– Черт-те что! – возмутился надворный советник. – Чем же они тогда занимаются?
– Только уборкой тротуаров. Еще могут дрова поднять на верхний этаж, за отдельную плату.
– Ну и ну. Значит, про жильцов рижских дворников спрашивать бесполезно?
– Именно.
– М-да. И как тогда искать Лакомкина?
– Как обычно: облавой на все притоны. Сегодня ночью и начнем. Пойдете с нами? Посмотрите, как мы тут кувыркаемся…
– Охотно, Александр Иванович. Спасибо за приглашение.
Так Лыков оказался на облаве. Здешняя сыскная делала их один-два раза в месяц. Обычно задерживали до полусотни темных людей, живущих с неявленными видами[62]. Попадались также воры, высланные из Риги в уезды под надзор полиции, с воспрещением возвращаться.
В этот раз сыщикам досталась добыча покрупнее. И все там же на Калужской, где притон на притоне. Растегаев задержал беглого арестанта Филиппова, сосланного на Сахалин. С ним вместе играли в карты два известных вора. Никто из задержанных не оказал сопротивления – это не принято на Московском форштадте. Взяли еще шестьдесят восемь человек всякого сброда. По разбирательству часть была освобождена, часть передана за преступления в надлежащие суды. Больше половины доставили сразу в работный дом. Остальных выслали из Риги к местам приписки.
Кнаут был очень доволен поимкой беглого каторжника: такие люди – редкость в Прибалтийских губерниях. Но Алексею нужен был Феонент Лакомкин, а он не попался.
Кнаут прикрепил к питерцу своего лучшего надзирателя Ганса Шлангенберга. Два сыскаря целый день ходили по форштадту. И нашли вора! Тот скрывался в столовой и чайной номер один.
Дешевые народные столовые и чайные в Риге устроены благотворителями. Днем и ночью в них выдают горячую пищу. Порция супа стоит шесть копеек, каши – восемь, кружка чая с одним куском сахара – копейку, чашка кофе с двумя кусками сахара – две. Чайная и столовая номер два расположена на берегу Двины напротив Замка и открыта круглый год. В летнее время открываются еще две столовые: номер один (между Железным мостом и Красными амбарами) и номер четыре (на острове Кенгерагге, специально для плотовщиков). Куда делась столовая номер три, Лыкову никто не мог объяснить.
Лакомкин, одетый в отрепья, сидел в чайной и изображал из себя неимущего бродягу. Но Шлангенберг со смехом выволок его за руку на улицу:
– Эй, нищеброд липовый! Пошли в сыскную. Мы тебя третий день ищем.
– А на кой я вам сдался?
– Господин пристав все объяснит.
На поверку вор оказался крепким орешком. Бывалый, много повидавший, он не испугался угроз Кнаута. Порт-папирос признал, но спокойно соврал, что купил его в той же чайной у незнакомца. Пристав побился-побился и отправил его в следственную тюрьму.
Глава 9. Появляются товарищи
Через день Лыков с Кнаутом снова вызвали Лакомкина на допрос. Алексей нажимал так сильно, как только мог. Показал свой страшный билет, пояснив, что дознание по делу Титуса ведется из Петербурга. И все замешанные в нем пойдут на каторгу без разбора вины… Опытный вор лишь посмеялся. Сыщик отослал его в коридор и обратился к рижскому коллеге:
– Что-то здесь не так. Уж очень он спокойный.
– Рецидивист, вот и спокойный, – возразил Кнаут.
– Нет, тут другое. Есть одна мысль. Однажды в Петербургском домзаке мне попался такой же безмятежный подследственный. Ничего, стервец, не боялся! И что оказалось?
– Что? – заинтригованно спросил пристав.
– А он купил в камере заговор от суда. И решил, что теперь ему все сойдет с рук.
– Заговор от суда? Впервые слышу.
– Это старая проделка опытных тюремных сидельцев. Они находят тех, кто верит в эту чушь. И продают им бумажку с набором ахинеи, – пояснил Алексей.
– Феонент Лакомкин не похож на дурака, – заметил рижанин.
– Не похож. Но даже у опытных воров в голове странная смесь из суеверий. Слышали, например, истории про отрубленные руки?
– Да. Воры иногда разрывают свежие могилы и берут у покойника кисть правой руки. Якобы благодаря этому кражи остаются безнаказанными.
– Вот-вот. Так же и с заговорами от суда. Верят!
– Как мы убедимся, что вы правы?
– Поехали в следственную тюрьму.
– Да она тут рядом. Угол Полицейско-Казарменной и Большой Кузнечной. Пешком дойдем. А Лакомкин пусть пока посидит в съезжей.
Два чиновника прибыли в корпус Рижской следственной тюрьмы. Как и все пенитенциарные заведения империи, она оказалась переполненной. Смотритель отвел гостей в камеру. Лыков вошел первым, он был уверен в своей догадке.
Двенадцать человек вскочили при появлении начальства.
– Где здесь место Вельзевула?
– У окошка, где же еще, – ответили сокамерники.
– А ну брысь все в коридор!
Надворный советник обыскал вещи подследственного и ничего в них не нашел. Кнаут стоял рядом и смотрел.
– Вот видите, – сказал он не без злорадства. – Тут другое.
– Обождите смеяться, Александр Иванович. Сейчас будет вам фокус.
Лыков вернул из коридора того арестанта, который был одет беднее других.
– Кто таков?
– Иван Лузгин, ваше высокоблагородие!
– За что сидишь?
– Оговорили злые люди.
– Бывает… Хочешь рубль заработать?
– А как, ваше высокоблагородие?
– Скажи, где Вельзевул прячет заговор от суда.
– Эта… Некрасиво так-то…
Надворный советник вынул желтую бумажку и показал ее арестанту.
– Ну? Никто и не узнает. А то сейчас вызову надзирателей, они за бесплатно найдут. И ты, дурак, останешься без целкового.
Лузгин протянул руку, сунул билет за пазуху и сказал:
– В трубе он.
– Вынь, а то пачкаться неохота.
Арестант послушно залез в вентиляционную трубу и достал оттуда бумажку:
– А вот.
Лыков развернул ее и прочитал вслух:
– Как будешь входить в первые двери, то скажи: «Помяни Господи царя Давида и кротость его». Как войдешь в комнату, где суд, толкнись о притолоку и скажи: «Фрол и Лавр, стены и лавы, говорите все за нами». Потом читай: «Иду я, раб Божий Феонент, на суд к рабу Божию (тут скажешь имя кто на тебя подал). Железным тыном заграждаюсь и синим морем заливаюсь. Когда тот раб Божий (имя) железный тын проломает и сине море поразбивает, тогда он меня достанет. Как под потолком матица онемела, так бы и раб Божий (имя) онемел бы перед рабом Божиим Феонентом».
– Что за чушь? – возмутился коллежский асессор. – Это же набор глупостей. Как можно в это верить?
– Ничего не чушь! – обиделся Лузгин. – Завсегда действует, кажинный арестант вам подтвердит. Были бы у меня деньги, купил бы и я такой. А тут оговорили, и сиди…
Сыщики вернулись в управление и вызвали Лакомкина. Тот вошел спокойный, даже чуть насмешливый.
– Ну, будешь признаваться или как? – спросил Алексей.
– Да в чем?
– Кто тебе на самом деле продал порт-папирос?
– Говорил уже вашей милости, да вы все не верите. Босяк какой-то в чайной. Глаза больные, слезятся. Имени не знаю.
– На заговор надеешься?
– Какой заговор? – побледнел арестант.
– А вот на этот, – сыщик вынул свой трофей. – Ты его, надеюсь, наизусть выучить не успел?
Лакомкин переменился в лице:
– Ваше высокоблагородие! Имейте же совесть!
– Что? Это ты мне про совесть? А если я тебя в муку изотру?
Вор сидел раздавленный. Заучить абракадабру он явно не успел и теперь мысленно рвал на себе волосы…
– Повторяю вопрос: кто продал тебе папиросник?
– Латыш один…
– Как зовут?
– Не знаю, ей-богу, не знаю.
– А как выглядел?
– Лет двадцати, белобрысый… Крепкий такой. Есть силенка у ребенка!
– Одет был в куртку на вате? – мгновенно сообразил Алексей.
– Точно. А вы откудова знаете?
– Давай подробнее. Все, что вспомнишь. Где встречались, какие есть особые приметы, речь, волосы, руки-ноги, все мне опиши. Может, он обмолвился, где живет? И не было ли с ним мальчишки-железнодорожника?
– Был, – ответил Лакомкин. – Черненький такой, лет семнадцати, не больше.
Лыков с Кнаутом переглянулись.
– Ну вот и пошло дело, – констатировал надворный советник. – Кутили на реке, в корчме?
– Все-то вам известно…
– Где именно?
– На Малом Фегезаксгольме.
– У Папе? – оживился коллежский асессор.
– Так точно.
– Известный притон, – сообщил тот питерцу. – Ну, Папе я разговорю. И вообще, Лакомкин, если ты поможешь нам поймать этих негодяев, то мы тебя отпустим. До следующего раза, правда, но отпустим. Однако сначала заслужи.
– Да я всей душой…
– Они ведь не ваши, не уголовные? – спросил Лыков, как о чем-то само собой разумеющемся.
– Угу. Политические.
Кнаут аж подпрыгнул:
– Кто-кто?
– Политические. Называют друг друга так смешно. Этот, белобрысый – товарищ Аксель. Черненький – товарищ Эмиль. А главный у них – товарищ Мартин, но его я никогда не видел.
Начальник сыскного отделения возмущенно сказал:
– Нет у нас в Риге никаких политических!
– Теперь есть, – возразил Лыков.
– Это мальчишки! Одному двадцати нет, а второму только семнадцать.
– Так всегда и бывает.
– Как бывает? Поясните, Алексей Николаевич.
– За мальчишками стоит кто-то взрослый, умный и циничный. Я столкнулся с этим в Варшаве. Юношей просто увлечь красивой идеей наподобие всеобщего равенства и братства. И тогда они легко пойдут убивать тех, кто против. Враги равенства? Казнить их! Молодые, без мозгов еще. Никого не жалеют, ни себя, ни других.
– Что это значит, Алексей Николаевич? – серьезно спросил Кнаут.
– Это значит, Александр Иванович, что у вас в городе беда.
Вор с любопытством слушал разговор двух сыщиков, которые совсем забыли о нем.
– Беда?
– Именно так. Язепа Титуса почти наверняка убили они. За что, мы пока не знаем. Помните пуговицу с железнодорожной шинели, что нашли в кулаке у барыги? Это его пуговица, товарища Эмиля.