– Знаешь, что самое противное в этой истории? – думает он вслух. – Машина!
– Как это, почему? – оторопела Галя.
– Вот если бы Родионова была не с «жигулем»… а с авоськой! И шла бы не веселиться… а тащила бы, например, белье в прачечную – что тогда? Побежала бы за ней твоя Тамара?
– Не знаю… – Самой Галке не приходило это в голову, но теперь она уверена: Пушкарев смотрит в корень.
– Нет, не побежала бы, – горько заключает он. Но так как Галке делается еще горше, пробует обнадежить ее: – Хотя, знаешь, рано еще переживать… Ты поговори с ней на всякий случай! Вдруг она уже все поняла? Вдруг ищет тебя… ждет…
– Ты, вообще-то, оказывается, ничего… – задумчиво говорит Галка. – Ты тоже не переживай. И не думай ни о каких глупостях. Приходи завтра в школу. Плевать нам на них.
Леню подкашивает это «нам».
– Ты так считаешь? – с надеждой спрашивает он. – Ты правда так считаешь?
17
В понедельник небо с утра затянуло низкими неповоротливыми облаками. Моросит. На бульваре пустуют мокрые скамейки под голыми деревьями. И на одной из скамеек мается Галя Мартынцева. Она сидит напротив большого серого дома, неотрывно глядя в глубину его двора. Мимо нее проходят по своим делам люди: ведут малышей в ясли, спешат на работу.
Наконец в глубине двора появляется Тамара. Завидев Галку, она делает шаг назад, но, внезапно передумав, вступает на бульвар. Галка вскочила и преграждает ей дорогу.
– Тамара, – говорит она, заставляя себя не прятать взгляда, – надо поговорить.
– Обязательно сейчас? Опоздаем!
– Да, сейчас! Потому что в школе с тобой теперь не поговоришь.
Галка делает паузу. Может быть, Тамара опровергнет это предположение? Но Тамара молчит, и Галка решается:
– Ты что, больше не хочешь со мной дружить? Скажи честно! – спрашивает она в лоб.
– Ну что ты, Галчонок, – говорит Тамара. Тон нарочито беспечный. – Как ты можешь даже подумать?
– У меня тоже есть самолюбие, – горестно и гордо произносит Галка. – Как ты можешь? Мы с тобой столько времени… со второго класса… и все, буквально все рассказывали, и вот – пожалуйста, какая-то Аленка, мы даже ее не знали…
– Почему не знали, – лицемерно удивляется Тамара. – Ну, не знали, а теперь узнали. Уж целый год, как она к нам пришла…
– На нее никто внимания не обращал – и вдруг пожалуйста. И мама ее вовсе не интересная, а какая-то вот именно даже подозрительная женщина…
– Ну это ты брось! – гневно говорит Тамара. – Прямо противно! И вообще мама ни при чем. Аленка сама очень интересная.
Они идут по бульвару. Тамара все убыстряет шаг, а Галка хотела бы потянуть время, задержать ее.
– Имей в виду, Томик, – говорит она, растягивая слова. – Если ты от меня к ней уйдешь…
Тамара заинтересована:
– Ну, что тогда будет?
– Я что-нибудь такое сделаю! Что-нибудь такое страшное!
Тамаре этот поворот разговора даже нравится.
– Ну, вот интересно! Убьешь меня, что ли?
– Нет, не тебя.
– Ну, Аленку? Ее-то за что?
– И не Аленку.
Что-то вздрагивает в черствой душе Тамары.
– Галка, да ты что? – говорит она почти нежно. – Да ты совсем… Мы же с тобой… Помнишь, мы еще в третьем классе договорились… И навсегда. Аленка – это у меня вторая подруга.
– Вторая – это неправильно, – грустно замечает Галка. – Друг бывает один.
– Кто это тебе сказал?
– Кто? Леня Пушкарев, – неожиданно для самой себя выпаливает Галка.
Тамара заходится от смеха:
– Этот? И ты поверила этому брехуну?
Галка бросается на защиту Лени с излишней горячностью:
– Он не брехун, ты его не знаешь! Он очень даже интересный. И вообще, он просто фантазировал. Он сказки любит…
– Сказки! – фыркает Тамара.
Но Галку уже понесло:
– Да, сказки! И что такого? У него есть брат, ну, не брат, а сын его папы, он так его и зовет: отцов сын…
Вот тут Тамара заинтересовалась. На ее сереньком личике живо заиграли краски, и глаза заблестели, и рот открылся…
– Отцов сын! – восклицает она с восторгом. – Это здорово – отцов сын!
Мимо них поспешает кто-то, скрытый под огромным черным зонтом. Оказалось – Виолетта Львовна.
– А, здравствуйте, девочки. Хотите под зонтик?
– Нет, спасибо. Виолетта Львовна, а вы знаете, что Пушкарев, оказывается, все наврал? – Тамару эта сенсация распирает.
Учительница остановилась:
– Как… наврал?
– Очень просто! Никто ему ничего не писал, это он все сам…
– Что – сам? Это вы о чем – о ваших зарубежных корреспондентах?
– Да не было никаких зарубежных! Конверт он стащил у отца, а письмо накатал сам! И на инглиш и по-русски. Представляете? Он и вас обманул!
– Меня – нет, – огорченно сказала Виолетта Львовна и прикусила губу.
– Да точно! – убеждает Тамара, в то время как Галка страдальчески морщится и молчит. – Числитель… то есть, извиняюсь, Виталь Палыч, сказал, что все имена Пушкарев взял из «Американской трагедии» Драйзера. И точно – мы проверили. Вы просто забыли!
– Виталий Павлович… – усмехается Виолетта Львовна. – Видите, он начитанный человек! А я ничего не забыла, друзья. И все-таки наврал – это не то слово. Да, тут был элемент авантюры, но не больше, чем нужно для такой игры.
– Какой игры? – хмуро возразила Галка. – Он же хотел, чтобы мы всерьез поверили.
– Да! Вот именно! – подхватила учительница скорбно и пылко. – И я того же хотела! Могла ли я окатить вас холодной водой, когда вы были такие взволнованные… такие одухотворенные?
– Выходит, вы ему в этом помогли? – насмешливо удивилась Тамара.
– Девочки, милые, давайте не спешить с приговором!
Она нервно вращает свой зонтик, она уже готова объясняться по этому поводу долго и пламенно. Но тут их нагнали мальчишки – Коробов, Гродненский и Курочкин.
– Хау ду ю ду, Виолетта Львовна!
– Да, здравствуйте, мальчики! Я вот что предлагаю: давайте побеседуем сегодня. У нас с вами много наболевших вопросов, не так ли? «О доблестях, о подвигах, о славе…» – как сказал поэт. А я добавлю: о лжи, о правде, о фантазии! Для этого я даже готова пожертвовать уроком английского. Не наукой единой жив человек. Ну как, договорились?
– Ага, – поспешно кивнули все, очень довольные.
– Вот и отлично! – И она зашагала впереди всей компании целеустремленно и торжественно, как и подобает человеку, за которым идет молодежь.
Впереди плыл черный ее зонтик. Он, наполняясь ветром, тужился улететь вместе с ней, но не мог.
18
Со своей тоненькой папочкой под мышкой Виталий Павлович входит в шестой «Б».
Класс нормально стоит возле своих парт. Но на лицах – усилие скрыть эмоции, которые здесь бушевали еще минуту назад. Сжаты зубы, чтоб не выпустить наружу смех, распирающий всех и каждого.
Виталий невольно оглянулся и прочел на доске:
Один американец
Сосал свой грязный палец
И высосал оттуда
Вранья четыре пуда!!!
– Это что, политическая сатира? По-моему, рифма неплохая, а содержание так себе… Садитесь. Кто дежурный? Ты, Курочкин? Сотри.
Курочкин нехотя идет к доске. Весь класс садится, остается стоять только Леня Пушкарев. Причем стоит он в какой-то нелепой позе, как будто приготовился бросать в доску гранату. Взгляд у него дикий, лихорадочный. Нездоровый взгляд.
– Садитесь, – повторяет Виталий. Леня стоит. – Пушкарев, почему ты не садишься?
– Это такая особая болезнь, – замечает Аленка.
– Ну, если Пушкареву приятно, чтоб о нем так говорили, – пускай стоит, – пожал плечами Виталий Павлович. – Будет устный счет. Приготовились… Найти число, если девять процентов его равны двадцати семи. Макаров!
Макаров звонким и радостным голосом докладывает:
– Триста!
– Гродненский, если двадцать процентов числа составляют четыре целых две десятых?
– Двадцать одно…
– Один, а не одно. Не в «очко» играем. Пушкарев! Сколько у тебя было денег, если ты истратил рубль пятьдесят, а это составляет шестьдесят процентов?
Леня Пушкарев молча стоит в той же нелепой позе.
– Устанешь ведь, – сочувственно говорит Виталий, и по его глазам видно, что он озадачен. – Ну ладно… Курочкин!
– Что? – отзывается за его спиной дежурный, который стер пока что всего два слова: ему жалко шедевра, начертанного на доске.
– А ну не тяни резину! – раздражается Виталий. – Не цените, когда с вами по-хорошему, – могу и по-плохому! Я вам все-таки не Виолетта Львовна…
Курочкин повиновался, стер наконец и пошел на место.
– Открывайте задачники! Кто справа от меня в каждом ряду, возьмут эти номера, – он записал на доске: «302, 309», – а кто слева – эти, 304, 312… Будет внеплановая контрольная!
Класс ахает, достает задачники, скрипит партами, Коробов и Гродненский корчат друг другу рожи, поглядывая на окаменевшего Пушкарева.
А Виталий достал из папки «Педагогику» (кажется, у него там больше и нет ничего) и, привалившись к подоконнику, читает.
Но одиноко стоящая посреди класса фигура все же смутно беспокоит его. Не читается.
Когда обстановка стала наконец-то почти нормальной и деловой, Виталий вдруг захлопнул книгу.
– Все положите ручки, – говорит он. – Поднимите глаза. Кто сказал ему «замри»?
В классе тишина.
– Ну? Я же «расколол» вас, теперь глупо молчать. Я спрашиваю: кто сказал ему «замри»? Козловские, кто-нибудь из вас?
Близнецы отвечают дуэтом:
– Это не мы, Виталь Палыч!
– Гродненский!
– Не знаю.
– Коробов!
– Что вы, Виталь Палыч! – Андрюша даже обижается.
И опять тишина.
– Струсили? – неуверенно спрашивает Виталий.
И опять тишина.
– Это я сказала, – поднимается Аня Забелина: воротничок, банты, косички…
Ее признание вызывает у большинства легкий шок. Тихо-тихо.
– Скажи ему «отомри!» – приказывает Виталий.
– Отомри! – покорно повторяет Аня.
Леня с облегчением садится, но взгляд у него все такой же дикий. Класс начинает двигаться: все-таки легче стало всем.