«Темный, – прошуршало в сознании Роджерса, – Темный, это Темный. Что ему нужно от меня здесь?»
– Так точно, Фил Роджерс, сэр.
– Отойдемте в сторонку, сержант.
Люди в очереди все как по команде уставились на мерцающую карту на стене. На следующий день никто из них не вспомнит, как Роджерса увели прочь.
– Меня в чем-то обвиняют? – робко спросил Фил. – Я подчиняюсь полковнику Красти, вы должны обратиться к нему…
– Шевелитесь, – процедил майор сквозь зубы, – у нас мало времени.
Выходя из зала, Роджерс бросил взгляд через плечо и увидел на своем рабочем месте какого-то другого парня. На него изумленно таращился Джек Донахью.
На площадке перед диспетчерским центром отчего-то не работали фонари освещения. Часовой у входа даже не поднял глаз на прошедшего мимо Фила и его конвойных.
– Послушайте, – яростно зашептал Роджерс майору, – я, конечно, Светлый, но я не за красных! Я патриот своей страны. Что вы себе вообразили…
– Вот ваши документы, сержант, – сквозь зубы ответил Темный, – вам предоставлен трехнедельный отпуск. Поезжайте домой и забудьте на время о службе.
– Но черт возьми, я американский солдат, на каком основании вы…
– Скажи спасибо, коммунистический выродок, что жив остался.
По всему миру на военных базах США и НАТО немногочисленных Светлых в спешном порядке разоружали и отправляли в длительные отпуска.
Москва, Кремль
– Наденька, Никита Сергеевич у себя?
Секретарь Хрущева Наденька то ли кивнула, то ли покачала головой. На ее круглом крестьянском личике застыло непередаваемое смятение.
Начальник Генерального штаба Вооруженных Сил СССР маршал Захаров повторил свой вопрос и добавил вполголоса:
– Он ведь меня сам вызывал. Так позвоните же ему, товарищ секретарь.
Наденька неуверенно сняла трубку. В черной эбонитовой чашке мухой зудело какое-то нечленораздельное бормотание. Красивые густые брови маршала Захарова поползли вверх.
– У себя они, Матвей Васильевич, – раздался голос из глубины приемной, – нездоровится слегка. Вирус какой-то подхватили, ой, беда. Лучше уж вам завтра прийти.
Захаров от изумления чуть не выронил желтую папку с секретными документами. Во-первых, зайдя в приемную генерального секретаря, он по военной привычке огляделся и, кроме бледной Наденьки, никого не заметил. Во-вторых, как смеет кто-то ему, Маршалу Советского Союза, герою нескольких войн, давать советы в таком тоне?
Советчик сидел в красном кожаном кресле в глубине приемной – молодой, не больше тридцати лет, с непослушным светлым чубом, с красной капелькой комсомольского значка на лацкане пиджака.
– Это еще что за наглый молокосос? – поинтересовался маршал.
– Догадайтесь с трех раз, Матвей Васильевич, – зевнул в ответ парень. – Наденька, не попросите, чтобы мне принесли еще стакан чаю? Ночка впереди длинная.
Начальник Генштаба был умным человеком. Он решил больше не задавать вопросов. На каком-то глубоком интуитивном уровне восприятия реальности, свойственном всякому опытному советскому аппаратчику, он понял: правильно будет просто прислушаться к совету незнакомого наглеца и уж точно не стоит с ним конфликтовать. Пусть даже Хрущев и просил его приехать сегодня… что ж, приеду снова рано утром. Не привыкать…
Молодой штатский наглец (все-таки, наверное, кагэбэшник) с удовлетворением кивнул Захарову, будто прочел его мысли.
Наденька сняла трубку, чтобы заказать чай, и в этот момент высокие деревянные двери в кабинет генсека с треском распахнулись, и в приемную вывалился Хрущев. При его появлении маршал Захаров невольно попятился назад и не остановился, пока не ударился спиной об стену. Наденька в страхе забралась под стол.
– Щщщщто, клопяры деревенские, – пьяно прорычал Никита Сергеевич, – щщщто раззявились, вашу мать, я вас спрашиваю? А?..
Из одежды на генсеке был только распахнутый узбекский халат да голубые широкие трусы явно не первой свежести. Поросшая курчавым ворсом грудь и гладкая лысина Никиты Сергеевича лоснились от пота, лицо стало красным, как полтавская свекла. Захаров, который никогда в жизни не видел Хрущева в таком затрапезном виде, все же попытался отдать честь:
– Товарищ главнокомандующий… По вашему распоряжению прибыл…
– А-а-а, прибыл-таки? – ехидно сощурился генсек. – И где тебя черти носили… мать… мать… мать?
Он вдруг стащил с ноги тапок и с силой хлопнул им по столу.
Захаров посмотрел на молодого наглеца в углу, словно ожидая помощи, но тот только с легкой усмешкой наблюдал за происходящим.
– Матвей, дорогой мой, – вдруг пропел Хрущев ласково, – а давай-ка чебурахнем по ним уже? А?
– По кому, Никита Сергеевич?
– Матвеюшка, Матвеюшка, – покачал свекольным ликом генсек, – ну по кому же мы можем шандарахнуть… как не по ним, по пидерасам американским. Знаешь, я давно собирался… Давно!
Он добавил еще несколько непечатных слов.
– За Фиделя, за наших ребят, – рыдал Хрущев, повисая на маршале, – всех в пыль, в ядерный шлак сотру, гниды буржуйские…
Молодой человек в черном костюме подхватил свободно падающее тело генерального секретаря и ловко закинул на плечо, демонстрируя прямо-таки богатырскую силу.
– Что, говорил я вам, Матвей Васильич, – подмигнул он морально раздавленному в блин Захарову, – зайдите завтра? А вы не слушали… А ну-ка, – обратился странный комсомолец к генсеку, – кто это у нас тут развоевался? Кто барагозит в одних трусах? Кто рвется шандарахнуть? Пойдемте-ка лучше, милейший Никита Сергеич, еще по пятьдесят грамм – и баиньки.
Никита Сергеевич что-то промычал, вроде бы соглашаясь, и вместе с комсомольцем исчез в кабинете. Наденька выползла из-под стола и плотно закрыла за ними высокие створки дверей.
Маршал в каком-то странном оцепенении вернулся домой. Входя в квартиру, он неожиданно для себя самого трижды истово перекрестился и смачно плюнул через левое плечо за порог. Утром он ничего не вспомнил.
Нью-Йорк, Манхэттен, Пятая авеню
Они вышли с охапкой бумажных пакетов из сияющего разноцветными огнями магазина – отец, мать и девочка лет семи в красном пальтишке и беретке, с куклой под мышкой. Несмотря на поздний час, сразу несколько желтых такси подкатили к краю тротуара, но мужчина жестом остановил семью: он решил перед поездкой выкурить сигарету, чтобы не дымить в автомобиле.
– Папочка, когда будет война? – спросила малышка.
Отец и мать переглянулись.
– Господь с тобой, Минди. Какая еще война?
Девочка пожала плечиками:
– Бабушка сказала, что коммунисты хотят сбросить на нас ракеты. Да вы что, ребята, телевизор не смотрите?
Папа невесело рассмеялся, выпустил в ночное небо струю дыма. Мать потрепала Минди по волосам:
– А бабушка не сказала тебе, что у нас тоже есть ракеты, и много самолетов, и бомбы, и корабли, и автоматические винтовки, и ножи? Вот увидишь, наши солдаты быстро разделаются со всеми коммунистами в мире.
Все трое подняли головы вверх. Там в темно-синем небе уже мерцали холодные звезды, их не могла затмить даже нью-йоркская реклама. Ветви огромных елей за оградой парка застыли в теплом воздухе этого прекрасного, почти летнего вечера – там на лавочке над клумбой украдкой целовалась парочка влюбленных. Из итальянского ресторана на другой стороне улицы долетели спокойные звуки блюзовой мелодии.
– Как хорошо сегодня, – сказала мама, – неужели правда скоро это все закончится?
Она представила, как некоторые звезды на головой становятся ярче… ярче… приближаются… пронзительный вой накатывает с неба…
– Господь да сохранит Америку, – тихо проговорил отец. Он бросил окурок в урну и поднял руку, подзывая такси.
– Поехали домой, Минди. Будем надеяться, что русские не такие безумцы, как рассказывают в наших газетах.
XXIV
Куба, мертвый индейский город,
ночь на 28 октября 1962 года
Как ни был Андрей ослеплен внезапно включившимся светом, он успел найти в коридоре место, где можно спрятаться: в нише за покрытыми густой пылью неровными каменными глыбами. Он бережно прислонил к стене неподвижную девушку и замер рядом с ней, затаив дыхание. Гулкие шаги приближались. Яровой слышал, как с громким скрежетом открылись ворота.
– Кто это? Что со мной, Андрюша? – воскликнула Варя.
Яровой закрыл девушке рот ладонью.
К счастью, ее не услышали. Они прошли совсем близко – если бы Андрей захотел, он мог бы протянуть руку и коснуться ноги одного из них. Он смотрел во все глаза, пытаясь понять, кого видит перед собой. Их было двое. Высокие, мрачные, лишь отдаленно похожие на людей существа. Одежда их состояла из грязных истлевших обрывков. Кожа напоминала бугристую, неровную шкуру рептилий. Когда одно из существ повернулось к свету, Андрей увидел плоское, безносое лицо. Вместо глаз – узкие косые щели, вместо рта – грубая прорезь на темной коже. Существо указало второму на три объемистых металлических ящика на колесах, стоявших в коридоре. Второй монстр кивнул, что-то пробормотал уныло и несвязно, и вот уже оба тяжело толкают один из ящиков вниз по коридору.
Яровой осторожно выглянул из своего укрытия и увидел, как существа затолкали ящик в ворота, и тут же тяжелые стальные створки закрылись за ними. Перед тем как погас свет, он успел разглядеть на стенах коридора стилизованные изображения солнца и птиц с огромными клювами, точно такие же, как в пещерах Матомбо.
Он нашарил в темноте руку Вари:
– Пришла в себя? Руки-ноги целы?
– Кажется, да… только голова все еще кружится.
– Вот что, времени у нас мало. Скоро они вернутся за остальными ящиками. Улавливаешь мою мысль?
Он почувствовал, как в темноте напряглась ее ладонь:
– А другого пути туда нет?
– Даже не хочу проверять. Снаружи нас ищут. И я не думаю, что тут есть другие окна или двери… раз уж вход закрыт наглухо.
Вновь включился яркий свет, и друзья вжались в стену. Они молча смотрели, как высокие мрачные существа медленно затолкали в ворота второй ящик на колесах. Затем свет снова погас.