– А второй? – спросил я.
– О, тут тебя ждет сюрприз покруче первого. Что, заинтригован?
– Давай, Томилин, не томи, – нашел в себе силы пошутить я.
– Правильно! Молодец! Удовлетворить любопытство на пороге смерти, в этом особая сладость. Ну, слушай. Собственно, идея, то бишь, первый заяц, была чисто коммерческой. Как говорится, бизнес и ничего личного. Но вот когда вы гипотезу Хаскина проверять стали, ты в своих записках написал одну проходную вроде бы фразу, а она меня как током ударила. Я ее даже наизусть заучил. Вот она, цитирую тебя как живого (пока живого, ха-ха) классика: «Снедаемый любопытством, я вычислил своего «напарника». Ничего интересного. Им оказался неведомый мне татарин по фамилии Хабибулин или Хабиулин». Написал ты ее и думать забыл и о фразе, и о «напарнике». Даже когда фамилия эта всплыла в деле об убийствах, ты ее то ли не услышал, то ли значения не придал. Не припоминаешь?
Тут я вспомнил, что когда генералу принесли досье на спонсора, он произнес эту фамилию – Хабибулин. И даже мысль про то, что где-то фамилия эта мне попадалась, мелькнула. Но я ее не поймал.
– Этого не может быть! – воскликнул я. – Не бывает таких совпадений!
– Не бывает, но есть. Как вы, люди ученые, говорите? Вероятность совпадения столь мала, что ею можно пренебречь. А вот, оказывается, ничем нельзя пренебрегать. Жизнь не литература. Это в книжке какой-нибудь реалистической, если писатель такое совпадение вставит, читатель только поморщится. Мол, все врет писака! Пожалуй, и книжку закроет. А в жизни всякое, как видишь, бывает. Я вначале тоже не поверил, но… Кстати, мы с тобой ровесники. И, почитай, лет десять как корешимся. А ты меня на свой день рождения ни разу не пригласил. Мне даже обидно стало.
Как ни странно, я даже в такой ситуации почувствовал неловкость из-за этого упрека и пустился в объяснения:
– Так я день рождения никогда не отмечал. А если отмечал, то только с мамой. По правде сказать, мне кроме тебя и пригласить было некого. Но ты ведь в этот день, 10 августа, обычно в Ниццах прохлаждался. Да и все из Москвы разъезжаются. Вот я и не праздновал.
– А вот я праздновал. И родился, надо же – какое совпадение, 10 августа. В Ниццах и праздновал. А даже когда в Москве был, тебя не приглашал. И знаешь, почему? Из самых гуманных соображений тебя не звал. Вот те крест! Чтобы гости не потешались над калекой, а ты чтобы не расстраивался. А помнишь, когда гипотеза Хаскина подтвердилась, ты мне тоже предлагал имя «напарника» узнать? А я категорически отказался. Потому что уже знал, кто мой «напарник». Хорош бы я был, если бы ты программку свою включил и увидел, что мой «напарник» Костя Кравцов. Все бы рухнуло в один момент.
Вот тогда и выскочил второй заяц. Помимо коммерческого, у меня возник прямой шкурный интерес. И как все идеально получилось. Нам с тобой на двоих полтинник. Значит, если тебя не будет, до 95 лет я гарантированно проживу. Вот я и пришел второго зайца убить. Про шашлыки я ведь не зря сказал. Только шашлык будет малость пережаренный.
– Ты что, решил меня заживо сжечь?
– Фи! Скажешь тоже! Я ведь не садист какой. Нет, все будет цивилизованно, не бойся. Вот я и таблетку принес, – и Паша вытащил из заднего кармана брюк пузырек с таблетками, видимо, из того самого запаса, которым воспользовались его отец и брат, чтобы живыми не даться. – Куснешь, и тут тебе легкая и мгновенная смерть. А уж фатерку-то я перед самым уходом подпалю, чтобы ненароком не обжечься.
Паша балагурил, а я напряженно смотрел на блестящий шарик, похожий на елочную игрушку, который неожиданно залетел в окно и, чуть покачиваясь, завис сантиметрах в тридцати повыше и чуть позади его правого плеча, так что я шарик видел, а он – нет.
Вначале я решил, что это галлюцинация. Что за шарик и откуда? Потом вдруг вспомнил про описания шаровой молнии. Да, очень похоже. Но если она что-то заденет, то всё. Ни от меня, ни от Паши, ни от квартиры ничего не останется. Я испугался, но потом вдруг понял, что страшиться в моей ситуации нелепо и даже смешно. И тогда во мне вспыхнуло желание, чтобы это случилось. Пусть от меня горстка пепла останется. Но ведь и от Паши тоже. Пусть хоть так. Какое-никакое воздаяние. Заодно перед смертью познакомлюсь с действием загадочного явления природы.
Паша поглядел на роскошный «Ролекс», свободно свисавший с его руки:
– Ого, припозднились мы за разговорами. Пора, брат, тебе помирать. Полагаю, грехов за тобой, калекой, особых не числится. Так что в рай попадешь и без луковки. Ну, не поминай лихом.
Он вытряхнул из пузырька на ладонь темную таблетку и, осторожно держа ее между двумя пальцами, прижал к моим изо всех сил стиснутым губам.
– Да не бойся ты. Куснешь и отмучаешься. Давай, за папу, за маму… – слегка дрожащим голосом увещевал он меня. Я же во все глаза смотрел, как белый шарик словно подплывает к нему, уже почти касаясь его правого уха.
– Куда это ты все время смотришь? – удивленно спросил Паша и резко повернул голову в направлении моего взгляда. Этого движения хватило, чтобы его голова и шарик соприкоснулись. Сверкнула вспышка, раздался оглушительный грохот, какой бывает от совсем близкого грома. Я в ужасе закрыл глаза. И долго не решался их раскрыть. Лишь когда мне в нос ударил сладковатый запах горелого мяса, я разжмурил их. Мне открылось чудовищное зрелище. Передо мной сидел обугленный скелет, словно бы на кресло поставили огромный, в человеческий рост, рентгеновский снимок. Он даже не сидел, а тянулся ко мне, чуть не касаясь моего рта своими костяными пальцами. Застыл точно в той позе, когда протягивал мне таблетку, хотя вроде никак не мог держаться в этом положении, а должен был упасть и рассыпаться. Но нет, он тянул ко мне руку, и череп его скалился на меня, словно улыбался. В точности, как в фильмах ужасов. Мурашки поползли по спине. Одновременно я почувствовал тошноту и с трудом с ней боролся. Только этого не хватало, чтобы тело мое нашли (если найдут) еще и заблеванным.
Лужицы керосина поблескивали на полу, а ведь по всем законам физики я должен был уже заживо сгореть. От мысли, что через неделю, когда мама вернется, она застанет эту картину: меня, мертвого и обсиженного тараканами, и скелет, назойливо тянущий к моим губам свою руку, я содрогнулся. Попытался хоть чуть-чуть сдвинуться. Но нет, скотч держался крепко. Да, такую смерть красивой и героической не назовешь.
Я продолжал сидеть с плотно закрытыми глазами, потому что стоило мне их приоткрыть и увидеть этот оскаленный скелет, который еще час назад был жив, и которого я искренне считал своим другом, как снова подкатывала тошнота. Не знаю, сколько времени я пребывал в таком положении. Мне казалось, что вечность. Вдруг я понял, что не слышу ни звука, ни голосов, ни шума машин за окном. Только звенящую тишину в голове. Видимо, я был оглушен взрывом и испугался, что барабанные перепонки лопнули. Я почти уверил себя в этом катастрофическом варианте. Уж чего уж тут, если все настолько плохо. Но нет, не лопнули. Сквозь звон в голове стал проступать какой-то посторонний жужжащий звук. Я не сразу понял, что это звонил телефон. Звонил почти беспрерывно, только время от времени замолкал на несколько секунд. Видимо, звонивший снова набирал номер.
***
Я мысленно стал молить неведомо кого… хотя почему неведомо? Его я стал молить. Вернее, молиться, чтобы Он явил чудо и спас меня, вызволил отсюда, избавил от этого страшного и тошнотворного соседства со скелетом. «Сделай, сделай так, чтобы»… – стал вслух шептать я. Вдруг сквозь собственный шепот услышал, что кто-то стучит в дверь, ломится в нее. И различил отчаянный крик: «Костя! Что с вами?! Откройте дверь!» Потом я услышал, что дверь ломают, и через минуту в комнату ворвался Хаскин.
– Живой! Успели все-таки! – услышал я его голос. Он кинулся ко мне, широко расставив руки, словно хотел обнять, но вдруг отпрянул. Я подумал, что это он разглядел скелет. Но его лицо под рыжими кудрями, которое только что сияло, как медный самовар, исказилось в гримасе удивления. – Костя, что с вашими волосами? Смотрите, он же совсем седой!
Кто седой? И к кому он обращается? Ответ на второй вопрос я тут же и получил. Следом за ним в комнату вошли Пронин с Круглянским.
– Поседеешь тут, – генерал брезгливо указал на фантастическую конструкцию – оплывшее от гигантской температуры кресло и восседающий на нем скелет, с рукой, тянущейся ко мне.
Не знаю уж, как Хаскин, когда вбежал, умудрился не заметить скелет? Видимо, все внимание сконцентрировал на мне. Но сейчас заметил. Вскрикнул, позеленел, схватился за горло, ойкнул и скрылся в туалете. Ему, в отличие от меня, с тошнотой справиться не удалось.
Круглянский в это время возился со скотчем, освобождая меня от липких пут.
– Ничего страшного, что седой. Зато теперь все девчонки будут на тебе, Костя, виснуть. Они любят седую юность, – усмехнулся он.
Появился Илья Львович, все еще зеленый. Теперь он издалека разглядывал скелет, опасаясь подойти ближе, но пытался шутить:
– А что, прямо скульптура из музея современного искусства! Я бы назвал ее «Memento mori».
Все невольно улыбнулись, а я чуть ли не ползком добрался до ванной, чтобы умыться. Голова трещала. Возможно, от паров керосина, которыми я надышался, пока не пришли мои спасители. Но я забыл о головной боли, когда взглянул в зеркало, висящее над умывальником. Точно, совсем седой.
– Как же вы вовремя! Еще немного, я бы тут окочурился, – сказал я, вернувшись в комнату и стараясь не смотреть на скелет.
– За это ты рэбе благодари, – сказал генерал. – Когда я доложил начальству, что дело закончено, то хотел дать команду, чтобы с тебя и с твоей квартиры сняли наблюдение, но он мне отсоветовал, – сказал генерал. – Мол, не надо торопиться. Пусть еще какое-то время следят и разговоры прослушивают. Я еще возражал, ссылаясь на нехватку кадров, но возражал для виду. За тридцать лет, что мы знакомы, я привык полагаться на его интуицию. Она и сейчас не подвела. Час назад мне вдруг позвонили и говорят, что у тебя в квартире гость появился и что-то не то у вас происходит, что-то угрожающее. Ну, мы сразу сюда и бросились. А теперь рассказывай, что все это значит?