начинается здесь земледелие, потому что и древний пращур наш, придя в эти места, сперва палил лес, отводил, где надо, воду, а потом уже сеял рожь или ячмень.
Но культурное земледелие на здешних бедных почвах предполагает еще и удобрение. Удобряем же мы нашу землю небрежно и скудно.
Нет в достаточном количестве соломы для подстилки, а торф для этой цели почти не употребляется. Между тем, если бы пропустить торф через скотные дворы, навозу стало бы куда больше. Но и тот навоз, который сейчас имеется, почти всюду хранят без должной о нем заботы.
И минеральные удобрения лежат под открытым небом, хотя их и так мало. Дешевле построить навесы, нежели каждый год позволять дождям уносить из удобрений то, ради чего они привезены. Едва ли много пищи достается растению, когда эти Слежавшиеся комья попадают на поля.
Понятно, что и от навоза и от минеральных туков не будет большой пользы, если каждое второе растение в поле — сорное. К слову сказать, на хорошо удобренной земле ёорняки и вовсе стоят дремучим лесом.
И если уж объявлять декадники и месячники, то не по вывозке навоза и торфа, как у нас делается, а по борьбе с сорняками. Вывозить на поля удобрения — дело естественное, как естественно для человека принимать пищу. Сорняки же — болезнь, напасть, несчастье. И бороться с ними нужно, как борются с эпидемией, наводнением, пожаром. Конечно, в месяц ничего не сделать, нужны годы, однако всю эту работу надо Подчинять плану.
О месячнике по вывозке удобрений Николай Семенович потому сказал, что у нас с ним уже был на эту тему разговор. Мнё показалось странным, почему в нашем районе ежегодно объявляется этот месячник, словно крестьянин не знает, что землю, которую он пашет тысячу лет, следует удобрять. Если он этого не делает или делает плохо, то надо искать причину, раз и навсегда устранить ее, и тогда он без месячника повезет навоз.
По-моему, в делах обыкновенных, к которым, например, можно отнести и удобрение земли, не следует прибегать к средствам, какие уместны при тушении пожара. Однако сорняки на по-лях — явление чрезвычайное, и я согласился с Николаем. Семеновичем, что меры тут нужны пожарные.
Все то, о чем говорил Николай Семенович, я и прежде знал, однако теперь это как-то собралось вместе: заболоченность земли, распространение кустарников, недостаток навоза, нашествие сорняков.
И тут мне пришло в голову следующее.
У нас в районе много отличных сельскохозяйственных машин, и с каждым годом их становится все больше. Нельзя сказать, что семена у нас плохи. Здешние лошади, коровы и свинри по преимуществу хороших кровей. Немало денег стоят наши хозяйственные постройки, скотные дворы, среди которых много новых, оборудованных вполне современными механизмами.