– Не я принес клей! – хрипло выкрикивает он. – Это вот кто! – Жест в сторону Гродненского. – Курочкин знает! И Тарасюк! И Погодин! Все могут подтвердить! И стих на доске не я писал, а Козлята! А еще в том году Гродненский принес кошку!
– А кто велел? – спрашивает оглушенный этим доносом Гродненский.
– А если б я велел тебе с пятого этажа сигануть?
– Сядь, успокойся, – поморщился Виталий Павлович.
– А отец все равно не придет! Лучше бабушку вызывайте! За меня бабушка отвечает…
Андрей сел, уронив голову на руки, плечи его затряслись. Общее замешательство. Да, поздно Числителю отступать – он в кольце этих сложных интересов, этих раскаленных страстей… А тут еще открылась дверь и вошел Леня Пушкарев – запыхавшийся, бледный, с челкой, похожей на мокрый жгут.
И сразу – тишина.
– Здравствуй, – вежливо говорит Виталий. – Знаешь, нам тебя не хватало… Сядь, отдохни…
Но Лене не до покоя.
– Портфель Виолетты Львовны здесь? – сурово спросил он.
Виталий оглянулся на подоконник:
– Этот?
– Ага… Там у нее валидол… и этот… нитроглицерин!
Он схватил портфель и кинулся обратно, но в дверях столкнулся с директрисой. Она тоже бледна и трудно дышит. Часть класса встала, другая сидит в оцепенении.
– Уже не надо, Леня, спасибо тебе, садись… Хорошо, что вы здесь, Виталий Палыч, я думала, ребята одни. За Виолеттой Львовной приехала «скорая»… Сердечный приступ… Ничего, ребята, не беспокойтесь, это бывает. Занимайтесь…
И Нина Максимовна мягко прикрыла за собой дверь.
– Допрыгались, – горько сказал, помолчав, Виталий. – Теперь хотя бы дошло? И подумайте, человек вас не выдал, не сказал, что все это из-за вас, – директор же явно не в курсе… Так что вы-то в порядке…
Он прошелся к окну, отворил его пошире и вздохнул:
– Неужели кто-то должен рисковать своим сердцем, чтобы вы стали людьми?
У шестого «Б» серьезные, огорченные лица.
Виталий и часть ребят видят в окно, как разворачивается машина «скорой помощи» во дворе. Боковые стекла задернуты белыми занавесочками… Две свободные от уроков учительницы провожают ее глазами, поеживаются без пальто на сыром ветру.
Звонок. Никакой реакции – никто не вскочил, не крикнул, не стряхнул с себя груза сегодняшних открытий… Такими Виталий еще их не видел.
А за стеной – большая перемена, там резвится стихия, выходя из берегов, там все боятся недополучить, недоурвать плодов двадцатиминутной свободы… А шестой «Б» сидит.
– Чегой-то вы? – заглянув к ним, удивился мальчишка из параллельного класса. – Не пускают вас?
– Почему? Все свободны. – Виталий Павлович взял журнал и сам направился к двери.
Но тут они еще раз удивили его.
– Виталь Палыч, а тетрадки-то? – напомнил Толя Козловский.
– Опять забыли? – тоном добродушной укоризны спросил Коля.
И вдруг они все стали быстро собирать эти злополучные тетрадки по математике – по рядам, по конвейеру, бесшумно и сосредоточенно. Через минуту большая пачка лежала на столе.
Числитель стоял на пороге и смотрел на эти тетрадки. Они его к чему-то обязывали. Может, не брать их? Или думал он о другом – о том, к примеру, верно ли, не чересчур ли жестко обошелся он с Коробовым, низвергнутым с пьедестала?
Встал Гродненский и отдал ему ту пачку тетрадей прямо в руки.
– Спасибо…
Не взять было нельзя. Виталий уже открыл дверь, но снова обернулся к классу, будто хотел что-то спросить или сказать, но так и не сказал. И вышел.
…В погожий день Галка и Леня шли по улице. Они подошли к прилавку, где продавались апельсины и яблоки. Галка деловито отобрала апельсины. Расплатилась с продавцом. Леня взял пакет. Они шли, и Леня о чем-то рассказывал Галке, отчаянно жестикулируя, а когда ему мешал пакет, он отдавал его Галке, а потом брал снова…
К больнице они подошли, держась за руки.
1972