– Половину гроссмейстеров на мыло пора, – вздохнул из-за газеты отец. – Стареют, видно, результативность уже не та…
– У твоей мамочки давно уже результативность не та, – сказала мама ему. – Самолюбия – через край, а пользы – на полкопейки…
– Помолчите вы все! Хотя бы ради воскресенья, – просит бабьим голосом отец.
Звонит телефон.
– Если Гродненский или Курочкин – меня нет! – быстро говорит Андрюша.
– Да это Ксения, наверно, – мрачно предполагает мама. – Достанешь ты ей этот секретер румынский или нет? Она ведь житья не даст!
– Скажи: в конце месяца, – отзывается папа.
– Да? – говорит мама в трубку. – Ксюша, ты?.. А я уже беспокоюсь, куда ты пропала… Ей-богу! Только сейчас говорю Петру: надо бы ей позвонить, пропащей…
– Ха-ха-ха! – злобно, по слогам произносит Андрей. Он вскочил и шнурует ботинки. – Я пошел. Привет Ксюше.
– Через два часа чтобы был, – оторвавшись от трубки, говорит мама.
Спустившись по лестнице, Андрей выходит из парадного, на котором висит черная доска с грозным обращением: «Для вас, неплательщики!» Далее – номера квартир и фамилии. Так и есть: красуется Андрюшина фамилия, чтобы любой и каждый мог позлорадствовать. Оглянувшись по сторонам, Андрей с треском срывает доску. Наступив на одну ее половинку ногой, борется с ней, пытаясь сломать. Готово! «Неплательщики» теперь на одной половине, «Коробов» – на другой. Андрей разбегается и со свистом забрасывает обе дощечки – одну на северо-восток, другую на юго-запад. Все! Его совесть чиста, он предупреждал.
Из парадного выходит бабушка, в пальто и в платке, с сумкой. На ногах – тупоносые боты с пряжками.
– Ты куда? – спрашивает Андрей.
– На междугородную схожу… Давно Дмитрию не звонила, в Куйбышев.
– Слушай, ба… – Андрей глядит мимо бабкиных глаз. – Ты знаешь, не обращай на них внимания. На мать, на все разговоры эти. А то взяла и махнула бы к дяде Диме. Чем плохо? Там Волга…
– Надоела я тебе, – по-своему поняла бабка.
– Вот голова! Наоборот! А потом и я бы к тебе смотался, или давай вместе…
– Это как же? От живых родителей? От школы? – испугалась бабушка.
– Школы везде есть, – успокоил ее внук.
– А отец с матерью? Они у тебя одни! Грех, Андрюша…
– Это ты у меня одна…
Он не выдержал паникующего взгляда бабушки, тяжкой серьезности всего разговора и побежал что есть духу. Искажено его симпатичное лицо, горло ему что-то сдавливает, и он сам не поймет: что это, почему, откуда?..
В глубине двора появляется Курочкин – не то расстроенный, не то заспанный. Увидев Андрея, он, делая от радости нелепые подскоки, кидается ему навстречу:
– Андрюх! Где ты был? Мы тебя искали… И по телефону и везде!
– Зачем? – Андрей идет своей дорогой, не удостаивая его даже взглядом.
– Ну вообще… Пойти куда-нибудь можно, воскресенье все-таки.
– Вот и хромайте.
– Слушай, а Пушкарь-то? – Курочкин трусит рядом, заглядывает в неумолимые Андрюшины глаза. – Отмочил, а? Это ж надо – так все наврать!
– Как это – наврать? – останавливается Коробов.
– А ты не знаешь?! Нет, ты правда не знаешь ничего? Это американское письмо он сам себе написал! Его Числитель расколол – он вспомнил книжку, из которой Пушкарь все эти имена стырил! Потеха, да?
Лицо Андрюши светлеет, розовеет, и вновь расцветает его ясная неотразимая улыбка:
– Я ж говорил! Эх вы, ишаки!
И он прибавляет ходу.
– Андрюш, а мне можно с тобой? – томится Курочкин.
– Тебе? Со мной? – таким тоном спрашивает Андрей, что тот сразу теряется, отстает и смотрит вслед, распустив толстые губы.
Вернувшись во двор, Курочкин запустил камнем в кошку. Просто так, ни за что. Вероятно, он представил себе, что это не кошка, а Пушкарев.
12
А Леня Пушкарев не утонул, не застрелился, даже не заболел, и под его ногами не разверзлась земля…
Он идет по улице сосредоточенный и темноликий. Не заглядывается ни на какие машины или витрины. Руки глубоко в карманах, воротник пальтишка поднят, глаза сощурены.
Леня подходит к новому пятиэтажному дому, входит в парадное. Поднимается по лестнице – медленно, как-то не по возрасту затрудненно.
Вот перед ним нужная дверь. За ней смех, магнитофонное пение. Леня не сразу решается позвонить. Женский голос спрашивает:
– Кто там?
Леня с внезапной юркостью бросается назад, одним лестничным маршем ниже. Непохоже, однако, чтобы он пришел сюда для такой пустой забавы – позвонить и сбежать.
Вышла моложавая черноволосая женщина, огляделась, пожала плечами.
– Детки, наверно, развлекаются, – сказала она, закрывая за собой дверь.
Леня подождал немного, затем снова поднялся на эту площадку и снова позвонил. Слегка. И снова дал стрекача.
После паузы, какой-то возни и спора вышел большой высоколобый человек с трубкой, лысеющий, что не мешало ему быть лохматым; он в джинсах (вещь нечастая в ту пору и завидная), светлой шерстяной рубашке и в тапочках.
Никого перед ним не было. Человек постоял, щурясь точно так же, как только что на улице щурился Леня, и продекламировал:
– Не пугайтесь, храбрый витязь,
Не скрывайтесь, отзовитесь!
Ленькина голова поднялась над перилами.
– Папа, это я.
– Суслик? Здорово! Молодец, отменный поступок… Взял и пришел. И никаких гвоздей! – За многословной отцовской радостью скрывается какое-то смущение. – А почему ты ретировался, когда открыла Лида… то бишь Лидия Аркадьевна?
Леня промолчал.
– Так. Замнем для ясности. Ну заходи! У меня тут, понимаешь, один юморист в гостях. Накормим тебя, потешим…
Леня опять промолчал: он не хотел ни есть, ни потешаться.
– Случилось что-нибудь? – отрезвел вдруг папа. – С мамой?
– Нет. Папа, а ты выйти не можешь?
Папа в раздумье пощипал себя за ухо.
– Когда меня просит старший сын, в принципе я все могу… ибо он в своем полном праве. Тем более, что у него такие скорбные глаза… и мы давненько не виделись… В общем… подожди. Сейчас я им скажу, что мой старший сын – мое высшее начальство, и, раскидав конвой, уйду в самоволку!
Леня хотел возразить, что раз такие трудности, то не надо, но отец уже скрылся за дверью.
…И вот они уже идут вдвоем по воскресному многолюдному городу. На папе – теплая куртка с нестандартным количеством молний.
– А Ванечка что делает? – спрашивает Леня.
– Спит. Сегодня еле пустил нас в кухню завтракать – там у него шли маневры. Стиральная машина выполняла функцию БТРа или танка – точно не скажу…
– Потом, как проснется, мне можно с ним погулять?
– Конечно. Воскресенье – ваш день. Итак, я весь внимание: что стряслось?
Лене трудно начать: кажется, они слишком по-разному настроены сейчас…
– Есть один человек, который мне нра… ну, в общем, с которым я очень хотел дружить…
На папином лице – веселый преувеличенный испуг.
– Ну ты даешь! Нельзя ли пораньше? Ромео – уж на что дитя, но ему было пятнадцать, кажется…
Леня обозлился:
– Не буду рассказывать!
– Ну прости, я слушаю очень серьезно.
– А этот человек, он считает меня… ну… за шмакодявку.
– За кого? Не знаю такого слова.
– Какая разница, понимаешь ведь! В общем, никак он не относился ко мне… До субботы.
– А в субботу?
– Не перебивай! Я придумал одну вещь, такую, чтобы он стал на меня… ну… внимание обращать. И чтобы всем стало интересно! Понимаешь? Например, был я пешка, а сделал ход как тура!
– Как ладья.
– Ну ладья. А он меня стал ненавидеть! И он и все. Весь класс.
– Неужто? Какой же ты сделал ход, интересно?
– Теперь это не важно. Только в школу я больше ходить не буду…
– Видишь ли… ситуация еще не вполне для меня ясная, но неприятная, что и говорить. Ты же сам сказал, что нарушил правила игры, а люди этого не прощают, мой мальчик. Надо быть ладьей, чтобы ходить как ладья! Иными словами – быть личностью! Понимаешь?
– Как это… личностью?
– Ну, об этом написаны тысячи томов! Это, брат, главный вопрос жизни! Дай бог тебе хоть в мои годы узнать на него ответ… А применительно к твоему возрасту это несколько проще: тебе, суслик, надо учиться… Извини за банальность. Учиться, да! А не морочить голову ни себе, ни этой девчонке. Она же еще в куклы играет, я думаю…
– Кто? – Леня даже остановился.
– Ну та, которая тебя отбрила…
– Это не девчонка. Я сказал: «один человек», а девчонку ты сам изобрел… – Леня прерывисто вздохнул. – Это Андрей Коробов.
– Парень?! Не понял, брат, извини. Ну в таком случае дело вообще не стоит выеденного яйца. Уверяю тебя! Всерьез человек зависит от женщин и от начальства. Он у вас кто – староста или пионерский вождь?
– Нет.
– Вот видишь! Хорошо учится?
– Без троек, кажется. А при чем здесь отметки?
– Очень даже при чем. Он без троек, а ты навались так, чтобы и четверок не было. Вот и утрешь ему нос!
– И тогда я буду личность, да? – зло рассмеялся Леня. – Это про такую фигню тыщи томов написали?
Отец хотел отшутиться, но поперхнулся. Мальчик шел рядом с ним, но был очень далеко. Это случается редко: на детском лице вдруг прочерчивается взрослое – видишь, каким станет человек через много лет. Леня казался сейчас старше отца; подняв голову и засунув руки глубоко в карманы, он шел сам по себе. Разговор был окончен.
– Суслик, – неуверенно сказал отец. – Ленька… ты что?
– Ничего. – Леня приготовился свернуть в переулок. – Спасибо, ты иди, тебя гости ждут.
– Подожди, постой… Если я не так понял – объясни толком, зачем же бежать?
Отец вспомнил, чем его удержать.
– Послушай! – крикнул он. – А Ваня! Ты же собирался с ним гулять. Он, наверно, уже проснулся…
Но старший сын был непреклонен.
– После, – сказал он. – Приведешь его на бульвар в четыре часа. Пока.
13[17]
У подъезда новой ультрасовременной гостиницы стоит шикарный финский автобус. Возле него толкутся разные люди: в основном мальчишки, но есть и граждане постарше. Они задерживаются на минутку, с деловым видом заглядывают под колеса – и следуют по своим делам.