Да, до этого комендант гетто офицер-гестаповец намекнул, что от него-де немало зависит, и получил подношение. Люди цеплялись за тень надежды.
И вот однажды объявили о переселении. С узлами, вещами люди тронулись. И вдруг от ворот послышался вопль. Это поторопился кто-то из конвоя, стал отнимать вещи и бросать назад, в лагерь. Люди почувствовали неладное, но кругом жесткая охрана.
Варвара Николаевна осталась в помещении со своей парализованной хозяйкой. Остались и еще несколько человек, больных и старых. На следующий день пришли немцы, походили по опустевшему гетто, заглянули в барак, где оставались люди. Варвара Николаевна спросила одного в черной форме: «Нам-то что делать?» — «Ничего. Ждите. За вами приедут и отправят туда, где уже находятся остальные». — «Далеко это?» — «Нет, недалеко». Это и впрямь было совсем рядом. Расстреливали на массандровской свалке. Потом приехали на грузовике двое русских полицаев. Варвара Николаевна стала собираться вместе со своей старухой. Сама эта Варвара Николаевна чернява и горбоноса, но полицейский что-то заметил в ней и сказал:
— Паспорт!
Она дала. Полицейский посмотрел и сказал:
— Так ты русская? Значит, останешься, не поедешь.
— А как же она, парализованная?
— Ничего, обойдется.
Варвара Николаевна, все еще ничего не понимая, одела старуху. Ту вынесли и посадили в грузовик. Варвара Николаевна спохватилась, что не укутала ее пледом, и кинулась за ним в помещение, но полицейский остановил ее и повертел пальцем у виска: ты что, мол, совсем выжила из ума? На кой черт ей этот плед? И тут она все поняла, и полицейский это увидел. Крикнул:
— Чеши отсюда, пока жива! Бегом!
Она бежала вниз по Поликуровскому холму и все ждала выстрела в спину».
И наконец последняя запись такого рода.
«И до и после о Крыме было написано немало книг гораздо лучшего качества, но ни одна не пользовалась такой популярностью, как «Практический путеводитель по Крыму» Григория Москвича. Ничего, казалось бы, особенного, но дельные советы о маршрутах, информация о ценах, подробные карты и планы, которые и по сей день не потеряли практической, именно практической ценности, исторические сведения… А что еще нужно?
Как удивительно сегодня читать:
«Из Симферополя в Ялту отправляются или дилижансом, или в экипажах, или, наконец, на почтовых. Экипажи в тройку в Симферополе очень удобны, берут до Ялты 25 руб. и дороже (цена колеблется смотря по времени года). Извозчик едет без перепряжки и обыкновенно употребляет на проезд, с отдыхом и ночевкой в Алуште, одни сутки…»
Автор не лишен юмора. Приводя таксу извозного промысла, он пишет: «В Ялте существуют для извозчиков определенная такса и правила, которые всё предвидели, кроме способа, как именно заставить извозчиков возить по таксе».
А был еще у Москвича путеводитель по Кавказу, были издательство и книжная торговля…
Крымский путеводитель выходил до революции множество раз, уточнялся, совершенствовался, сменил «экипажи в тройку» на автомобиль — шел в ногу со временем. Фирма, по-видимому, процветала.
Я никогда специально не думала об этом Москвиче, но, попроси кто-нибудь, нарисовала бы, исходя из его же путеводителя, портрет шустрого, преуспевающего, ловкого, неунывающего и т. п. господина, который и в огне не горит, и в воде не тонет.
Куда он девался после революции? Право, не задумывалась. Он был для меня сродни явлениям из давнего прошлого, к которым мы большей частью испытываем лишь академический интерес.
Тень давно прошедшего — вот чем были для меня карманного формата книжечки его путеводителя, первые издания которого вышли еще в 80-е годы прошлого века.
А недавно нечаянно узнала, что Москвич глубоким и дряхлым стариком дожил в Ялте до второй мировой войны, жил здесь в оккупации и был расстрелян в конце 1943 года. Жил, голодал, пока кто-то не донес в полицию, что этот старик — еврей-выкрест».
Был то ли слишком поздний, то ли слишком ранний час. Во всяком случае, на улице послышалось шарканье метлы дворника.
То ли слишком поздно, то ли слишком рано… Надо бы все-таки прилечь, поспать, и не мог оторваться от теткиных папок. Ладно, эта будет последней на сегодня…
«Об Иоанне.
До чего же двусмысленно и невнятно его житие! Как, впрочем, и любые другие жития — не только христианские. Апологетические писания всегда вызывают сомнение. И немудрено: их цель — творить легенду, им не нужна обыденная проза. Однако совсем без фактов тоже нельзя — рассказ получится пустоватым. И тогда говорят о них, но уклончиво и как бы косвенным образом. Либо выдумывают факты.
В житии Иоанна вполне определенной представляется только первая фраза: «Сей преподобный отец наш Иоанн, сын Льва и Фотины, был епископом Готии при царях Константине и Льве, происходя из лежащей по ту сторону Понта земли тавро-скифов, принадлежащей стране Готов, из так называемого торжища Партенитов».
Род его происходит из «округи армениаков». Армяне, выброшенные в диаспору? Был же период, когда здесь, в Крыму, сложился один из центров армянской культуры.
Хороша фраза: «Сей преподобный муж, украшенный обильной благодатию за веру и дела, открывал и говорил по вдохновению от Бога и об отдаленном и о будущем». Удивительно! «И об отдаленном и о будущем…» Но что же он говорил? Дальше все, к сожалению, тонет в банальных житийных чудесах.
Значительнейшие события его жизни:
Во-первых, сопротивление иконоборчеству — «явился в царствующий град и, смело, с полною свободою побеседовав со всеми о почитании святых икон, снова возвратился к своим». Не будем преувеличивать во всем этом роль епископа маленькой, заморской епархии, ставшего к тому же епископом едва ли не явочным, говоря на современном языке, порядком. Но я о другом. Как смазывается, теряется со временем масштаб событий! Какие страсти кипели вокруг них когда-то! Сколько пролито крови в схватках тех же иконоборцев с иконопочитателями! А что мы знаем о них теперь? Кто они нам сейчас? Остроконечники и тупоконечники, спорящие, с какой стороны разбивать яйцо. Что осталось от них? Несколько строк в энциклопедическом словаре. Должно ли это быть уроком или утешением для последующих поколений? Не знаю. Да ведь и не станет, не стало уроком.
Другое важнейшее дело Иоанна — восстание против хазар, о котором мы мало что знаем. Возможно, первое и второе взаимно связано, однако в тексте об этом как-то глухо (см. «Житие», 2—3, 5).
Так, после упоминаний о Никейском соборе (787 г.) сразу же и как-то неожиданно: «А сей преподобный епископ Иоанн после этого вместе с самим народом был выдан начальникам хазаров, так как вместе с самим владетелем Готии, его начальниками и всем народом стоял за то, чтобы страною их не владели упомянутые хазары». Кем выдан?
И далее: «Преподобный же, заключенный под стражу, имел возможность спастись бегством и переправился морем в Амастриду…» Что за возможность?
И наконец кто-то порицал Иоанна, «будто бы он был виновником того, что укрепление Готии было передано кагану и некоторые несправедливо убиты». Серьезное обвинение, но в ответ на него вместо аргументов следует чудо: обвинявший «пал ниц и испустил дух».
А в общем вырисовывается интереснейшая фигура: армянин, византиец, бунтарь, святой, православный епископ в земле тавро-скифов, именуемой, однако, Готией…
И главный для меня вывод: святыми за одну только святость не становятся».
Главный тетушкин вывод заставил меня улыбнуться. А ведь верно: святым за одну только святость не станешь.
Дальше листал бумаги чисто машинально. Воспринимать что-либо был почти не в состоянии. И тут за окном, совсем рядом, раздался резкий крик сойки. Чего это она? Потревожили? В последнее время все больше этих красивых, но и нахальных птиц появляется в городе. К чему бы это? Раньше их не было, жили в лесах. А недавно довелось видеть, как пара соек атаковала сову, забившуюся на день в глубину густолиственного каштана рядом с набережной. Та птичья свара словно приоткрыла на миг кулисы, скрывающие таинственную жизнь существ, которые не в пример воробьям, голубям, кошкам или собакам редко попадаются нам на глаза. В самом деле, где я видел сову до этого последний раз? Не на экране ли телевизора?
Сойка раздраженно крикнула еще раз. А я устало долистывал содержимое папки. И вдруг будто споткнулся — увидел свое имя. Вот эти слова: «Я хотела, чтобы здесь побывал Саня».
Где это — здесь?
Пробежал глазами по листку, исписанному тети Жениным легким, летящим почерком, и нашел наконец зацепку:
Когда она это писала? Вскоре после войны. Мне было два или три года.
10
Собаку Пастухов заметил почти сразу, но как-то не придал ей значения, что ли. А она себе трусила и трусила рядом, чуть приотстав. На переходе через улицу забежала вперед, оглянулась, будто приглашая Пастухова поторопиться, а потом опять пристроилась слева и на полшага сзади. Получилось, словно они мельком, но внимательно какое-то мгновение разглядывали и оценивали друг друга. Что касается его самого, Пастухова, то ему пес, право, понравился. Довольно симпатичный пес. Что-то есть от спаниеля. Кудрявинка? Однако покрупнее спаниеля, хотя и не велик. Умные, грустные глаза. До чего же серьезными и печальными бывают глаза собак! Напоминает бродягу из б ы в ш и х, у которого были когда-то свой дом, очаг и относительное благополучие. Но вот не стало. А привыкнуть к своему новому бездомному положению не успел и, может быть, вообще никогда не привыкнет. А это значит — пропадет. Скоро поймет это и тихо отчается. Но пока не понял. Еще не успел полностью запаршиветь, одичать, пока сохранились следы воспитанности и ухоженности.
Пастухов покосился на трусящего сзади пса — целая собачья биография получается. Но по каким признакам он углядел, выделил из толпы именно его, Пастухова? Что-то, значит, учуял. Как замечали в нем, Пастухове, какую-то слабину ханыги, бесцеремонно просившие, случалось: «Браток, дай двадцать копеек», как не раз останавливали ночные прохожие (иногда — совсем пацаны): «Дайте сигаретку». И все это — без всякого смущения, без «извините» и «пожалуйста», даже без «спасибо», когда двугривенный или сигарета были получены. Все это свидетельствовало — скажем так — о них, просивших, но в чем-то и о самом Пастухове тоже. Была, значит, некая печать.