… – Передай своему начальнику-выскочке – его время пришло, – сказал древний психос и растаял в сети кровавых прожилок, словно его и не было.
Старый алкаш рухнул с дивана на четвереньки и обильно проблевался.
Набежавший санитар с обнаруженными собутыльниками – двумя соседями-гастарбайтерами с юга – не застал уже ничего, кроме лужи рвоты и мирно спящего в ней старика.
Стены оперативного отдела «Танатоса» напоминали штаб времен Великой Войны. Карты, схемы, графики. На картах красные пятна и стрелки фронтов, наступлений, отступлений, статистика одержимости по районам за последний отчетный квартал. Последняя, свеженькая карта, интерактивная, на большом плазменном экране, демонстрировала перекрывание «красных» зон с геомагнитными аномалиями. Рядом мелькали цифры, четко демонстрирующие, что на пике магнитных бурь прорывы случаются чаще и идут более широким фронтом. Недавно на это бросили целый отдел, с неясными, впрочем, перспективами – средство против солнечных бурь пока изобретено не было. Где-то в шестидесятые, вспомнил ты, проносясь мимо одинаково серых дверей и удивленно расступающихся сотрудников, даже разрабатывали программу «Щит». Что-то там было со спутниками, отсекающими ионизирующее излучение. Все это накрылось медным щитом после явления Гептархов и развала прошлого мира. Гептархам не нужно было бороться с одержимостью. Им нужно было ее контролировать. Подконтрольный, карманный апокалипсис – впрочем, учитывая, кем были эти семеро, почему бы и нет?..
– …Мощный старик, говоришь, – дергая рассеченной шрамом губой, протянул Психопомп.
Глядя на него, ты всегда недоумевал – откуда взялись все эти римские статуи молодого бога в крылатых сандалиях? Скорей уж сходство передавали греческие гермы, чаще изображавшие зрелого мужа. Матерый, коренастый, широкоплечий, вместо непокорных кудрей – угрюмый ежик, шрам через все лицо. Видно, изрядно потрепала Крылатого жизнь. Плюс еще он постоянно дергался. Как плохое изображение на экране – рябит, то появляясь, то исчезая. Простой человек этого бы не заметил. Впрочем, простой человек его бы вообще не заметил, если, конечно, Гептарх не пожелал бы быть замеченным.
– Ох, достали меня эти орфики, сил нет, – продолжил директор «Танатоса», все так же кривя губу.
– С чего ты решил, что он орфик?
– А кто еще? Ты сам сказал – сильный, древний, как мамонтово дерьмо. Они ж чем старше, тем больше воняют, если совсем не стираются. А кто у нас самые старые блудные психосы? Ученики этого поганца Орфея, кифару ему в межъягодичное мышечное кольцо.
– Одна сестричка недавно выдвинула версию про Гекатонхейров.
– Ой, не смеши мою задницу. Гекатонхейры не склонны к многозначительному пафосу. Простые ребята. А тут «имени у меня нет, а если есть, все равно тебе не поможет». Точно орфик. Они все там так выражались. Велеречиво. У основателя своего научились. Он был тем еще микелексом, или, по-вашему говоря, п**доболом.
Ты нахмурился. До генерального офиса службы «Танатос» ты добрался в рекордные сроки. Умел по-разному перемещаться в этом полисе желтых и серых стен: медленно, быстро, со скоростью мысли или бога в крылатых сандалиях. За десять лет выучил все переулки и тупики, мосты и канавки. Зачем же спешил? Похоже, принесенные новости никого тут не впечатлили. Словно в подтверждение твоих мыслей бог дорог и перекрестков потянулся, основательно, по-мужицки хрустнув позвонками, и спросил:
– Ты мне лучше расскажи, как там Марина.
Как там Марина… Марина милостью вашей милости не попала в сомахранилище, чтобы стать впоследствии сосудом для какого-нибудь Шопенгауэра или Эйнштейна, – и это плюс. Однако Проводник слишком часто интересовался здоровьем своей протеже. Подозрительно часто, и это минус. Ты давно заподозрил, что Психопомп проводил на тебе и на ней извращенный эксперимент. Ученые не раз пытались вырастить в обнуленных новый психос. Ни к чему хорошему их попытки не приводили. Обычно все заканчивалось одержанием, да еще таким, что сому после этого можно было пустить разве что на удобрения. И вот Психопомп дозволяет держать обнуленную дома. Советует читать ей детские книжки, петь песенки. Ты болезненно поморщился. Петь песенки. Играть в ладушки. Обращаться, как с новорожденной или с грудным ребенком. Что самое страшное, его метод работал. Марина уже улыбалась тебе, гулила, сучила руками и ногами. Головку держала хорошо. Как трехмесячная, сказал тебе удивленный врач. Глядишь, еще полгода-год – назовет папой. Но женой уже не станет никогда.
– Марина отлично. Спасибо, Крылатый бог. Принесу тебе в жертву черного козленка, – ответил ты.
– Принеси-принеси. Да не забудь слить кровь в бронзовую чашу, а не в больничную утку, как сделал в прошлый раз, – осклабился меченый Гептарх, любитель нездоровых экспериментов. – И еще одно. Ты, кажется, задумал обратиться за помощью к Трехтелой? Так вот, не ходи.
Не поперхнуться тебе, кажется, помогла лишь натренированная годами выдержка. Рассеченная шрамом физиономия расплылась в широкой улыбке. Пугающе обаятельной и искренней.
– Что? Естественно, я знаю о намерениях своих сотрудников раньше, чем они сами узнают о них. Быстрый я бог, в конце-то концов, или хрен звериный? В общем, повторяю, не ходи к ней. Помочь не поможет, а оттрахать попытается.
– Ей что, трахать некого? – угрюмо удивился ты.
– Почему некого? Весь полис. Вся страна. Весь мир. Но это не отменяет приятности каждого отдельного случая.
– Ха-ха… Орфика изловить?
– Зачем его ловить? Сам подтянется. Этих зануд хлебом не корми, дай толику внимания.
– А если это он?
– Кто – он?
– Ты понял.
Гептарх нахмурился, тяжело оперся ладонями о стол и встал во весь свой немалый рост. Плечи такие, чтобы как раз загораживать восходящее солнце. Серебро и медь в его волосах вспыхнули, словно и впрямь за спиной божества разгоралось рассветное зарево.
– Не он.
– Откуда тебе знать?
«И если знаешь – отчего не говоришь кто?!»
– Повторяю, мой цербер, в сто сорок четвертый и последний раз – не ищи. Найдя, познаешь страдание и горе.
– А сейчас я познаю радость и восторг, что ли?
– Все познается в сравнении, – с невеселой улыбкой ответил Гептарх.
Самым идиотским в вызове Трехтелой было не сердце черного козленка, и не пакет куриных сердечек из ближайшего супермаркета, и даже не необходимость искать относительно безлюдный перекресток трех дорог (пришлось в кои-то веки выкатить из гаража служебную «Арму» и выехать за Большую Ижору, где сходились шоссе, грунтовка и еле заметная тропка, ведущая в кусты), а вот этот гимн. Идиотизм заключался в том, что его написал трижды проклятый Орфей-кифаред еще во времена своего служения и эгинских мистерий.
Зарыв на перекрестке дары, экзорцист отступил на семь шагов, в тень сосновых ветвей, и гнусаво затянул:
Я призываю Тебя, о Разящая метко Геката,
Три заповедных пути предержащая грозная Дева,
Сжалься, сойди к нам в земной ипостаси, морской и небесной,
В пеплосе ярком: своей желтизною он с крокусом спорит.
Души умерших из бездн увлекая вакхической пляской,
Бродишь, Персеева Дочь, средь могил затевая охоту…
Выводя унылый речитатив, цербер думал о том, что Трехтелой богиню прозвали вовсе не из-за мифических голов льва, кобылы и собаки, а из-за того, что слишком часто она сливалась с обликом Лучницы, а та, в свою очередь, Темной Госпожи. Так и ходили втроем по ночному небу. Впрочем, в небе в последнее время их видели редко, то ли из-за хронической непогоды, то ли из-за любви к ночным утехам.
Сегодняшняя ночь, однако, была исключением. Лучница, Селена, Темная Госпожа, выглянула из-за слоистых туч, интересуясь ритуалом и тем, какой безумец осмелился прервать ее небесный путь. Потом тучи на мгновение заслонили луну – а уже в следующий миг на перекрестке нарисовался бледный силуэт.
Полные губы Гептархи раздвинулись в усмешке. Цербер подумал, что с их последней встречи богиня удивительно похорошела. Сколько смертных красавиц успела впитать ради этих собольих, крутой дугой бровей, ради оливковой кожи, копны смоляных волос и миндалевидных глаз с влажным, переменчивым блеском? От полногрудой, пышнобедрой фигуры Трехтелой исходило слабое сияние. Ах да, луна. На всякий случай он поднял голову и взглянул в разрывы туч. Луны на небе не было.
– Что пялишься ввысь, собачка? – хмыкнула Трехтелая.
Присев на корточки, богиня, облаченная отнюдь не в желтый пеплос, а в серебристую ультрамини-тунику (в такой только и клубиться в самых фешенебельных заведениях полиса), деловито разрыла притоптанную землю, достала пакет с сердечками и, распотрошив его, принялась трапезовать. Сердечки толком не разморозились, лед задорно похрустывал на слишком острых для смертной зубах.
– Салфетку дать? – спросил экзорцист.
Подняв измазанное куриной кровью лицо, богиня осклабилась. Зубы у нее были неприятно черными, словно с концепцией зубной пасты и освежителя для рта Трехтелую никто не удосужился ознакомить.
– Все шутишь, песик. Смотри, дошутишься.
– Должность обязывает.
– Ах да. Ваш Крылан. Он тоже все шутит?
– Тебе лучше знать.
Богиня капризно нахмурилась и вытерла рот тыльной стороной ладони. Затем, выпрямившись, с фальшивым покаянным вздохом признала:
– Ну да, сплю я с ним. В том числе. А он не ценит. Между тем с кем тут спать?
Она демонстративно огляделась, как будто ожидала, что из-под сени растущих у залива сосен выскочит стайка дриад, преследуемая сластолюбивым фавном.
– Вы не знаете толка в постельных утехах. Утратили сокровенное знание давным-давно, в эпоху ваших отвратительных рыцарей и их свиномордых дам. Проклятые ханжи.
– Я пришел поговорить не о прискорбном падении нравов.
– Знаю, зачем пришел. Знать – это, понимаешь ли, моя специальность, что бы там ни звездел ваш начальничек. Ну, допустим. Ты хочешь найти убийцу.