Гордый своим педагогическим достижением, Числитель веселеет и входит во вкус.
– А ведь так нечестно, – говорит он, прищурившись. – Это, конечно, не она сказала «замри», я лично не верю. Как же ты можешь отмирать по ее приказу?
– Это правда я, Виталь Палыч, – говорит Аня.
– Правда она, – глухо повторяет Леня.
– Странно… А ведь я по психологии имел «отл», – бормочет Виталий.
Галка что-то шепчет Тамаре.
– Точно! – довольно громко подтверждает Тамара. – Это она так зверски в него втрескалась – буквально на все готова!
– Петрова, ты что-то сказала? – спрашивает Виталий.
– Нет, я ничего.
– Ну хорошо. Продолжайте работать. Но только путем составления уравнений, детских решений не приму… Да, кстати, в субботу я обещал взять у вас тетрадки и забыл. Сегодня не забуду, не надейтесь.
И он демонстративно делает узелок на носовом платке.
Шестой «Б», несколько испуганный последним сообщением учителя, начинает трудиться…
Интересный метод работы у близнецов Козловских: они меняются тетрадками и решают варианты друг друга.
Галка Мартынцева бросает короткие тревожные взгляды на Тамару, у которой дело не ладится. Тамара прокусила шариковую ручку до самого стержня, теперь ее губы и зубы – лиловые. Галка не выдерживает: быстро набрасывает на чистом листе ход решения Тамариной задачи и кладет листок перед подругой. Та благодарит царственным движением головы.
Андрюша Коробов рисует на листке мрачных типов с квадратными подбородками. Его толкают сзади в спину. Не глядя, он протягивает руку назад и берет листок с решением. Похоже, что листок этот прошел долгий путь под партами и вырван из образцовой тетради Ани Забелиной.
За Гродненским, который занят чем угодно, только не задачами, сидит Пушкарев. Он заткнул пальцами уши, он приказывает себе не думать ни о чем, кроме задачи № 302:
«Два велосипедиста ехали навстречу друг другу…»
Все против него! Все как один… Что ему остается? Вобрать голову в плечи, стать незаметным, уйти со своими переживаниями под твердый, как у черепахи, панцирь… и думать про двух велосипедистов! «Один из них ехал со скоростью…» Да! Если надо ходить в школу, то не ради какой-то несбыточной дружбы и липовых «интересных дел», а только ради учебы. Тут отец прав. Задачи решать – тоже, в конце концов, не так скучно.
Леня за партой один. Его прежняя соседка Забелина сегодня сидит сзади. Она уже кончила свою задачу и переписывает ее в тетрадь ровным почерком отличницы.
Братья Козловские, решив варианты друг друга, быстро молча переглядываются и обмениваются тетрадками.
Андрей Коробов невозмутимо, медленно и небрежно переписывает присланную ему шпаргалку.
Виталий, закинув ногу на ногу и покачиваясь на стуле, читает. Эта импровизированная контрольная дала ему полчаса тишины – можно во время практики заняться теорией: надо освободиться от этого «хвоста».
Леня пишет крупными буквами: «ОТВЕТ».
И в эту самую секунду сидящий впереди Гродненский делает неуловимое движение плечом. Неведомо откуда возникшая на Лёниной парте открытая бутылка с клеем опрокидывается – и по Лёниной тетради ползет густая желтая масса. В одну секунду вся тетрадь запачкана, изгажена, опозорена…
Леня поднимает глаза и, секунду помедлив, вцепляется в рыжие вихры Гродненского. Оба тяжело сопят.
Виталий поспешил к месту происшествия:
– Встать! В чем дело?
Но объяснения не нужны: он видит безнадежно испорченную тетрадь.
– Откуда здесь взялся клей? – спрашивает Виталий, растащив дуэлянтов в стороны. – Пушкарев, это твой клей?
– Нет, не мой, – глухо отвечает Леня.
– Гродненский, твой?
– Да нет же, Виталь Палыч! Чего он полез?! Я сижу, решаю, а он вдруг на меня…
– Кто принес в класс клей?
Класс молчит.
– Что происходит? За что… здесь… травят… человека?
Нет ответа. На выручку классу и учителю как раз поспевает звонок.
– Это что – продолжение той «Американской трагедии»? А не хватит?
Леню доконали: он уткнулся лицом в парту и разрыдался. Числитель морщится, стоя над ним; он растерян, в его голосе тоска:
– Вы хотите, я вижу, всю эту волынку… с родительским собранием, с директором? Хотите? Ну так я вам устрою!
Не те слова, явно не те, он это чувствует. Со стенки на него иронически щурится А. С. Макаренко, с веселым ожиданием глядит Аркадий Гайдар.
– На дом возьмите те же задачки, только наоборот: кто решал первый вариант – решайте второй, а кто второй – тот первый, – неуклюже выразился очумевший Числитель и вышел из класса.
Аленка Родионова прыснула:
– Тетрадки-то опять не взял! А сказал – контрольная…
– Может, догнать, напомнить? – сострил Коробов.
Хохот.
Кое-кто хотел уже выйти в коридор, но к двери вдруг бросилась Галка Мартынцева.
– Погодите! – кричит она, никого не выпуская. – Я предлагаю: пускай Пушкарев объяснит, зачем он все это придумал… с письмом, с Америкой… Правильно? Может, у него есть оправдание?
– Да он опять наврет! – ни секунды не сомневается Тамара. – «Отцов сын»!
Пушкарев поднимает мокрое пылающее лицо и срывается с места.
– Пусти! – кричит он Галке, которая заслоняет дверь.
– Не пущу! Если не скажешь, тебе все равно будет доставаться! Я для твоей же поль…
Она не успевает договорить: ее отбрасывает в сторону резкое движение Пушкарева. Он пулей выскакивает в коридор.
Шарахаются взрослые и дети: он бежит, как слепой безумец, он готов сбить с ног кого угодно, он опасен сейчас…
19
Виталий сидит в школьном буфете. Перед ним сосиски, кефир и все тот же учебник «Педагогика».
– Не помешаю? – спрашивает неслышно возникшая Виолетта Львовна.
Приходится придвинуть ей стул, сделать учтивое лицо и ловить себя на странном чувстве подотчетности и вины перед этой женщиной… Она села, помешивает ложечкой чай. Взглянула на переплет учебника:
– Вы уже добрались до понятия «педагогический такт»?
– А что?
– Да так… У вас от кефира усы, сотрите.
Он повиновался.
– Вы, оказывается, читали «Американскую трагедию» Драйзера? Похвально.
Виолетта Львовна была иронична и задумчива сегодня.
– А вы в курсе дела? Виолетта Львовна, да ведь это чепуховина какая-то! Я запутался. Этот мой катехизис советов по таким вопросам не дает, а вас рядом не было… Вот я смотрю предметный указатель: что тут сказано о вранье? «Воспитательная работа», «Всеобщее обучение», «Врач школьный», «Всестороннее развитие личности»… А «вранья» нет – и неизвестно, как быть. Может, на «эф»? Нет, «фантазии» тоже нет.
Виолетта Львовна сказала:
– Закройте это. Вы бы лучше Пушкина вспомнили, у него есть золотая строчка: «Над вымыслом слезами обольюсь…» Слезами – стало быть, это серьезно и возвышенно! Да, фантазия, да, игра, не более того. Но она родилась из наших сегодняшних тревог, она летела на помощь кому-то, ее не страшили расстояния и границы… А разбилась она о вашу насмешку!
– Так я ж не знал! Я не придал значения…
– Вот-вот, я об этом и говорю. Посмеяться проще всего, посмеяться я тоже могла. В этом пушкаревском сочинении больше семидесяти ошибок, и каких! И смех и грех… Но когда есть во имя чего, их можно не заметить. Не-ет, это не педагогический промах…
– А что?
– Это вы какую-то заслонку поставили между собой и детьми, потому и не дошло до вас. Вы ж тут временно, вам бы только зачет – с какой же стати придавать значение всяким сказкам?!
Виталий увидел пороховую вспышку гнева в этих невыцветших младенчески голубых глазах. И опустил голову. Набив рты и перестав жевать, смотрят на них первоклассники с соседних столиков.
– Миленький, будьте физиком, математиком, защитите две диссертации… а в школу вам не надо, если вы на таких позициях! Это просьба моя. – Она встала и ушла из буфета.
Виталий поглядел на ее нетронутую ватрушку, на остывший чай и тоже не смог есть. Что-то подняло его из-за стола и послало вдогонку старой учительнице.
– Виолетта Львовна… – Он нагнал ее в коридоре. – Вы не сердитесь. Мне надо подумать…
– Надо! У вас хорошее неглупое лицо. Когда оно без ухмылки. И пока вы здесь, и пока вы ничего не построили, не нужно разрушать: не нужно объяснять детям, что все сигналы бедствия – плод воспаленного воображения, что спасать им никого не надо, а лучше решать задачки про бассейн, где вода переливается туда и обратно!
– Понятно! – Он не сдержал улыбки, но затем сразу нахмурился. – Только дело сейчас уже не во мне… Нехорошая обстановка в классе. Они травят Леню Пушкарева.
– Ах ты господи! – всплеснула руками Виолетта Львовна. – Если угодно, идемте ко мне на урок, я как раз обо всем этом собираюсь говорить с ними.
И она часто-часто застучала своими не по возрасту высокими каблуками. Плетясь за ней, Виталий достал носовой платок, вытирает вспотевшие, как у мальчишки, ладони. Узелок на платке напомнил о тетрадках, что они так и не собраны…
Звонок.
20
Звонок этот был концом урока физкультуры в шестом «Б» – урока, великодушно превращенного учительницей в баскетбольный матч.
А теперь ни звонок, ни пронзительный судейский свисток не могут остановить этого волнующего состязания!
Здесь все, кроме Пушкарева.
Мяч то и дело в корзине, каждые пять секунд.
Дуть в свисток бесполезно, поэтому физкультурнице приходится изловчиться и в первоклассном «яшинском» броске перехватить мяч.
Сделано!
Шестой «Б» протестующе воет, но учительница, крупная, с кирпичными щеками женщина, молча дожидается тишины, затем спрашивает:
– Счет?
– Сорок три – сорок три!
– Ну и ладушки. Запишем пока ничью. И пойдем одеваться!
– Еще полперемены можно играть! – крикнул Гродненский.
– Ну мы до победы, ладно? – поддержали другие.
– Ну пожалуйста!
– Ни то ни се получается! Это ж курам на смех…
– Еще три минуточки! – клянчат даже девчонки.
Физкультурница свистнула еще раз: