Полина Львовна на порез взглянула и говорит весело:
— Ой, и перчатку испортила тем ножом. Быстро схватилась за лезвие. А гипюр же тоненький. Трофейные перчаточки.
Ушла. А я подумал ни к селу ни к городу. В середине апреля холодно было. В гипюровых перчаточках не разгуляешься. Тем более Лаевская. У нее на каждую погоду есть. Может, она специально перчатку испортила, чтоб приплести к месту нож? Или хранила ножик давно, а теперь только предъявляет?
Если я чему и радовался в ту ночь, так только одному: сон есть. И я спал. И мне ничего не снилось. И сердце не кололо. И ничего меня не кололо. И на проклятый лаевский нож, а также на ее немецкую перчатку мне было наплевать и забыть.
Я работал на своем посту самоотверженно. Меня никто не мог упрекнуть в недобросовестности. А тут Лаевская своим ножичком меня таки пырнула.
Во сне не чувствовал, а утром дошло.
Как раз воскресенье.
Отправился к ней с одним намерением: изъять возможное вещественное доказательство.
По-хорошему, без лишних бумажек и протоколов. Конечно, нарушение. Но мы ж люди.
И вот я к ней явился.
И кого там вижу — Ева меряет платье. И ни стеснения, ничего.
Лаевская вокруг нее крутится, ведет свои бабские разговоры, мне только бросила:
— Подождите, Михаил Иванович, на кухне. Или на уличке, солнышко греет, порадуйтесь свежему воздуху.
Я повернулся, чтоб совсем уйти.
За спиной Ева громко ойкнула:
— Надо ж, наметка распустилась!
Полина закудахтала, Евка смеется как резаная. Я помимо воли оглянулся.
Евка стоит в одной тоненькой комбинации и не платье поднимает, а волосы свои рыжие пушит. И волосы — совсем как у пострадавшей Воробейчик.
На улице я рассудил, что сердиться не надо. Женщины. Не имели в виду меня обидеть.
Крикнул в раскрытую дверь:
— Ну, можно?
— Можно, можно, — в один голос разрешили Евка и Полина Львовна.
И вот они обе на меня смотрят и ждут. Что я скажу.
Говорю:
— Полина Львовна, я к вам по важному делу. Ева сейчас уходит?
Евка вскинула голову:
— А чего вы у Полины Львовны спрашиваете? Вы у меня спросите. Я вам отвечу. Не ухожу. Целый день буду на подхвате. Мне к завтрашнему утру платье надо готовое.
Полина засюсюкала:
— Да. Не смущайтесь, при Евочке любые вопросы можно. Вы ж ко мне не женихаться?
И столько в ней обнаруживалось вместе с дурацким вопросом вредности, что я назло ответил:
— А если женихаться, так что?
— Тогда не знаю. Вы меня смущаете, Михаил Иванович. Вы шуток не понимаете, я давно отметила. Ну, зачем пришли, дорогенький?
Я не сомневался, что вопрос с ножом надо решать один на один.
Полина Львовна вроде прочитала мои мысли:
— Насчет ножика. Так, так, не иначе. Насчет ножика Лилечкиного. Не стесняйтесь. Мы с Евочкой рядом шли по бережку, она полностью в курсе.
Я молчал. Плохо подготовился. Плохо. Нервы не те.
Сказал:
— Мне на ваш ножик начхать. У меня и так в деле Воробейчик полно доказательств. Убил известно кто. Роман Моисеенко. Не в том гвоздь. А в том, что вы позволяете себе собирать кругом себя кодло. Настоящее кодло. Мою жену довели до изнеможения. Например.
Лаевская сплела толстые руки на груди. Как памятник. Не сдвинешь.
— Ну. Дальше.
— А дальше то, Полина Львовна, что я свой долг знаю. А вы свой не знаете. И всех путаете. Ваш долг в том, чтоб сидеть ниже воды и тише травы.
Полина Львовна выкатила глаза, а также сложила губы бантиком. Краснючим, жирно намалеванным.
— А-а-а, как заговорил! Держался-держался, и на тебе! Евочка, золотко, иди домой. Сама доделаю.
Ева вылетела как ошпаренная.
Я проводил ее глазами.
Полина хихикнула:
— Что, нравится? И не вам одному нравится наша Евочка. Ну ладно. Ножик я вам не отдам. Я вчера передумала. Сохраню себе на светлую память про Лилечку. А что вы так разволновались? Раз Моисеенко убил, Моисеенко и заплатил самоубийственной кончиной. К тому же вы сильно лично к сердцу принимаете служебные дела. Это мне Лилечка как родная. А вам — никто. Никто ж? Говорите — никто?
Я сказал:
— Откровенно — никто. Пустое место. Но служба есть служба.
Полина рассмеялась и сбросила руки с груди. Как камень с себя освободила.
— Наливочки выпьете? Мы с Евочкой выпили по рюмочке. По наперсточку. С Лилей все понятно. Тут вы безусловно правы. А ножик, что я нашла, — так и бог с ним. Вам ни к чему. И без ножика понятно все. А вот с Гутиным темное дело. Я в Остер ездила. Довида проведать. Как-то мы с ним сошлись характерами. То-се. Жизнь свое берет. Вы ж сами когда-то хотели меня за него сосватать. Помните?
— Помню. Вы тоже на меня не сердитесь, Полина Львовна. — Я сделал вид, что поверил. Полина сделала ответный вид, что веру мою приняла на свой счет. — До свиданья. Всего хорошего.
Полина радостно ответила:
— Ага, до свиданья, до свиданья. Вы представляете, Михаил Иванович, Довид придумал, что это вы Гутина застрелили. Именно и лично вы. Я так смеялась, так смеялась…
Я замер столбом.
— Вы что, все совсем с ума посходили?! Меня в городе не было. И близко не было. При чем я?
Полина раскраснелась, даже капельки пота выступили над краснючим бантиком:
— Да. Именно посходили все. И мелют языками, и мелют. И я не удержалась. Ну я ж, вы знаете, как к вам отношусь. Нашло такое… Туман… Туман… А Довид на полной серьезности. Не говорит, а утверждает. И Зусель ему поддакивает. А что вы бледный такой? Вот что значит без жены — без взаимной заботы. Идите-идите. Выходной, погода хорошая. Мне платье дошить надо. Вы ж слышали, как сильно надо. У Евочки завтра решительное свидание. Годы ж летят.
Лаевская на меня не смотрела, подбирала с пола лоскутки, катушки, кидала на стол.
Кидала и приговаривала тихонько, как бабка-шептуха:
— И режут, и режут, и порют, и порют, а мне шей и шей, шей и шей, дурни ненасытные.
И стало мне ее жалко, что она на Довида позарилась по-женски.
Говорю:
— Держите язык на привязи. Только из-за хорошего отношения и благодарности за Ёську вам такое советую. Но и благодарность имеет свои границы. Согласны?
Зыркнула исподлобья, как раз поднимала с пола лоскут. Кивнула.
А на словах добавила:
— И не рассчитывайте. И не рассчитывайте ни за что и никогда. Я молчать не буду. А не буду, потому что мне скрывать нечего и выгораживать некого.
Как только прикрыл калитку, принял решение идти к Евке Воробейчик. Нахальная девка. Без стеснения. Ее близкое знакомство с Лаевской давало мне возможность хоть кое-что поставить на место.
Будем откровенны. Полина со своей кодлой и идиотскими намекающими шуточками мне стала поперек горла. А надо дальше жить.
Так как в настоящее время я успокоился за семью, появились силы на новые действия без особых церемоний.
Воскресный день располагает к слабости. Это я и намеревался использовать.
Евка моему визиту не удивилась. Напротив, сразу повернула дело так, что засыпала вопросами.
— Вам Полина Львовна про ножик все рассказала? Интересно, кто его в Стрижень кинул? Вы как считаете? Вы ж теперь нас в милицию вызовете под протокол? И хлопчика? Чтоб вы знали, Тарас Хробак его зовут.
— Ну что вы, Ева Израилевна, глупые вопросы задаете.
Евка надула губы.
— Мое отчество Соломоновна. Как у Лили, между прочим.
— Ну ладно, какая разница. Извиняюсь. В воду нож кинул преступник. А может, совсем сторонний. Это если вообще речь про тот нож, который нужно. Ну, допустим: прохожий нашел, например, на улице нож, а там кровь, он испугался и в воду кинул. Бывает. Что вы улыбаетесь? Вот если кто видел сам факт убийства, причем именно ту минуту, когда вашу сестру кололи и она упала, и кто ее убивал, и что именно этим ножом — тогда другое дело. А пока — ну, нож, ну, допустим, орудие именно убийства. Но он же из воды. Следов на нем нету. Отпечатков. Кровь, если она и имелась, смыло к черту. Так?
Ева кивала.
— А если так, толку мало. Тарас Хробак нашел нож? Полина говорила. Может, придумала?
Ева напустила на лицо задумчивость.
В доме тишина. Только часы тикают.
Я для разрядки говорю:
— Часы хорошо ходят? Точно?
— Хорошо. А я по часам не живу. Я по будильнику живу. Зазвенит — живу. Как с утра заживу — так и дальше.
Лицо у нее стало горькое.
— Так что, Ева Соломоновна, гражданка Воробейчик, когда нож нашли? Или у хлопчика спросить? Я и батьку его знаю лично. А Полина намекнула, вы Сергея Николаевича тоже лично знаете?
Ева вздрогнула. Будто будильник прозвенел.
— Знаю. А что? Он вдовец. И я свободная от всего.
— Свободная — не свободная, не человеку самому решать. Когда нож нашли?
— В середине апреля. Точно числа не помню. Солнце началось. Помню. Хлопчики там игрались. Палками землю ковыряли на берегу. Полина Львовна испугалась, чтоб кто-то из них не упал в речку. Скользко. Грязюка. Мы ближе подошли. Полина сделала им предупреждение. Они трохи отбежали по направлению к нам, где последняя свая моста. Куда мусор сваливают. Полина к ним спустилась, что-то говорила, опасность объясняла. Тут Тарасик нож и нашел.
— А Полина?
— А Полина мне наверх крикнула: «Смотри, нож, как у Лилечки».
— Сразу так и узнала? Он в грязюке, ржавый к тому же, наверно?
— Я на него не смотрела. Страшно стало. Даже затошнило. Я не спустилась. Полина с Тарасиком поторговалась, гроши ему дала. Я слышала. Говорит: «Вот на кино и ситро с мороженым. У тебя старшие все равно нож отберут, а от грошей польза». Он деньги взял. Нож отдал. Она его в ридикюль положила.
— Грязный, мокрый — в сумку? У Полины сумочка лакированная. Я видел. Синяя. Не с кошелкой же она гулять отправилась.
— Лакированная. Она в шарфик свой завернула. Шарфика не пожалела. «Ради Лилечки», — сказала.
— Не пожалела, молодец. И что, шарфик намок? Вы видели, какой шарфик стал после того, как она нож в него запхала?