– И вообще, – сказал он, набравшись духу, – зря вы так на меня надеетесь. Не надейтесь так, а то я себя обманщиком чувствую. Я, Виолетта Львовна, полная бездарность в педагогике.
– Кто это вам сказал? Ваш доцент, этот… Филипп Антонович?
– Да я с ним согласен – вот в чем дело! И правду он говорит, что я все эти четыре года выносил этот предмет за скобки. Другим увлекался, другую работу делал…
– Какую же?
– Excuse me, вам-то зачем? Ну, о поведении изолированного атома в магнитных полях.
– Изолированного? – переспросила она.
– Да.
– Китайская грамота. Ну и как же он ведет себя там? Понимает, по крайней мере, что он не в пустоте околачивается, а в магнитном поле?
– Понимает!
И оба они засмеялись.
Поблизости дымилась урна: чья-то спичка подожгла мусор, и валил черный столб дыма. Виталий извинился, отошел, ловко перевернул урну кверху дном, и микропожар погас. Виолетта Львовна проследила за этим микроподвигом веселым взором: он ей почему-то понравился.
– Ну, с выводами о бездарности я бы не спешила, – заявила она Виталию, вытирающему руки носовым платком. – Детей-то вы любите?
Он виновато пожал плечами:
– Не знаю…
– Вы себя не знаете, вот что! Но вы молоды и честны – уверяю вас, это немало. Вам на метро?
– Нет, я уже почти дома.
– Вот как? А я-то льщу себя надеждой, что вы меня провожаете! Оказывается, я – вас… Давайте портфель. Итак, я отношусь к вам с «оптимистической гипотезой», как учил Макаренко. Извольте ее оправдать!
Она исчезла в метро, а он стоял на ветру без головного убора и что-то вспоминал, закреплял, как выражаются учителя. И строил рожи проходившим мимо людям, которые напрасно принимали это на свой счет… Рожи пародировали старую англичанку. Ее пафос. Ее «водопроводный напор», как Виталий определял для себя это ее свойство.
8
Стол в комнате Пушкарева весь в газетах, вперемешку с английскими тетрадками, грамматикой, словарями… Видела бы это Виолетта Львовна!
Коллективно составляемый текст записывала Аленка Родионова – она со второго класса занималась английским с домашней учительницей.
Гродненский, лежа на столе животом, поставил неожиданный вопрос:
– А про Вьетнам пару фраз надо?
– Не стоит, – сказал Толя Козловский, – они ж сами написали, что война грязная…
– Их же не спрашивали, когда начинали, – добавил Коля.
– А если, например, отец этой Сондры Финчли или еще чей-нибудь – был летчиком там? И ему приказывали бомбить? – спросила Галка у Лени.
– Но нас-то они про другое спрашивают! – запальчиво крикнул Леня. – Какие там последние слова? – он взглянул через плечо Аленки.
– «We are ready to help you anyway», – прочла она. – И хватит, не берите на себя слишком много. Тоже мне, дипломаты!
– Дипломатия тут и не нужна, тут все надо искренно! – возразила Галка, у которой особая потребность противоречить Родионовой.
– «Ту хэлп ю эниуэй…» – повторил Гродненский. – Нет, глупое письмо получается. Люди просят нас что-нибудь придумать, а мы пишем: «Готовы помочь вам всячески»! Это ж одни слова!
Наступило молчание. Было ясно, что Гродненский прав: идейно все подкованы более-менее, некоторые – на все четыре копыта. С одной стороны – тянуло этих некоторых поучить уму-разуму нетвердых в политике американцев, а с другой стороны – у большинства была от политики какая-то оскомина. Если б не это, целую политинформацию можно было бы запузырить в ответном письме – про Вьетнам, про Кубу, про загнивание империализма…
Только вот не задавали им этих вопросов в американском письме! Чего высовываться со своей прогрессивностью, если не спрашивают? Честно говоря, в письме Пушкареву куда сильней, чем политика, их задевал и дразнил детективный сюжет. Не просто «сильней», а он-то один и привлекал. Но и в нем они вязли, в детективе этом. Спасать человека, в которого целятся профессионалы… из множества стволов… спасать, находясь чертовски далеко… Как? Что они могут выдумать?
– А тем временем могут влепить пулю мистеру Грифитсу… – не сказала, а простонала Аня Забелина. – С дерева, с крыши, с чердака в доме напротив… В любую минуту…
– Мальчики, ну предлагайте же что-нибудь, – взмолилась Галка. – Время уходит!
– А мой дядя, мамин брат, работает в АПН, – вдруг сказал Курочкин.
– Ну и что?
– Как что? Агентство печати «Новости». Если ему все рассказать, об этом может узнать весь мир. Завтра – уже вряд ли успеет, но послезавтра – запросто.
– С ума сошел? – осведомился Леня.
– А чего? Разве они не об этом просят? Что еще этих гадов остановит, если не шум в газетах и по телику?
– А не обидно разве, что взрослые сразу захватят это дело себе? – спросила Галка и тут же спохватилась. – Хотя, конечно, эгоизм свинячий – думать об этом в такое время…
9
Виталий медленно брел домой, уткнувшись в шахматную рубрику только что купленной «Недели».
Вдруг на противоположной стороне улицы, на пятом этаже, окно распахнулось и раздалось скандирование:
– Ви-таль Па-лыч! Ви-таль Па-лыч!
Он поднял голову и узнал ребят, которых с сегодняшнего дня ему следовало называть своими. Узнал с удивлением, но без энтузиазма.
– Помогите нам! – гаркнул Гродненский, и прохожие стали, замедляя шаг, оглядываться на Виталия, на окно с детьми.
– В чем? В чем помочь-то? – спросил Виталий через улицу.
Ему не сразу ответили, там шло какое-то бурное совещание.
Потом крикнул Пушкарев, протиснувшись между братьями Козловскими:
– Не надо, мы сами!
– Сами мы еще год будем думать! – возразил кто-то.
Нелепое было положение. Они что-то объясняли ему, но ведь это была московская улица в час пик, и Виталий никак не мог склеить в разумное целое клочья отдельных фраз, тем более что единодушия у этой оравы в окне не было, кричали не одно и то же. А он стоял, задрав голову.
– Где это вы? Что делаете?
Наконец расслышал:
– Третий подъезд, квартира двадцать три!
Чтобы прекратить этот уличный инцидент, надо было подняться к ним. На лестнице он усмехался и бормотал:
– «Покоя нет, покой нам только снится…»
…И вот он сидит за столом, не сняв плаща, а Галя Мартынцева ему читает русскую версию письма (Пушкарев позаботился, она была аккуратно переписана, эта русская):
– «…Шлем вам горячие приветы и лучшие пожелания. Если до Рождества не будет от нас нового письма, значит дела наши плохи…
Клайд Грифитс
Роберта Олден
Сондра Финчли…»
– Ну-ка, ну-ка, – встрепенулся Виталий, – прочти имена сначала!
Хозяин дома, до странности тихий, словно прирос к стене.
– «…Клайд Грифитс, – стала покорно повторять Галка, – Роберта Олден, Сондра Финчли, Артур Кинселла, Фрэнк Гарриет, Орвил Мэзон».
– Та-ак, – молвил учитель, оглядывая серьезные лица вокруг себя. – А Том Сойер там не подписался?
– При чем тут он? – спросила Родионова.
В углах рта у Виталия дрожал смех. Смех, который им ужасно не понравился.
– Свободно мог подписаться Том Сойер. И Остап Бендер. А если хотите – и Гулливер, и Карлсон. И Анна Каренина. И Наполеон! Подшутили над вами, братцы!
Он уже дал волю разбиравшему его хохоту, как вдруг Леня Пушкарев, толкнув Алену Родионову и Курочкина, пулей выскочил из комнаты.
– Что это с ним? – спросил Виталий.
Вместо ответа они переглянулись. Осипшим голосом Гродненский сказал:
– Как… подшутили? Кто?
– Ну, не знаю. Тот, кто писал вам это послание. Складно придумано, надо сказать. С учетом реальной политической ситуации. Только имена-то из книжки. Из «Американской трагедии» Драйзера. – У них были такие опрокинутые лица, что тон Виталия поневоле стал извиняющимся. – Может, не надо было говорить? Но вы ж попросили помочь… вы тратили на это драгоценное серое вещество и время… Вы возьмите этот роман, полистайте…
Тамара Петрова и Аленка Родионова расхохотались. Галка Мартынцева искала на стеллажах Драйзера, прикусив палец зубами. А Гродненский остервенело смахнул со стола газеты, черновики ответного письма, словари и застонал, как от зубной боли.
Пушкарев исчез, он заперся в ванной. Сквозь шум крови в висках, сквозь слезы он слышал, как ему барабанили в дверь, как Козловские говорили:
– Открой, Пушкарь! Все уже все поняли… Не поможет ведь!
– Объясни, зачем ты это сделал?
– Ладно, в школе поговорим!
Топали ноги в коридоре. Кто-то хихикал, одеваясь. Щелкал замок. Дуло понизу из входной двери.
Тамара Петрова изрекла:
– Давить за такие вещи надо! Просто давить.
– Братцы, – неубедительно укрощал их Виталий. – Вы объясните хотя бы, что произошло. Он что – автор этого письма?
…Серый, с плотно закрытыми глазами и ртом, Леня сидел на бортике ванны. «Брехня», «брехло»! – слышал он. Дверь в квартиру пищала, выпуская гостей, и все никак не захлопывалась. Замыкающим был Виталий, а он чувствовал, что не вправе уйти.
– Виталь Палыч, вы остаетесь? – спросил Коля Козловский. И снял с брата кепку. – Это моя!
Дверь за ними закрылась. Выглянула соседка в надежде, что ушли наконец все. Увидела долговязого парня в плаще, он с мрачным видом закуривал.
– Здравствуйте, – сказал он. – Вы Лёнина бабушка?
Женщина сняла с вешалки свое пальто и зонтик. Забирая их в комнату, сердито откликнулась:
– Я сама по себе, Бог миловал!
Виталий покрутил головой и начал деликатно стучаться в ванную:
– Леня, открой! Давай потолкуем, Лень. Если ты на меня обиделся, то ведь я не хотел, я ж был не в курсе… Чудак, ты или открой, или воду хотя бы выключи! Воду выключи, а то не слышно!
Никакого ответа. Шумит вода.
– Ты что там делаешь? – испугался Виталий. – Я не хотел, Леня!
– Вот Андрей с самого начала не верил – и молодец, – сказала Аня Забелина на первом этаже.
– Да… – вздохнула Родионова. – Сколько времени потерять из-за одного обормота.